Государыня

      За окном стояла тёплая безветренная ночь, такая глухая и густо-чёрная, что отблески огней из покоев гибли в ней, не успев прорваться через высокие решетчатые окна и мазнуть тёплым светом по камням эркера.         Алисента смотрела в темноту и искала глазами блеклые звезды, но казалось, что поглотившая столицу тьма вытянула весь свет из небесного купола и даже заглушила шум солёных волн залива.         Столица знала, что на неё идёт война.       Столица знала, что в Красном Замке поднимать чаши с вином за молодых приходится куда реже, чем с глухим стуком опускать их за мёртвых.         Алисента ещё не видела войны, но видела достаточно мёртвых: куда больше, чем свадеб. Столице её нечем удивить, государыне должно встречать любовь и смерть с равным почтением.         Государыне многое должно, куда меньше ей можно.         Будь она среброголовой принцессой на золотом драконе, ей было бы дозволено куда больше. Но судьба не дала ей ни крылатого монстра, ни смелости его оседлать, ей достался лишь титул и всё приличествующее ему золото, которое так красиво смотрится на её коже и волосах, но душит ещё сильнее.       Ей говорили, что нужно быть верной, скромной, послушной, и тогда Боги тебя вознаградят. Что её тяжкий долг, о котором многие и не смеют мечтать, — самое благородное страдание, которое окупится ей сторицей.       Зря Алисента поверила в это.       Она шумно втянула носом воздух и прикрыла глаза, вся сжавшись на низкой кушетке, обитой бархатом. Ей так хотелось впиться короткими ногтями в нежную кожу пальцев, разорвать её до крови, почувствовать боль, которая потом ещё несколько дней будет напоминать о себе, но королевы не увечат себя. Королевы точат улыбку, опускают ресницы и выверенно смеются, а это Алисента делает превосходно.       После этой блистательной свадьбы, где мерцало золото нарядов и украшений и где мелкими рубинами рассыпались капли крови по белоснежному плащу рыцаря, она так и не нашла в себе силы снять платье. Плотная парча приятной тяжестью осела на теле и давала необъяснимое чувство защищенности.       Мужчины носят броню, женщины — платья, шитые золотом и серебром, ведя при этом битвы порой куда более опасные и жестокие.       Государыня сегодня как раз объявила войну.       Пока ещё тихую, осторожную, со словесными поединками, а не кинжалами в руках и ядом в бокалах, но самую реальную из тех, что она знала.       Столица видела не одну королеву и не одну войну, увидит и снова.       Алисенте противны любые войны. Она привыкла созерцать, прятать мысли и взгляд, но видят Боги, её вынудили.       У Рейниры было и будет всё: уважение, почести, поклонники, любовь отца, любовь короля, трон. И даже если у неё это отнять, ей останется горячая кровь, вздорный нрав и пылкая гордость.       Этого достаточно, чтобы делать, что вздумается. Улететь в Вольные города, ввести любовников в свои покои, поставить всё на любовь и прощение отца, солгать подруге.       Солгать королеве.       Забрать себе королевство. Пламенем и кровью.       И от одной этой мысли Алисента зажмурилась до искр под веками, вцепилась в рукава своего роскошного платья с такой силой, что ткань едва не затрещала; так же, как что-то у неё в груди.       Она похоронила своё девичество, свободу, юность, она растоптала свои мечты и желания, чтобы стать той, кем её хотели видеть.       Королева-консорт, мать наследников престола.       Услада для глаз, утешение для короля.       Что у неё против Отрады Королевства, принцессы Драконьего камня, драконьей всадницы и любимицы короля-отца?       Одна лишь обида да разочарованный взгляд.       Она запустила ладони в свои длинные мягкие волосы, рассыпавшиеся по плечам, и кончиками пальцев стала массировать затылок. В голове гудело от дурных мыслей, утягивающих её в трясину уныния, и от вина, выпитого сегодня вечером.       Если бы ей только забыть, забыться, не слышать перешёптывание лордов и слуг о шансах её первенца занять престол, не видеть холод взгляда Рейниры, не получать от отца писем, полных тревоги и спрятанного между ласковыми словами гнева с невысказанным «я за тебя боюсь».       Слёзы быстро окропили ресницы и собрались в уголках глаз, быстрее, чем Алисента смогла шумно выдохнуть и прижать прохладную ладонь к груди, чтобы унять сбившееся дыхание.       Государыне не пристало быть столь чувствительной.       — Алисента, — донеслось сбоку, и она повернула голову в сторону тихого голоса, широко распахнув глаза от удивления и пытаясь в это мгновение успеть и вытереть слёзы, и убрать с лица растрепавшиеся волосы, и поправить сбившуюся на коленях тяжёлую юбку платья.       — Муж мой, — прошептала девушка едва слышно и быстро закашлялась, пытаясь вернуть себе пропавший голос. — Ваша милость, я вас разбудила?       