пирог из птиц, и тоски, и морской воды

— Ты опоздал. — Кажется, я должен извиниться. Я часто слышал, что невежливо заставлять друзей ждать. _________ Хоб расплывается в улыбке и взмахом руки подзывает официантку. Сара — молодая мать, работает здесь в вечернюю смену, когда её жена-учительница дома и приглядывает за ребёнком, — сразу же подходит к его столу. Будучи дружелюбным завсегдатаем, Хоб пользуется привилегией повышенного внимания персонала. В его жизни легко стать одиноким, поэтому Хоб заводит друзей. Это означает, что ему приходится переезжать с места на место чуть чаще желаемого, но оно того стоит.  — Добрый вечер, Роб! — радостно приветствует Сара. — Подлить? — кивает она на опустевший на треть стакан пива. — А твоему другу что подать? — Конечно. Что ты будешь? Его незнакомец — его друг, он назвал их друзьями, и Хоб больше не станет звать его незнакомцем, — медленно моргает, будто не ожидал вопроса. А потом отвечает: — Мне ничего, спасибо. — Да ладно тебе, я угощаю, — настаивает Хоб, но, оставшись без ответа, говорит официантке: — Что ж, тогда просто стакан воды, спасибо, Сара. — Без проблем, — та уходит. — На самом деле он здесь лучше, — говорит Хоб другу. — Я про эль. Хотя ты и прежнюю бурду пил без проблем. Еда тут тоже приличная.  Его друг поджимает губы. Его прежняя улыбка испарилась, и на лице его читается усталость, которая придаёт ему больной вид. — Всё нормально, спасибо. — Ты не выглядишь «нормально», — возражает Хоб и тут же примирительно поднимает ладонь. — Знаю, ты не это имел в виду, и в прошлый раз тебе не понравилось, что я на тебя давлю, поэтому я не стану. Но раз уж мы друзья, считай это дружеской заинтересованностью в твоём благополучии. — У меня, — медленно, вдумчиво произносит его друг, — не всё было благополучно. Спасибо за участие. А ты как поживаешь, друг мой? — Слова звучат так мягко, что до Хоба не сразу доходит их смысл. Лишь по прошествии пары ударов сердца в наступившем молчании.  — Я… нет, постой, погоди. Что-то случилось? — Всё хорошо, — отвечает друг, и тон его не быстрый и не медленный, а абсолютно правильный. Услышав его, Хоб думает: «Он говорит правду». — Теперь уже всё нормально. — А раньше не было? Прежде чем его друг успевает ответить, возвращается Сара с водой и пивом.  — Если ещё что-то понадобится, зовите, — говорит она. — Спасибо, Сара. — Спасибо. — Хоб задаётся немного циничным вопросом, благодарит ли её друг за воду или за то, что помешала, но не успевает Хоб повторить вопрос, как его друг произносит: — Я не специально вынудил тебя ждать.  Хоб отмахивается. — Да ладно, что мне какие-то тридцать лет? Талая вода. — Было больно; сокрушительный шквал одиночества и сожалений, которые какое-то время тянулись горьким послевкусием, но его друг вернулся, и Хоб мигом всё забыл.  — Меня задержали против воли, — продолжает друг как ни в чём не бывало. — Задержали… — Хоб уже собирается спросить, что может задержать кого-то на тридцать лет. Но само это слово, «держали», цепляет какую-то мысль, и в голове всплывает воспоминание о словах, некогда сказанных его другом: «...тебе всё ещё можно причинить боль или пленить». — В смысле… — вопрос повисает в воздухе. На удивление, он получает искренний ответ: — Меня схватил и удерживал в плену колдун по имени Родерик Бёрджесс, — произносит друг, уставившись в стену за плечом Хоба. А может, сквозь неё. — А после — его сын Александр.  — Александр Бёрджесс? — Это имя кажется Хобу знакомым. — Я только недавно читал что-то о… — Наконец он ловит мысль за хвост. — Некролог! Я прочёл некролог о нём во вторник.  Друг встречается с ним взглядом, и в глазах его — холод. — Его отец хотел пленить мою сестру, а вместо неё поймал меня. — У тебя есть сестра? — невольно вопрошает Хоб. — Прости, прости. — Просто за последние пять минут он узнал о своём друге больше, чем за прошедшие шестьсот лет. — Что было дальше? — Дальше он хотел получить от меня дар, который я не мог ему дать, и он не был намерен отпускать меня, пока я не уступлю. Его сын, пусть и с большим опозданием, получил мой подарок. — От этого слова веет жутью, словно каждая буква пропиталась злобой на его устах.  