Пепел в крови

      На пластиковом столе с тонкими ножками лежала перевернутая ваза уже засохших цветов. Старый диван цвета дорожной грязи пылился в углу, будто отбывая наказание. Изъеденные молью шторы были плотно задернуты.       — Это последняя, — Оз смахнул окрашенные яркой помадой окурки с широкого подоконника и посмотрел на зевающую Фишль, приглашая сесть. — За остатками придется спуститься на первый этаж.       — Кому только пришло в голову оставить там пять бутылок текилы? — Фишль стонет, перекрикивая музыку, закладывающую уши даже здесь — в их общей с Моной комнате, что находилась двумя этажами выше источника звука.       — Если хочешь что-то спрятать — положи это на самое видное место, верно? — Оз опустился на соседнюю кровать, но почти сразу же вскочил под лязг грязных стаканов.       — Это работает разве что в сказках, — ответила ему Фишль, полулежа на оконной раме. — Кадзуха, сейчас твой черед служить госпоже. Любишь спускаться на лыжах с горы, должен любить подниматься в гору.       Каэдэхара распахнул веки, услышав ее обращение, но поднять голову не поспешил: кусая губы, лежал на согнутых в локтях руках, пытаясь справиться с чувством тошноты. Он выпил совсем немного — два шота, если быть точным, — но этого было достаточно, чтобы его пальцы начали подрагивать, а под языком застрял ком.       — Оставьте его, моя леди, — обратился к девушке Оз, и вышло это лениво, совсем уж без былого восхищения. — Я сделаю все сам.       — Даже не думай! Не смей покидать меня сейчас.       — Госпожа, вам нечего бояться, — мужской голос зазвучал громче, и Каэдэхара догадался, что Оз, должно быть, подошел ближе, рассматривая его со стороны. — В такое время никто не заявится в ваши покои, будьте уверены.       — Я опасаюсь отнюдь не этого, глупец! — кажется, произнесла эти слова Фишль высоко задернув нос. Так, как она любила это делать.       — Обещаю, что вернусь совсем скоро…       — Я схожу, — Кадзуха поднял взгляд.       Серые обои. Плакат известной рок-группы. Длинная трещина на потолке.       Оз выглядел ровным счетом так же, как и два часа назад, в тот момент, когда они с Каэдэхарой встретились у западного входа в общежитие. Тогда с его широких плеч свисала легкая ветровка, что сейчас длинной гадюкой скрутилась на соседнем стуле. Его черные волосы были слегка взъерошены после того, как Фишль отказалась подниматься к себе в комнату самостоятельно, и парню пришлось нести ее на руках целых два лестничных пролета.       Сама же Фишль сейчас смотрелась до неприличия непрезентабельно — ее фиолетовая помада смазалась, тушь растеклась по щекам, а волосы сбились в один сплошной комок. Саму девушку это, кажется, отнюдь не заботило — она все еще была той самой невероятно несносной девчонкой, капризы которой с выпитым алкоголем лишь умножились раза в три.       Впрочем, неудобств Кадзухе это не доставило: он был совсем не против подыграть ей в этом спектакле, хоть спектакль и грозился перерости в мировые масштабы.       — Ты уверен, что сможешь дойти? — Оз скептично нахмурил брови, склонив голову набок, подобая заинтересованной птице. — У тебя ноги даже сидя дрожат, каким чудом ты собрался добраться до первого этажа?       — Я в норме, — настоял на своем Каэдэхара, вставая с поддержкой стола. — Побудь с ней, пока я не вернусь.       — Куда уж я денусь…       Дверь хлопнула, но звука ее удара о дверной косяк слышно не было — в коридорах играющая музыка давила на виски еще сильней, чем в комнатах, разнося стучащую вместе с сердцем мелодию писклявым эхо. Кадзуха выдохнул и прижался спиной к стене, запрокидывая голову к свету.       Если он верно все просчитал, то сейчас было около двух часов ночи. Отец звонил в полночь, перед тем как отправиться спать. Следующий звонок следует ожидать к шести утра, а пока у Каэдэхары было время прийти в себя. Он не знал доподлинно, как долго алкоголь будет туманить его разум и выращивать все новые кости в его некогда податливом языке. Текила — его новый враг, но слишком уж приятный.       