Король лишь хмыкнул и покачал головой, подходя ближе. Алисента собралась уже было встать к нему навстречу, но тот быстро остановил её движением руки и сел рядом, когда она опустила ноги с кушетки на пол и уложила вокруг себя разлетевшуюся зелёную ткань.       — Нет, не разбудила, — он снова покачал головой и потёр рукой с отнятыми пальцами глаза. — Я сегодня и так пробыл в беспамятстве дольше, чем планировал, — произнес он с тяжёлый вздохом.       — Этот день был… — девушка замялась и зажевала уголок нижней губы, пытаясь подобрать верные слова; но верных слов не было. — Он был непростым, — наконец сказала она. — Ты заслужил отдых, Визерис, — осторожно коснулась его предплечья и легонько сжала.       — Да уж. Непростым, — фыркнул мужчина в ответ. — Эту свадьбу ещё нескоро забудут, — на его лицо легла тёмная гримаса раздражения и усталости.       — Пусть все сегодняшние горести будут платой за долгое счастье молодых, — Алисента улыбнулась лишь самыми краешками губ и заглянула мужу в глаза, пытаясь вложить во взгляд всю мягкость, что она смогла в себе сейчас найти. — Менестрели будут слагать о ней песни. Про любовь и боль, идущие рука об руку, — сказала и почти тут же грустно хмыкнула, опустив голову, едва веря в свои же слова.       — А шуты будут скабрезничать и потешаться, — раздражённо бросил Визерис. — И те и другие наврут с три короба: мы сами себя не узнаем, — раздражение сменилось грустью, и он откинул назад голову.       — Менестрелей и шутов ради того и держат, чтобы врали с три короба. Не ради правды, Визерис, — девушка отняла от него свои руки и стала теребить длинные рукава, поглядывая на мужа.       — Но мы-то знаем эту правду. Нам с ней жить, — мужчина снова повернулся к ней, но теперь уже со слабой улыбкой на лице, на котором переплелись тени и отблески подрагивающего пламени свечей.       Ты знаешь правду, Визерис, но так упорно заставляешь себя поверить в ложь, пытаясь защитить своё сердце от боли. И ты привыкаешь так жить.       — Почему ты не спишь, Алисента? — он изучил каждый дюйм её лица, словно пытался найти в нём ответ прежде, чем она ему что-то скажет.       — Просто не могу уснуть, — девушка пожала плечами и хотела уже отвернуться, но стоило ей увидеть, как её муж с усмешкой прищурился и наклонил голову к плечу, всем своим видом показывая, что он, конечно же, знал, что всё это далеко от просто, слова полились сами собой:       — Я словно ещё там, в тронном зале, и эти крики, стоны… Я так испугалась! — руки Алисенты дёрнулись и тут же снова вцепились в шёлковую подкладку рукавов; её голос стал выше, а потом и вовсе надломился до тонкости, когда она едва не закричала:       — Если бы не Стронг, Рейниру бы там просто затоптали! — она не лгала, она ещё не научилась так ловко лгать, когда от эмоций сжало горло почти до боли.       Не так, как умеет Рейнира.       Не со святым именем покойной матери на устах.       — Тише, тише, — успокаивающе произнёс Визерис, касаясь её горячей щеки, и медленно погладил скулу большим пальцем. — Всё обошлось. Рейнира и Лейнор скоро всё это забудут. В счастливом браке забывается разное горе.       Разное, но не всё. Визерису ли об этом не знать.       У них недостаточно счастливый брак, чтобы он забыл всё горе и радость, что испытал с покойной королевой Эйммой.       У короля есть новая королева, юная, прекрасная, добродетельная, кроткая, живая, но видят Боги, не это важно в любви.       Алисента, сжав губы и крепко смежив веки, позволила себе прижаться щекой к раскрывшейся мужской ладони, пока её тепло растекалось от подбородка к виску, облегчая внезапную боль, сжавшую её голову.       Почти так же, как золотой обруч короны.       Она пару раз глубоко вздохнула, со слабой улыбкой открыла глаза и выпрямилась, когда снова обратилась к Визерису:       — Прости меня, муж мой, — на щеке ещё горел отголосок его прикосновения. — Этот вечер должен был быть счастливым и безмятежным для всех. Не хочу ещё больше омрачать его тебе своими тревогами.       Визерис нахмурился: уголки губ немного опустились, брови сошлись в одну линию. Он отвернулся к каменной модели Старой Валирии, которая сейчас казалось живой; то тут, то там на маленьких каменных башнях и восседающих на них драконах мелькали блики огней, превращая фигуры в медь и золото, а в углах храмов и тупиках переулков застыли синеватые тени. Даже очаг в центре каменного города, казалось, горел ярче, и янтарные языки пламени освещали всё святилище огня.       Король развернулся обратно к жене в глубокой задумчивости, крутя один из перстней на пальце. Потом тихо кашлянул, не размыкая губ, и наконец-то сказал:       — Ты сегодня была особенно хороша, моя дорогая. Тебе так подходит этот цвет, — у него на лице была улыбка, тёплая, но печальная.       