У Хоба внезапно пересыхает во рту.  — Как долго ты… когда тебе удалось сбежать? Его друг сводит брови, уставившись в стену. — Сегодня пятница. Значит… по расчётам, выходит, во вторник. — Мать честная, — откидывается на спинку стула Хоб. — Ты пробыл в плену тридцать лет? — Нет, — качает головой друг. Его длинные бледные пальцы барабанят по стакану с водой, из которого он даже не отпил. — Сто шесть лет.  Хоб едва не опрокидывает кружку пива. — Срань господня. К его удивлению, его друг улыбается. — Подходящее описание.  — Ты… я могу что-то сделать? — неуклюже суетится Хоб. Его будто насквозь прошибло холодом. — Ты точно не хочешь есть? Раз уж ты теперь можешь съесть всё, что пожелаешь, еда наверняка кажется тебе вкуснее обычного? — Он паникует; знакомое ощущение одновременно сжимает горло и развязывает язык. Наверное, ему лучше заткнуться. И хотя Хоб не уверен, как реагировать на заявление, что его друга продержали в плену больше века — у него в голове не укладывается весь ужас от подобной мысли, — он знает, что молчать — не выход.  — Этого мне неизвестно, — отвечает его друг. — Но ты ешь, — возражает Хоб и тут же переспрашивает: — Я же видел, как ты ешь?  — Видел, — подтверждает тот. — Но, как и в твоём случае, мне не требуется пища для поддержания жизни. — Однако ты по-прежнему можешь испытывать голод. Ведь так? — Да. Но… у вас, людей, бывает такое ощущение, когда ты голоден, и остаёшься голоден так долго, что голод в итоге проходит? — Голубые глаза встречаются с карими, и между ними проносится воспоминание о том, как Хоб жадно заглатывал еду в старом трактире. «Знаешь, какой сильный голод ты испытываешь, когда не можешь умереть?» — А потом голод возвращается, — отвечает Хоб. Неприятное чувство скребётся в животе, отчасти напоминающее тот самый голод. — Но да, он приходит и уходит наплывами.  Его друг кивает. — Я обнаружил, что по прошествии… некоторого времени это ощущение становится привычным. — В каком смысле? — Ты ощущаешь свою кожу, Хоб Гэдлинг? Свои кости? — Нет. — Голод тоже может быть частью тебя. — Но он всё ещё причиняет боль, разве нет? — настаивает Хоб. — Даже когда ты… Я имею в виду, можно привыкнуть к чему угодно, но боль при этом никуда не девается. После долгой, задумчивой паузы его друг отвечает: — Возможно.  Хоб гулко сглатывает и готовится к продолжительному спору. Он никогда не встречал никого упрямее своего друга, но сейчас кажется, что тот готов прямо-таки жизнь положить за свои убеждения.  — Невежливо заставлять друга ждать, но ещё хуже позволять другу мучиться, когда можешь это исправить. С меня достаточно сожалений, поэтому… пожалуйста, поужинай со мной.  Хоб знает, чего ждать: его друг откажется, и Хобу придётся решать, стоит ли настаивать на своём, вновь рискуя вынудить его гневно вылететь за дверь. А Хоб останется сидеть в одиночестве, со всем что узнал, не в силах что-либо сделать…  — …Хорошо. Хобу едва удаётся сдержать шокированный ответ. Нельзя показывать своё удивление, нельзя привлекать внимание к тому факту, что его друг… уступает? Подумать только.  — Л-ладно. Сара! — вскидывает он руку. — Ещё пива? — дружелюбно откликается та, подходя к столу. — Или что-то для вас? — переводит она взгляд на его друга.  — Что-нибудь поесть, пожалуй, — отвечает Хоб. Он смотрит на своего друга, и тот… Хоб видел прежде, как тот пил и время от времени ел, но не замечал за ним определённых предпочтений. А сейчас не лучшее время спрашивать. — Как насчёт… по одной порции всего. — Всег…. — переспрашивает было Сара изумлённо, однако осекается под умоляющим взглядом Хоба. «Пожалуйста, подыграй мне. Я так стараюсь его не спугнуть». — По одной порции всего! — соглашается она, мгновенно натягивая улыбку. — Предпочтёте какой-то определённый порядок блюд?  — Нет, просто неси по готовности. — Принято, — улыбается она им обоим с лёгким недоумением в глазах и уходит. — В этом нет необходимости, — произносит его друг, как только официантка скрывается из виду. — Ты ничего не ел сто шесть лет, — возражает Хоб. — Ты пропустил много кулинарных открытий. Так что позволь не согласиться — это абсолютно необходимо.  