Одиноко свисающая с потолка лампочка печально заморгала, когда его желудок обожгло кислотой. Мимо пронеслась странная парочка, одарив скрутившегося вдвое Кадзуху по-настоящему неприятным взглядом — таким, что оставался на коже липкими, зудящими пятнами. Он запустил влажную ладонь в волосы, оттянул пряди и через секунду оторвался от стены — стоять здесь дальше не было смысла.       В коридорах пятого этажа витал запах сырости и жженого пластика, но никто не спешил открывать окна. Каэдэхара знал, что двумя этажами ниже развернулось зрелище похуже этого, и мысль, что ему придётся спуститься туда и увидеть всю эту картину воочию усиливала его тошноту. Он прокашлялся, вяло переставляя ноги.       «Досчитай до десяти и боль уйдет», — иногда отец давал ему дельные советы. Иногда Кадзуха к ним прислушивался.       Один.       По ушам била музыка, свист и глухие хлопки.       Два.       Сидящие на ступенях парни смотрели на него с немым укором, преграждая путь и растягивая губы в плотоядной улыбке. Он не решился подойти ближе.       Три.       Ноги несли его вверх по этажам даже быстрее, чем мозг успевал подавать им импульс. Появилась отдышка, но его это мало заботило.       Четыре.       Лестничные площадки сменяли друг друга, как день сменял ночь. Шестой этаж был грязен, седьмой — почти что пуст. На восьмом Кадзуха резко остановился.       Пять.       Здесь было темно: в самом конце коридора горела одна единственная маленькая лампочка, не освещая и половины молчаливого окружения. Послышался хлопок дальней двери, и Каэдэхара двинулся дальше.       Шесть.       Девятый этаж значился последним. Тихо, пусто и светло. Все окна были открыты; лунный свет падал на деревянные доски пола. Стены были голыми, некоторые двери — открытыми. Шум с нижних этажей едва доходил до самой верхушки здания, поэтому Кадзухе удалось услышать цокот лапок голубей о поверхность сточных труб.       Семь.       Мелодия. Легкая, но ощутимая, несколько тоскливая — она родилась в безмолвии и тишине. Ноги сами понесли Каэдэхару на звук.       Восемь.       Это была «Лунная соната» Бетховена. Чуткая, нежная, исполненная почти идеально. Почти.       Девять.       Двери были слегка приоткрыты, и в посеребренной луной комнате показалось роскошное фортепиано. На мягкой скамеечке рядом, прикрыв веки, сидел человек. Из Кадзухи вырвался невольный вздох.       Десять.       Счет подошел к концу, но ему захотелось начать его заново: до двадцати, до тридцати и так до самой бесконечности. Закружилась голова, и Каэдэхаре пришлось прислониться плечом к застеклённому книжному шкафу. Его волосы зацепились за висящее рядом заросшее пылью панно и оно, заскрежетав о стену, слетело с петель, падая наземь.       Тонкие пальцы соскочили с клавиш, мелодия тотчас же смолкла, а сидящий на скамье человек обернулся. Его сердитый взгляд почти что сделал Кадзухе больно, но безмолвно летящие проклятия погасли за мгновение, как только Скарамучча понял, кто стоит перед ним.       — А, это ты, овечка, — его голос в отместку был спокоен и тих. — И почему же я не удивлен?       Пальцы вернулись на прежнее место, но «Лунная соната» уже была похоронена заживо. Каэдэхара поправил белый рукав свитера, ступая ближе.       — Что это за место? — зазвучал его глухой голос. Ему пришлось прокашляться от поднявшейся вокруг пыли, прижимая влажную ладонь к губам, и только после этого задать следующий вопрос: — Почему ты сидишь здесь один?       — Тц… ты не меняешься.       Скарамучча выдохнул: его плечи опустились, а пальцы пробежались по гладкой поверхности белых клавиш. Он был слегка пьян — рядом стоял недопитый стакан виски — поэтому прозвучавшие аккорды казались небрежными, а ноты сонными, плавно перетекающими друг в друга.       — Кажется, когда-то это место служило библиотекой, но сейчас сюда сгребают один хлам, — его взгляд коснулся украшенного фресками и лепными медальонами потолка, и он вновь издал что-то похожее на раздраженный выдох. — А еще здесь красиво. И, что самое главное, по-настоящему тихо.       — Не любящие шум люди предпочитают оставаться дома, — заметил Кадзуха. — Но ты здесь.       — Не хочу слышать ничего от человека, которого здесь также быть не должно.       — Ты же в курсе, как по-детски это звучит?       — Разговариваю с тобой в привычной для тебя манере. Можешь начинать расцеловывать мне ноги.       Каэдэхара разрешил себе на мгновение закатить глаза, стоя у Скарамуччи за спиной. Ночной ветерок из открытого окна играл с его волосами, покачивая тяжёлые шторы. Никто не издал ни звука.       — Хорошо, — в итоге сдался Кадзуха, и они оба выдохнули. — Если тебе так хочется это услышать, то я в самом деле лёг спать к девяти, но звонок Оза разбудил меня тремя часами позже.       — О, даже так? И ты прибежал по первому же его зову, как самая послушная в мире псина?       — Так поступают друзья, — его голос не дрогнул. Ноги сделали еще один шаг. — Ты тоже мог бы…       — Не помню, как говорил, что нуждаюсь в этом, — Хозяин Потерянных перебил его, дёрнув кистью. Стоящий подле него стакан с виски опасно задрожал, раскачиваясь в стороны.       — Иногда не обязательно произносить что-либо вслух, чтобы быть услышанным.       Скарамучча помолчал, казалось бы, не находя слов.       — Меня утомил этот посредственный разговор и посредственный ты, — сказал он в итоге. — Я серьёзно.       — Ты врёшь.       Шаткие половицы заскрипели в такт шагам: Кадзуха двинулся вперед, избавляясь от последних шести футов, разделявших его и Скарамуччу.       Чёрта с два он станет его слушать.       Рывок подрагивающей руки, укол сухого воздуха в покрасневшие суставы пальцев, и его ладонь неожиданно плавно вошла в чужие волосы, зарываясь почти что до самых тёмных корней. Каэдэхара почувствовал, как стон удовольствия застрял где-то внутри него — так давно он ждал этого момента — но внезапный холод, охвативший его тонкие запястья, моментально отрезвил. Ему пришлось сильней сжать пальцы, опасаясь, что его руку захотят откинуть в сторону, но, как ни странно, Скарамучча спокойно продолжил касаться его кожи, не предпринимая попыток к бегству. Вместо этого он произнёс привычно странное:       — Падая в пропасть, лишенную света, как скоро ты возненавидишь причину своего падения?       Кадзуха потянул на себя тонкие пряди его волос, зарываясь в них сильнее и оказывая этим действием некий акт протеста.       — Как только вновь увижу свет, — ответил он, не задумываясь.       Скарамучча хмыкнул, сжимая его запястье сильнее.       — Ты падаешь.       — Я знаю.       Они оба замерли буквально на мгновение, на короткий вдох, разделённый на двоих, ощущая вибрацию музыки на коже и свои же дрожащие колени. Кадзуха не двинулся даже тогда, когда горячая кровь плавно потекла из его носа, очерчивая аккуратную линию подбородка и, падая вниз, звонко разбивалась о пол, пачкая чистую обувь. Рука Скарамуччи сжалась в последний раз, а следом исчезла, через секунду являя вместе с собой ещё и помятый светлый платок.       — Вытрись, — сказал Хозяин Потерянных, сидя вполоборота. Его взгляд был цепким, но впервые не доставлял никакого дискомфорта.       — Откуда у тебя это? — задал вопрос Кадзуха, избавляясь от алых следов крови.       — Одолжил у сопливых.       — Ты всё ещё не научился честно отвечать на вопросы.       — А ты все еще не научился задавать вопросы, на которые мне бы захотелось ответить честно, — Скарамучча поправил растрепавшиеся волосы, подходя к укрытому лунным светом подоконнику. — Повышенное давление сужает…       — …кровеносные сосуды, да-да, я в курсе, — лицо Кадзухи было хмурым.       — Тогда что еще тебе нужно?       — Настоящая причина наличия платка в кармане твоей толстовки.       — Скажем, у меня нет желания отвечать на этот вопрос, — Скарамучча слегка прикрыл веки, растягивая губы в слабой улыбке. — Что ты сделаешь в таком случае?       