Настоящая глубинка

Поезд клацкнул и тронулся беззвучно, неохотно, постепенно набирая ход, постепенно входя в привычную чухающе-колотящую колею. По небу проворачивали с силой тонкий рваный слой облаков, и они неслись низко и угрожающе, почти перекрывая нависающее вдали тёмно-розовое облако. Было мирно, как на кладбище или на болоте, а у конца растрескавшегося асфальта платформы валялся чей-то прогрызенный сапог. Пахло тяжёлой, подвальной сыростью, смешанной со смолистой хвойной маслянистостью, а ещё чем-то неуловимо-химическим, похожим на освежитель воздуха «Океанический», распылённый где-то далеко. Женька молча оглядывалась, разминая пальцы, забыв, что собиралась прятать от остальных ещё в Торпе, перед поездкой некрасиво сколупавшийся чёрный лак. Жан Иванович флегматично подошёл к высохшим колоскам и зажевал самый тонкий; у него с собой был всего один чемодан, а ещё он единственный был очень хорошо одет, кожаные ботинки аж блестели. Сама Женька оделась удобно и свободно, всё-таки на болото едут, в какую-то архангельскую глухомань, на всякий случай сто свитеров с собой взяла и колючие носки. А учёный из НИИЧАВО словно вылез из советского фильма: рубашка, пиджачок и штаны серенькие, вельветовые, кепка просаленная. У него вещей было много, даже больше, чем у Женьки. — Почему, если вы колдун, мы не могли просто перенестись на место? — спросила Женька с неудовольствием. Иван покраснел. Он вообще легко краснел, как и все веснушчатые люди. — Не положено, — сказал он строго; он был старше Женьки года на три максимум. — Командировка, требуются билеты на железнодорожный транспорт. — Не можем же мы, Евгения, банально магически свалиться этим людям на голову, — Жан подошёл к сапогу и с отвращением поднял его двумя пальцами, рассматривая навесу, а потом отбросил в редкие кусты шиповника. — Не такое здесь большое поселение, все друг друга знают. Если не приедем поездом, как все, слухи пойдут. — А дальше мы как добираться будем, по воздуху? — Ну зачем же по воздуху, — сказал Жан Иванович ласково и немного сочувственно. — Я такси вызвал. В эту минуту заревела машина из глубины леса, ещё не показываясь, но уже производя впечатление самое пакостное, как транспорт в небольших городках, где из удобств в этих держащихся на честном слове конструкторах оставались только резиновый коврик и иконка Девы Марии. — Ты, Локтионова, не выкобенивайся, — сказал ей Капуч перед отъездом. — Тебя в эту командировку шлют не потеряшек по болотцам искать, а под ногами у сильных мира сего попутаться. Вот и путайся молча, на работу их смотри — когда ещё магов с вампирами в одном кадре увидишь. И давай без твоей этой самодеятельности, ещё не хватало, чтобы ты там сгинула. Может, галочку потом поставят, на сессии зачтут. Просто наше представительство требуется. Жан Иванович подошёл к Женьке, приобнял её за плечи и широко улыбнулся. — Ну, что ж, дочка, посмотришь на жизнь настоящей российской глубинки. Подышишь целебным воздухом перегноя и химических сбросов. «Дочка» было сказано максимально иронично, зато объятия были настоящими — тёплыми и поддерживающими. Женька поморщилась, понимая, что все, должно быть, заметили, что ей страшновато, но не обнимали её ну очень давно, поэтому — не вырвалась. — Кстати, внутри этого сапога всё ещё находится ступня, — так же мягко добавил Жан Иванович, продолжая улыбаться. — Какая ступня? — опешил Иван. — Человеческая, — сказал Жан Иванович. — Думаю, двухнедельная в отделённом состоянии. Да улыбайтесь вы, улыбайтесь, что побледнели. Если бы они руку в сапоги засовывали тут… А так какой-то порядок у них есть. Переднее стекло в машине было, да и только. Тёмно-зелёная мятая колымага доползла и застыла; из окна высунулся небритый юноша, похожий на помятого жизнью Маяковского. — Такси заказывали? В окна залетали листья бересклёта, один раз просунулась колчая прядь ежевики-переростка. — Что ж, милейший, голубика-то у вас пошла? А грибы? — Да то то, то это всегда идёт, — согласился юноша. От него разило перегаром, крепким табаком и немытым телом, а по ощущениям он показался Женьке похожим на пришитую грубыми нитками ко рту инстинктивную двусложность: междометие с корявым банальным матом. Все подскочили на кочке. — Ой, бля, — дёрнулся водитель и покосился на всех. — Все чай живы? — Все, — ответила Женька, поднимаясь с коленей снова густо покрасневшего Ивана. Вот Иван был бессмысленный, как два восклицательных знака подряд, зато от него приятно пахло стиральным порошком. — Мда, дорожки, дороженьки, — сказал водитель. Жан Иванович посмотрел на него, как смотрят на экземпляры. — А вы, что ли, геологи будете? — Геологи, — согласился Жан Иванович. — А это дочка моя. Что, думаю, дома сидеть будет. Покажу ей, что там творится в настоящей стране. Лес поменялся; с хвойного перешёл на смешанный, погустел, потом поредел, а затем разверзся водоёмом, густо поросшим рогосом, затянутый ряской на углах. Вода была мертвенно-чернильной, только иногда по ней мелькали паузы в летящих тёмных облаках, а в дальнем краю мелькало розовое, как закатное, облако, хоть как-то оживляя пейзаж. Место было нехорошим, но нехорошим тягуче, затягивающе, как нехороша бочка с мазутом, а опустить руку в него всё равно хочется по локоть. Женя почувствовала, как начал затягиваться на автомате белым грибком правый глаз — и торопливо моргнула. Деревня показалась из-за вязов внезапно — пространство раздалось и ощерилось покосившимися посеревшими домиками, сушащимся редким бельём, сомнамбулически двигающимися местными жителями, одетыми в тёмные обноски. Водитель тормознул, все стукнулись перед тем, как выйти из машины. — Чувствуете? — спросил Жан Иванович восторженно. — Россия. Россией пахнет! Пахло бензином, навозом и немного — водителем. Женька схватила свои сумки и мрачно направилась к ближайшему дому.