В ответ он получает скупую улыбку — тонкую, как острие ножа. — Итак, Хоб Гэдлинг, — произносит друг. — Расскажи мне о своём последнем столетии. Явись его друг в условленный час тридцатью годами ранее, у Хоба всё было заготовлено. Он завёл привычку обдумывать прошедшее столетие за несколько дней до назначенной встречи, вспоминать все самые выдающиеся события и самые яркие моменты. Время от времени он карябал в журнале; забывал свои записи на долгий срок, пока не случалось что-нибудь значительное и у Хоба не возникала мысль «Мне обязательно нужно будет рассказать об этом своему Незнакомцу», после чего он шёл и записывал. Он продолжил записи даже после их несостоявшейся последней встречи, однако он не ожидал увидеть друга сегодня, а потому не подготовился. Так что он начинает с первого, что приходит на ум: — Я преподаю историю. Шестому классу. Они… дети. Я давным-давно не проводил время с детьми. Они такие юные. Это здорово. Освежает. Друг кивает ему, и Хоб продолжает, болтает обо всём на свете: о своих уроках, о технологиях. Вынимает смартфон и принимается показывать другу игры. Когда он открывает вкладку тетриса, то добивается неожиданной реакции. — О. Некоторым из вас это снится. — Что? — недоумевает Хоб. Вопрос остаётся без ответа, так как в этот момент Сара возвращается с корзинкой ржаного хлеба и масляной смесью. Друг не сводит глаз с корзины, словно там свернулась ядовитая змея. Хоб, весьма осмотрительно, оставляет это без комментариев. Вместо этого он подцепляет булочку, намазывает маслом, надкусывает и продолжает рассказ с набитым ртом: — Так вот, сотовые! Хотя они ни в какое сравнение не идут с интернетом. Раньше мы тупо ничего не знали, а теперь ты можешь любой вопрос забить в поисковике! — продолжает Хоб без остановки, наблюдая, как его друг с величайшей осторожностью берёт в руки булочку, аккуратно разделяет пополам и методично намазывает половинки — идеально ровным слоем, не выходящим за края. Булочка остаётся лежать на его тарелке, и Хоб размышляет, уж не собирается ли друг оставить её нетронутой, как шедевр искусства — когда тот, наконец, поднимает её и надкусывает. Перемену видно невооружённым глазом: его друг неспешно жуёт, глотает и немедленно надкусывает снова. В этом нет ничего откровенного — он не рвёт куски зубами, как изголодавшийся зверь. Не ведёт себя по-дикарски. Но в этих быстрых, отточенных движениях сквозит исступлённость. Он махом съедает булочку и тут же тянется за второй. На этот раз не делит пополам, а просто щедро шлёпает масло сверху и с упоением ест.  Хоб ничего не говорит. Тут нечего сказать. Он не может представить ни один комментарий — пусть даже самый безобидный и добродушный, — который был бы положительно воспринят в такой момент. Нужно просто сделать вид, что он не замечает ничего необычного. Вместо этого Хоб рассказывает. Перечисляет по именам всех своих учеников. Описывает современный интернет, перескакивает назад, на древние коммутируемые модемы, на эволюцию смартфонов, и как весело было, когда померла Маргарет Тэтчер и песня «Динь-дон, ведьма мертва» взлетела в чартах; а потом вновь переносится в прошлое, чтобы объяснить, кто такие Маргарет Тэтчер и «Волшебник страны Оз». Хоб прерывает монолог, только чтобы поблагодарить Сару, которая приносит на стол блюдо за блюдом: стручковую фасоль во фритюре; ломтики желтопёрого тунца, обжаренные снаружи и нежно-розовые внутри; чипсы-тортилья из синей кукурузы, со сливочным дип-соусом из шпината и артишока; истекающие чесночным маслом креветки; отварные перцы-шишито, посыпанные морской солью. На протяжении всего этого его друг ест. Он заглатывает три булки с маслом ещё до того, как Сара приносит второе блюдо, и не спешит останавливаться. Поначалу он дожидается, пока Хоб первым попробует каждое блюдо, прежде чем взяться за него, а потом прекращает и это — он в одиночку съедает полную тарелку креветок и следующее за ними картофельное пюре со сливками, вычерпывая всё до последней ложки. Сара немного ошарашена таким аппетитом, но, будучи настоящим профессионалом, не говорит ни слова. Стол перманентно уставлен тарелками с блюдами, которые пустеют и сменяются другими, полными. Хоб без разбора рассказывает обо всех аспектах последнего столетия, пока его друг без разбора поглощает весь ассортимент трактира, как традиционные блюда, так и вдохновлённые гастробарами: шпинат с грибами и чесноком; хрустящая рыба с жареным картофелем; сочная тушёная говядина; французский дип-сэндвич, который он каким-то образом макает в бульон, не проронив ни капли, а потом и бульон выпивает до дна.  