Каэдэхара знал: парень был пьян, и пьян куда сильнее, чем он сам. Ему следовало бы вести себя осторожней и следить за тем потоком слов, что метался по его черепной коробке, но обманчиво расслабленный вид Хозяина Потерянных усыплял его бдительность похлеще любого сильнодействующего снотворного.       — Мне обязательно… нужно что-то сделать? — его голос звучал неуверенно.       — Твой блохастый друг разве не предупреждал тебя, что бесплатный сыр лежит только в мышеловке? — Скарамучча лениво вскинул брови. — Привыкай, что за любой ответ приходится платить.       — Я думал, этот этап уже давно позади.       — Индюк тоже думал, — Скарамучча беззлобно хмыкнул и, оглядевшись по сторонам, продолжил: — На полу слева от тебя стоит бутылка виски, неси её сюда.       — Зачем?       Хозяин Потерянных окинул его самым терпеливым взглядом, на какой только был способен. Он не произнес ни слова, но ясно дал понять, что Кадзухе следует подчиниться. Тот помедлил, пытаясь выдержать на себе вес чужого взгляда, будто практикуясь в этом деле, но после очередной тщетной попытки послушно наклонился за бутылкой, вручая ее прямо в руки Скарамучче.       — Сядь рядом.       Каэдэхара вновь подчинился, неуклюже забираясь на высокий подоконник. Ночной ветерок залетел прямиком под его свитер, прогулялся по лопаткам и убежал через широкую горловину. Кадзуха непроизвольно поёжился: ему захотелось закрыть играющее светом окно, опустить пропитанные грязью жалюзи и оставить их двоих в этой кромешной темноте. Без пристального внимания, облизывающих взглядов и красных — даже алых — щёк.       Скарамучча наблюдал за ним — надо отдать ему должное — с упорством бывалого надзирателя: шея Кадзухи, покрытая слоем мурашек, и его подрагивающие плечи были замечены Хозяином Потерянных почти моментально.       — Ты хуже ребенка, — вырвалось у него чересчур обреченное, когда окно глухо ударилось об обветшавшую раму.       Местами он видел Каэдэхару насквозь, умело считывал малейшие изменения в его настроении, но одновременно с этим не позволял ему проворачивать то же самое с собой. Было видно, как сильно Скарамучче не нравилась уязвимость и как твёрдо он был убеждён, что чувства — синоним к слову «слабость».       «Проблема спрашивает, в чем проблема». Пожалуй, Кадзуха и правда был для него проблемой. Настырной, раздражающей и без сомнений растущей с каждой новой минутой.       — Ты хотел честных ответов… Что ж, в этом мы с тобой похожи. Вопросы будем задавать по очереди, кто не захочет отвечать — делает глоток, — вместе с размеренным голосом на подоконник между ними опустилась бутылка виски. — Чтобы не спорить здесь до утра, можешь начать первым.       — Подожди. Что мешает тебе из раза в раз пропускать ход, выбирая виски? — Кадзуха сложил руки на груди, постукивая указательным пальцем по предплечью. — Твой организм уже привык к такому количеству алкоголя, мне же становится плохо от одного лишь его вида. Тебе не кажется, что выбранные условия слегка неравные?       — Разве? — Хозяин Потерянных вскинул брови, шумно выдыхая с деланным разочарованием. — Ну, если тебе не по душе мои условия, тогда ничего не поделать. Придётся тебе все же вернуться обратно в сто седьмую и просидеть там всю оставшуюся ночь. Задерживать тебя я больше не стану.       Каэдэхара взглянул на парня с немым укором во взгляде, сжимая намокшие ладони. От его притворства хотелось выть, скребясь о стену. Было очевидно, что Скарамучча никогда бы добровольно не пошел на уступки и уж точно не стал бы играть по чужим правилам. Своим предложением раскрыть друг перед другом карты он лишь хотел обменять собственные «шестёрки» на припрятанный в рукаве Кадзухи туз.       Выборочно отвечая только на те вопросы, цену которых ему было не жаль заплатить, Хозяин Потерянных проглатывал бы жгучий виски на действительно важных вопросах. Каэдэхаре оставалось бы лишь краснеть, выдавая честные ответы или же морщиться от ощущений ползущего по горлу алкоголя, который рано или поздно превратил бы его в дряхлую марионетку со сломленной волей.       — Я могу спросить у тебя абсолютно что угодно? — уточнил Кадзуха.       — Задавая отвратительный вопрос, не удивляйся, услышав аналогичный в ответ, — ответил Скарамучча, настороженно щурясь.       Каэдэхара растёр образовавшуюся меж бровей складку, незаметно кусая сухие губы. Каковы были его шансы узнать хоть что-то стоящее? Нулевые? Или даже отрицательные? Сколько глотков понадобится Хозяину Потерянных, чтобы потерять контроль над своим телом и разумом? И сколько глотков будет способен выдержать он сам?       Не больше трёх — это точно.       Вкус текилы напополам с горечью образовался у него на языке, смешиваясь с вязкой слюной. Кадзуха сосредоточился на своём же сбившемся дыхании, наконец решаясь принять бой. Его единственный шанс не остаться в дураках — заставить Скарамуччу пить, нарочно подбирая личностные вопросы. Один из таких как раз вертелся в глотке.       — В прошлую пятницу ты сказал мне, что суд обязал тебя посещать занятия Кандакии, верно? Что такого ты сделал, раз дело дошло до суда?       Это был подлый вопрос, будто удар под дых, Каэдэхара знал. Он задал его нарочно, уверенный в том, что заставит Скарамуччу пить, но, как это случалось и множество раз до этого, у самого Скарамуччи были совсем другие планы.       — О… Это была одна из самых масштабных потасовок этого года, ты точно должен знать. Разбитые витрины, украденные автомобили… Двое без сознания, один в коме. Все новостные газеты в конце сентября только об этом и гудели, — Хозяин Потерянных опустил ладонь на подоконник и побарабанил пальцами о его поверхность, не сводя с Кадзухи внимательного взгляда. Его реакция — вот то, в чем он нуждался. — Это также были и две утомляющие недели разбирательств, полные суматохи, угроз и помятых бумажек, и по итогу которых мне довелось познакомиться с немалым количеством отвратительных людей. И знаешь, Кандакия — это меньшее из всех увиденных мною в тот период зол.       Скарамучча замолчал, глядя на него, а Каэдэхара ещё пару мгновений нервно вырисовывал ногой непонятные фигуры в воздухе. Нашумевшая потасовка… Не та ли самая, что выступала одним из аргументов его отца, когда тот пытался отговорить Кадзуху от переезда в Бристоль? Два человека без сознания, один в коме… Да, теперь у него не осталось сомнений в том, что это была она.       Бристоль — в меру тихий и спокойный городок, не видавший настоящих преступлений, и когда в нём происходит что-то настолько громкое и кричащее, как та кровожадная драка с печальным концом, можно быть непоколебимо уверенным, что об этом узнают все.       — Тц, потише, — выдохнул Хозяин Потерянных, как бы невзначай напоминая о своём присутствии. — Раздражаешь.       Каэдэхара сфокусировал на нём свой непонимающий взгляд.       — Но я молчал.       — Ты думаешь, а это уже слишком громко, — возразил в ответ Скарамучча. — А еще это твое выражение лица… ты будто вот-вот потеряешь сознание. Мой ответ поверг тебя в такой ужас? Теперь-то ты боишься за свою жизнь? Боишься меня? Как жаль! А я ведь только начал считать, что мы подружимся…       — Дело не в этом. Меня скорее удивило наличие ответа, нежели само его содержание, — как можно увереннее отмахнулся Кадзуха, замечая как стремительно изменился голос Хозяина Потерянных. — И я уже сказал тебе, что у меня нет причин тебя бояться.       —Они есть, просто ты упрямо предпочитаешь делать вид, будто их не замечаешь.       Каэдэхара поднял голову, и неожиданно для них двоих их взгляды впервые за вечер встретились. Глубинно темный и багряно красный. Кадзухе хотелось заглянуть еще глубже, и Скарамучча позволил ему это, лишь слегка поджав укрытые трещинами губы.       Из них двоих больше всего боялся он сам.       