Я хочу чувствовать

— Я хочу чувствовать. Нанналли завязывает на глаза шелковую повязку, проверяя, чтобы та держалась крепко. Лелуш не спорит — то, что сестра лишена зрения, пусть это временно и по ее собственному желанию, немного царапает душу болью, но все, чего хочет ее величество Сотая императрица — закон. Поэтому он смотрит не на ее лицо, а на грудь, открытую вырезом платья, настолько, что еще миллиметр ниже, и это считалось бы неприличным. На ее тонкую талию, на ее руки, на ноги — подол платья прячет стройные длинные ноги, но после операции Нанналли ви Британия смогла ходить. Нанналли ви Британия много чего смогла. Видеть, ходить, танцевать, бегать, ездить верхом, водить машину, водить найтмер… править сверхдержавой. Прошло семь лет — и ни разу за эти десять лет не произошло ничего, что творилось в годы перед тем, как ее величество заняла престол. — Я и так все чувствую, — объясняет Нанналли, вдруг смутившись — что, если брат решит, будто ей все это время было недостаточно приятно? — Просто подумала… Так мои ощущения будут еще острее. — Как вы прикажете, — улыбается Лелуш. Отказывать Нанналли — что-то абсолютно для него невозможное. Тем более, в такой мелочи. Он шагает к ней, проводя ладонью по шее — знает, что здесь у нее чувствительное место. Достаточно прикосновения, чтобы Нанналли вздрогнула. — Да! — выдыхает она. — Так правда… острее. Ярче. Продолжай! Лелуш целует ее шею, прихватывает кожу губами, и все тело Нанналли дрожит — она чувствует. Каждой клеточкой она чувствует, хотя думала, что забыла, как это — полагаться только на обостренное осязание, когда по прикосновению к чужой руке могла понять, кто перед ней. Не забыла. Ее тело помнило. — Продолжай… Его ладони на ее открытых плечах такие горячие, будто жгут огнем. Он, как всегда, нежен с ней, нетороплив и ласков, так, как мужчина ласков только с самой любимой женщиной — Нанналли не уверена, не была ли она единственной женщиной в постели брата. В первую ночь ей показалось, что они оба знакомы только с теорией, но никто из них не говорил об этом — да и какая разница? Нанналли отдается ощущениям. Отдается Лелушу. Он доставит ей удовольствие, как всегда, и она, конечно, хотела бы видеть его лицо в этот момент, хотела бы видеть, с каким восхищением и обожанием он смотрит на нее, но это Нанналли и так видит каждый раз, когда они оказываются вместе. И сможет увидеть еще многократно. Пока же… Он развязывает ее платье — веревочки на спине устроены гораздо проще, Нанналли почти начинает объяснять, но Лелуш сам догадывается. Потянув за одну из лент, он снимает лиф, любуясь пышной молочно-белой грудью, Нанналли этого не видит, зато чувствует, как ее грудь сжимает его ладонь, как гладит, как его пальцы легко сминают ее сосок — снова каждой клеточкой тела. Она стонет, протяжно и сладко, наугад тянет руку и прикасается к волосам Лелуша — так тоже можно чувствовать. — Ваши юбки — государственное преступление против красоты ваших ног, — подмечает Лелуш, снимая низ платья по тому же хитрому принципу. что и лиф. Нанналли чувствует прохладу, оставшись в одном белье — а потом ее сразу же поднимают на руки, и чужое тело согревает. Как и мягкая перина на кровати, куда ее бережно укладывают. — Лелуш… Она давно зовет его по имени. Он называет ее «императрицей», «величеством» и обращается к ней на «вы» просто так — он не обязан, ему нравится так ее называть. Но для Нанналли Лелуш теперь — Лелуш, и только Лелуш. Братом он перестал ей быть после первого поцелуя, такого, какими братья не меняются с сестрами. — Чувствуешь? — Нанналли слышит его голос, мелодичный и бархатистый, а потом сразу же — губы на своей ключице. И язык, скользящий по впадинке на горле, а затем — обжигающее кожу дуновение, от чего она вновь стонет, поджимая пальцы ног. — Да-а… Губы спускаются ниже — к груди. Обхватывают сосок, легко теребя, пока ладонь ласкает вторую грудь. И, хотя все это происходит не впервые, раньше… раньше Нанналли отвлекалась. На обстановку, на свет, на, в конце концов, самого Лелуша, и думала не только про свои ощущения. Сейчас же она полностью сосредоточена лишь на собственном теле — и на теле рядом с ней. Его язык обводит вокруг ее пупка. Руки оглаживают ее бедра, раздвигают их… Раньше Нанналли даже не знала, насколько эти ощущения могут быть приятными. Не подозревала, что в ее теле есть такие точки. Она чувствует все — и язык Лелуша, и его губы, и пальцы, и кончики его волос, щекочущие ее бедра, и его дыхание… Наннали чувствует себя готовой взорваться — и взрывается с криком. А это ведь только начало. Ее грудь снова целуют, а между ног вместо губ — твердый напряженный член. Совсем близко у входа. Нанналли сладко стонет в предвкушении, и этот стон служит словно сигналом к действию — член толкается внутрь нее, заполняет, снова и снова, толчок за толчком, глубоко — она чувствует его целиком, она чувствует его в себе, они соединяются в единое целое. Кроме того — губы, ладони, то поцелуи на шее, то на груди, то на плечах, то на губах, пока руки Лелуша ни на миг не прекращают касаться ее тела. — Ле… луш… Да! Глаза завязаны, но перед ними вспыхивают искры. Губы Лелуша целуют ее колено. — Теперь ложись на спину, — говорит Нанналли, выровняв дыхание. — Я еще не все почувствовала. Он ложится и помогает ей устроиться на его бедрах. Поддерживает, чтобы ей было удобно, и, к счастью, не спрашивает, удобно ли, словно понимает — именно это может ее обидеть. Безосновательно, но обидеть, напомнить, что когда-то она нуждалась в поддержке по-настоящему. Нанналли действует на ощупь, касаясь его лица, совсем, как раньше — это, как ни странно, ранящих ассоциаций не вызывает. Зато Лелуш напрягается, и вовсе не из-за страсти, и теперь Нанналли может почувствовать, что это его беспокоит. Не только у нее здесь есть ранящие душу воспоминания. Лелушу было не так просто понимать, что его любимая сестра ничего не видит. — Прости, — говорит Нанналли, не уточняя, за что извиняется. Тогда Лелуш сам направляет ее — берет за руки и кладет ее ладони на свою грудь. Под ее правой ладонью бьется его сердце — учащенно. Она изучает — пресс, соски, ключицы. Живот. Ниже… Лелуш напрягается снова. Нанналли использует только пальцы, но этого достаточно, чтобы он на мгновение потерял разум. И все же не настолько, чтобы усадить ее поверх себя. Пока она этого не хочет, она хочет ощупывать его, а ему достаточно кончиков ее пальцев, чтобы понять, что скоро кончит. Лелуш отстраняет Нанналли вовремя, чтобы не запачкать ее живот и руки. Она тихо смеется — он всегда слишком придирчив, как она считает. Лелуш мог бы переживать, не желая получить ребенка инцеста, но — у него, бессмертного носителя Кода, не может быть детей. Нанналли снимает повязку с глаз и видит лицо брата — то самое восхищение и обожание в его глазах.