Этот цвет.       Цвет её тоски, цвет её зависти, цвет её ревности, цвет её искушения.       Цвет её возрождения, цвет её обновления, цвет её силы, цвет её победы.       Цвет коварства, цвет войны. Цвет мудрости, цвет могущества.       Цвет её дома.       — Спасибо, мой государь, — голос снова её подвел, и слова она почти просипела.       — И всё же это не всем придётся по вкусу. Ты едва не затмила невесту с женихом, — он сказал это с едва различимым упрёком.       Визерис скользнул взглядом по малахитовой зелени платья, по глубокому вырезу корсажа, показывающему светлую кожу груди, по тонкой шее с тяжёлым ожерельем.       Алисента сглотнула и вцепилась в свои рукава-крылья, борясь с порывом отвести глаза, отпрянуть, вздрогнуть.       Она знала этот взгляд. Недовольный взгляд короля, разочарованный взгляд короля, предупреждающий взгляд короля. Первый раз он был обращён на неё.       Но злости в нём не было. Все знали, на неё он не мог злиться долго, не умел. Как и на свою дочь.       Она знала этот взгляд. Ласковый взгляд короля, ласкающий взгляд короля, тёплый взгляд короля, понимающий взгляд короля. Он был ей хорошо знаком.       Все знали, новая королева дорога королю, она им желанна.       — Разве возможно действительно затмить дочь Короля Андалов и Первых Людей и сына Морского Змея? — она действительно сомневалась.       Важнее — можно ли их побороть?       Сможет ли она их побороть, если над её детьми нависнет опасность? Если у них попытаются отнять то, что их по праву, ставя под угрозу их жизни и её долг перед королевством?       Кто придёт ей на помощь?       Визерис внимательно посмотрел на жену, убрал упавшие ей на лоб мягкие пряди волос, в этом свете загоревшиеся тёмной медью, и медленно, с трогательной осторожностью разжал маленькие девичьи руки, сжавшие рукава платья в кулаках.       Алисента с удивлением посмотрела на розовые следы-полумесяцы на ладонях и смятую ткань; она сама не заметила, когда это произошло.       — Алисента, — начал он мягко. — Ты стремишься к самому краю пропасти, к бездне за ней. Вы обе стремитесь к ней, — улыбка дрогнула на губах. — Я прошу об одном: ступай осторожнее.       Именно это ты делал всегда, Визерис. Ступал острожно, уводил дорогих сердцу людей от края пропасти, пытался удержать мир в семье и в королевстве, пытался слушать и себя, и других.       Что из этого вышло, Визерис?       — Моя дорогая жена, мать моих детей, моя королева, — взял руки жены в свои и рассмотрел следы от ногтей на её ладонях. — Я не хочу, чтобы ты оступилась так, что уже никто не сможет тебя удержать от падения. Королеве дозволено многое. Почти всё, что она пожелает, — он говорил всё тише и тише, сжимая её руки в своих, пока и вовсе не перешёл на шёпот: — И если она пожелает врагов, кто ей откажет?       Государыне не отказывают.       Государыня уже зажгла светоч зелёным огнём.       Но она ещё надеялась не созвать знамёна, а лишь указать верный путь.       Но государыне не отказывают в войне.       И государыни от неё не отказываются.       Алисента подалась к мужу как к последней, как к единственной её опоре во всей Королевской Гавани, и он молча обнял её в ответ.       И тут она подумала, что королеве не столь уже многое дозволено. Но ещё меньше может быть дозволено королю. Особенно, если слова долг и честь что-то для него значат.       Визерис хотел свободы и мира, но получил гнёт правления и кровь на руках.       Визерис потерял любовь своей жизни, а она её не нашла.       Сильнее золотых обручей корон и тяжёлых расшитых свадебных плащей их связывали долг и привязанность, у него — последняя нежность, у неё — запоздалая.       Он поцеловал её в лоб, провёл рукой по мягким волосам и ободряюще улыбнулся. Он всё знал, он всё видел, но он отказывался верить.       И это она едва ли могла изменить.       — Пойдём спать, — произнёс он, поднимаясь сам и помогая подняться жене. — Попросить для тебя сонного вина?       — Не стоит, муж мой, — улыбка королевы снова была отточенной, ласковой.       Алисента задержала взгляд на каменной Старой Валирии в центре комнаты, посмотрела на фрески, где сплетались воедино женщины, мужчины, драконы.       Она одна среди драконов. Но у неё тоже был дракон, и он носил корону.       Девушка в последний раз обернулась к окну, прежде чем ушла в спальню. В густой тьме мутной дымкой по небу растянулось зеленоватое сияние.       Может, уже рассвет?       Или это знак войны?       Или предсказание победы?       Алисента не знала. Но она была королевой, несущей долг перед государством, перед своими детьми.       Государыне, желающей врагов, не отказывают.       Государыня не отказывает врагам в войне.