Кадзуха чётко уловил ту грань, за которой скрывалась настоящая личность Хозяина Потерянных. Та самая, которой были присущи и волнение, и паника. Та самая, которой было дело до общественного мнения. И та самая, которую видел лишь узкий круг определённых людей.       — Твоя очередь.       Скарамучча опустил густые ресницы, а когда его взгляд вновь коснулся лица Каэдэхары, между ними уже возвышалась кирпичная кладка, позволяя обоим сохранять прежнюю дистанцию.       — Твой вопрос, — уточнил Кадзуха. — Я жду его.       — Тебе точно противопоказано принимать что-то крепче глинтвейна. Это пагубно влияет на нас обоих, — цыкнул Хозяин Потерянных, ловко выхватывая из кармана начатую пачку сигарет. — Передай своей безмозглой няньке, что он просто ужасно выполняет свою работу.       — Горо мой друг. Никак не…       — Но ты ведь сразу понял, о ком идет речь, — невозмутимо отозвался Скарамучча.       Послышался звонкий щелчок и на мгновение в помещении появился второй источник света — толстая сигарета, зажатая между губ, поглотила манящее пламя зажигалки, пропуская его через себя. К потолку поднялась тонкая струя горького дыма. Кадзуха проводил ее взглядом, подмечая, что вокруг стало ощутимо светлее — солнце вот-вот должно было взойти на линии горизонта.       — Почти утро, — прокомментировал он невпопад, убегая от пугающей его тишины. Ему казалось, что в ней заключена его вина, в то время как Скарамучча меланхолично наслаждался третьей сигаретой за вечер. — Еще немного, и мне нужно будет уйти. Не хочу заставлять Оза с Фишль волноваться.       Хозяин Потерянных передвинул правую ногу поближе к себе, разглядывая оседающий на пол пепел.       — Час назад тебе было абсолютно плевать на кого-то, кроме себя, — будничным тоном отозвался он. — Я скажу тебе даже больше: Озу плевать не меньше твоего, иначе где бы он был прямо сейчас? Общежитие — не Букингемский дворец, чтобы так долго искать одного дряхлого человека. Говоришь, он твой друг? Это же просто смешно. Что вообще ты знаешь о друзьях? Нет, даже не так… Как можно знать что-то о том, чего у тебя никогда не было? Придуманный тобою образ — уже ошибка, я вижу раздираемые тебя противоречия даже с закрытыми глазами. Запомни: в этом мире ты нужен лишь одному человеку, и этот человек — ты сам.       Зазвенело стекло — Скарамучча наотмашь дернул рукой, ненамеренно толкая бутылку с виски в сторону оконной рамы. Она издала настолько пронзительный в тишине пустой комнаты треск, что он моментально пришел в себя, болезненно жмурясь. Похоже, любой звук чуть громче шепота приносил ему необычайную боль.       — Ты слишком много выпил, — констатировал Кадзуха, разглядывая его подпаленные с краю волосы.       — Не меняй тему, — рыкнул Хозяин Потерянных, и собственный окрик заставил его нервно прижать пальцы к вискам, массируя.       — Я не хочу развивать ее дальше.       — Потому что где-то глубоко внутри ты знаешь. Знаешь, что я прав.       Каэдэхара не ответил. А что еще ему оставалось делать? Признаться, что он понятия не имел, кто такие эти «друзья»? Перестать хвататься за наспех натянутый образ? Он чувствовал себя отвратительно. Хуже этого были только слова Скарамуччи, так до противного не вовремя всплывающие в памяти.       «А может ты кончаешь от вранья им всем в лицо в овечьей шкуре?».       Он не хотел никому врать. Не хотел выставлять себя другим человеком — таким чересчур набожным и по-общепринятому «правильным». Не хотел…       — Ты когда-нибудь курил?       Скуренная почти что до самого фильтра сигарета задымилась перед глазами. Скарамучча смотрел на него с неподдельным интересом во взгляде, протягивая руку ближе. От ударившего в ноздри запаха кружилась голова, и Кадзуху внезапно озарила тайна курения — табачный дым поглощал не только тебя самого, но и все твои назойливые мысли. Он решительно покачал головой.       — А хочешь?       Хотел ли он? Он не знал. Не знал, что ему можно было хотеть, а что являлось строжайшим запретом. Рядом не было его отца, не было дедушки — словом, не было никого, кто мог бы ответить на этот вопрос вместо него. Был только Каэдэхара Кадзуха и держащий в руке тлеющую сигарету Хозяин Потерянных.       — Я не… — слово «умею» так и осталось барахтаться в глотке. Он не хотел произносить эту фразу полностью. Все это звучало так нелепо…       Сигарета исчезла из поля его зрения. Скарамучча поднес ее к губам и сделал финальную затяжку — самую глубокую из всех предшествующих. Его рука едва заметно дрогнула, оставляя смазанный ожог на древесине подоконника. Потушенный окурок был скинут на пол.       Пластиковым волокнам в сигаретном фильтре нужно больше пяти лет, чтобы исчезнуть без следа. Кадзухе вспомнилась импровизированная пепельница его деда, которую он не нарочно перевернул в далеком детстве. Забавно, но после этого случая стекляшка будто испарилась… Он обернулся к Скарамучче, намереваясь задать ему вопрос, но тут же его забыл.       Хозяин Потерянных смотрел на него странным, буквально всепоглощающим взглядом. Было в его глазах что-то такое, что не поддавалось объяснениям, не поддавалось никаким словам и фразам. Это было что-то сродни посаженному в банку вечному огню.       Каэдэхара отшатнулся, опираясь руками в грязные углы подоконника и сгибая одну ногу в колене. Произошедшее секундами позже он помнил смутно, даже вспоминая эту ситуацию на следующий день.       Холод.       Сперва был невыносимый холод.       Рука Скарамуччи, лежащая на его челюсти, казалась нерушимой глыбой льда, не позволяющей ни отодвинуться, ни сбежать прочь. Ему оставалось лишь наблюдать за разворачивающейся у него под носом ситуацией без возможности предпринять хоть что-нибудь. Будто его здесь никогда и не было, будто это был вовсе не он. Словно прокат его личного сеанса в слишком узком зале кинотеатра, который прекратил свое существование ровно в тот момент, когда Скарамучча решительно наклонился и коснулся его сухими губами. Кадзуху бросило в дрожь. Его кровь, бежащая по коридорам из вен, в тот момент замерла вместе с ним. Его мысли, его дыхание, даже его сердце — все это застыло, словно остывший в тени воск.       Скарамучча сжал пальцы, слегка оттягивая его подбородок вниз, позволяя своим губам прижаться еще ближе. Воздух. Кадзухе нужен был воздух. Он сделал рваный вдох, втягивая в легкие тот дым, что Скарамучча пропустил через себя и выдохнул ему в рот. Он больше не чувствовал холода, не чувствовал дискомфорта от касающихся его лица пальцев. Ему было душно, его бросило в жар. Вкус алкоголя ощущался на зубах запредельно ярко. Перед глазами плыло, Кадзуха почти задыхался.       — Сделай вдох носом, — промычал Скарамучча ему в губы. Слишком близко. Слишком…       Глухой хлопок. Звук эхом разнесся по пустому коридору, с каждым новым отскоком от стены все больше напоминая злорадный смех. Скарамучча оторвался от его лица, оборачиваясь на источник звука. Кадзуха наспех облизал горящие губы, следуя его примеру.       Серый корешок книги, криво заклеенный малярной лентой, покоился на полу, подняв вокруг себя немалый столб пыли. Кадзухе не требовался дар предвидения, чтобы понять, кто стоял перед ним прямо сейчас, ведь только один человек не расставался с книгой ни на минуту. Даже в такие вечера.       О, а эти глаза…       Каэдэхара никогда в жизни не видел такого взгляда. Настолько шокированного, почти что стеклянного. Парализованного. Наверное, его собственный взгляд был ничуть не лучше. Единственным отличием служили лишь мерзкие пятна нечеловеческого ужаса.       — Блеск, — выплюнул Скарамучча со злостью, и ощущение неминуемой угрозы безапелляционно нависло над их головами.       — В-в… Вы… Вы! — Почти что криком. Все еще до конца не веря.       Кадзуха сделал слабый шаг вперед, преградой выставляя руки перед собой. Сейчас он все объяснит.       — Подожди, я тебе все…       — Закрой рот!       Два неуклюжих шага назад. Прижатая к губам ладонь. Неестественно распахнутые глаза. Скрип половицы.       И Горо бросился прочь.