Хоб осушает кружку пива и принимает предложение Сары повторить. Он не прекращает рассказ даже с полным ртом сэндвича со свининой, опасаясь, что его другу станет неловко в тишине. Его исступлённость мало-помалу улетучивается. Методичность в поглощении пищи становится естественной — вместо прежней отчаянной попытки держать себя под контролем; он прекращает подбирать каждую каплю соуса с тарелки.  Со временем Сара перестаёт носить новые блюда, и друг Хоба сбавляет темп, чтобы поучаствовать в разговоре: он задаёт вопрос о высадке на луну; комментирует слова Хоба о том, как изменился Лондон, о закрытии их предыдущего трактира. Хоб считает, что был осмотрителен в вопросе своей вовлечённости, однако его друг откладывает вилку и ни с того ни с сего говорит:  — Ты владеешь этим заведением?  — На самом деле подобное районирование… что? — Хоб осекается, сконфуженно улыбаясь. — Ну… я не управляю им, у меня нет на это времени. Но я вложил в него деньги, это да. Он не говорит, что хотел удостовериться, чтобы его другу было куда вернуться, где встретиться, если бы тот когда-нибудь передумал и захотел повидаться с Хобом. (Вот только он не держал обиду, он был в плену).  Его друг медленно кивает. Он не спрашивает, поэтому Хоб сглатывает машинально рвущиеся с языка объяснения.  Подошедшая Сара забирает очередную стопку опустевших тарелок.  — Это всё, — весело говорит она. — Десерты? — Какие сегодня пироги? — спрашивает Хоб. — Думаю, по одному кусочку нам не помешает. — Есть яблочный, ягодный, персиковый и «французский шёлк», — заученно тарабанит она. — Французский шёлк, — выбирает Хоб. — Звучит изысканно. — Это шоколадный со сливочным кремом. Очень вкусный. А вам? Тишина. Сара переступает с ноги на ногу — должно быть, неосознанно, но Хоб её не винит, поскольку его друг смотрит на неё, а у него по природе своей очень пронзительный взгляд. Глаза у него сейчас не голубые как небо, а скорее, синие как океан — словно в их глубине что-то бушует, несмотря на прозрачную воду. — …яблочный, — произносит он. — Спасибо. — Уже несу. — Яблочный хороший выбор, — откликается Хоб. — Традиционный. — М-м. — Судя по всему, его друг подбирает слова для чего-то, так что Хоб не пытается заполнить тишину. А потом неожиданно слышит: — Моя сестра пыталась угостить меня яблоком.  — Твоя сестра. — Уже второй раз за сегодня в их разговоре всплывает сестра. — Пыталась угостить тебя… яблоком? — Да. Сказала, что беспокоилась обо мне. — Он очень подчёркнуто произносит последние три слова. — Она знает о… ста шести годах? — Если так, то Хоб не винит её за беспокойство. — Я не знал, что у тебя есть сестра.  — Да. Ты не встречал её и не встретишь, если только не передумаешь насчёт её подарка. — Её… — Хоб мгновенно теряет нить разговора. — Чего? — Я спрошу для формальности. Хоб Гэдлинг, ты ищешь смерти? — Нет! — чересчур громко восклицает тот и тут же сбавляет тон. — Конечно нет. Тебе это прекрасно известно. Какое отношение это имеет к твоей… — его речь замедляется, пока все точки встают над i, — …сестре.  — Смерть — моя сестра. — Твоя сестра — Смерть. Тот кивает. — Ладно, круто, просто хотел убедиться, что я всё правильно понял. — Хоб напоминает себе, что нужно дышать. — Она пыталась угостить тебя яблоком. — Верно. Она их любит.  Смерть — женщина, любит яблоки, и давний Незнакомец Хоба — её брат. Чего только Хоб Гэдлинг не узнал за сегодняшний вечер. — Старшая сестра или младшая? — задаёт он стандартный вопрос человеку, который только что поведал о своём сиблинге. — Она меня старше. У меня есть ещё две младшие сестры. Один старший брат, один младший, и один младший сиблинг, который не брат и не сестра. Хоб отчаянно пытается запомнить все подробности.  — Так Смерть самая старшая? — Самый старший из нас — Судьба. Когда первое существо могло обладать судьбой, какой бы ни было малой, появился он. За ним последовала Смерть, поскольку всё, что может жить, может умереть.  — А потом — ты, — уточняет Хоб, поднимая на него взгляд. В ответ он получает крошечный кивок. — Всё, что может жить и умереть, может…  — Грезить, — отвечает он. — Я — Сон из рода Бесконечных, владыка грёз и повелитель кошмаров. — Сон, — повторяет Хоб. — Шестьсот лет спустя я наконец-то узнал твоё имя.  — У меня есть и другие. Морфей. Онейрос. Песочный человек.  — Песоч… — Хоб шлёпает себя по лбу. — Я же видел чёртов песок. Сон снова дарит ему свою скупую улыбку.  — Видел. — Сон, — полу-восторженно повторяет Хоб. Он чувствует почти опьянение, чего никак не может испытывать с двух кружек пива, выпитых на полный желудок. — Так значит, ты бог.  Сон качает головой. — Нет. Я — антропоморфная персонификация возможности грезить в этой вселенной. Надежды. Страхи. Истории. Они все — во мне и часть меня. — Вот откуда ты всегда знаешь их имена, — восклицает Хоб. — Имена всех. Включая моё.  — Истинно так. — Потому что ты знаешь наши мечты. Сон утвердительно склоняет голову. Хоб не успевает задать следующий вопрос, как подходит Сара. — Ну вот, — она ставит перед каждым по тарелке пирога, — французский шёлк и яблочный. — Спасибо, — произносит Сон, и Хоб вторит ему. Когда Сара удаляется, Хоб спрашивает: — А она, например, о чём грезит?  — Мне кажется, — отвечает Сон, беря в руки вилку, — это будет вторжением в личную жизнь.  — Да, ты прав, — тут же соглашается Хоб. Но потом добавляет с лёгкой укоризной: — А ты ведь в тот раз рассказал мне всю подноготную Пьяницы Лу.  — Это… — Сон осекается. — Я не думал, что это изменит твоё мнение о ней в худшую сторону, но ты прав, мне не следовало. — Нажав вилкой, он отрезает уголок пирога. Треугольник золотистого слоёного теста с начинкой из мягких печёных яблок покоится на зубьях вилки; порассматривав его пару секунд, Сон отправляет пирог в рот. — В худшую не изменило. — На самом деле это вызвало в нём глубокое сочувствие к девушке, заставило разглядеть в ней живого человека. Господи, неужели для Сна они все такие? Ему достаточно посмотреть на человека и познать всю его многогранность с одного взгляда?  Когда Хоб озвучивает эту мысль, Сон застывает столбом. Он опускает вилку, кладёт зубцами на корочку, без нажима, не спеша отрезать ещё. — Да и… нет. Хоб позволяет ему взять ещё пирога, прожевать и проглотить, прежде чем спрашивает: — Что это значит? Ты не обязан отвечать… просто мне любопытно. Ты сегодня полон откровений. — Моя сестра, — говорит Сон, помедлив. — Я сегодня сопровождал её. — Сопровождал её на… — Хоб осекается. — На её назначенные встречи, — подтверждает Сон. «Дар», «встреча» — Сон использует для описания смерти куда более мягкие слова, чем когда-либо приходили в голову Хобу. Наверное, когда Смерть — твоя старшая сестра, у тебя формируется другой взгляд на эти вещи. — Она не похожа на меня. Она… понимает вас. Людей. «Выходит, он знает свои недостатки», — думает Хоб с очередным приступом эйфории. Сон награждает его многозначительным взглядом, безмолвно говоря: «Я знаю, о чём ты думаешь», — и Хоб с трудом стирает улыбку с лица. — Мы провели… так мало времени вместе. И всё же… было тяжело. Видеть их в эти моменты — и отпускать их. Они, все до единого, спрашивают «неужели это всё? неужто время вышло?» И мне тоже хотелось провести с ними больше времени. При том что я едва их знал. Хоб редко слышал, чтобы Сон говорил так много за раз. Прежде он никогда бы не назвал своего друга эмоциональным, но его мягкие слова звучат странно, словно они наполняют уста и льются через край, сопровождаясь чувствами, которые словам вовсе не присущи. Сон смотрит на него, и он не улыбается, однако глаза его блестят. Будь он кем-то другим, Хоб решил бы, что он вот-вот заплачет. — А потом я подумал о тебе. — Обо… — Хоб роняет из рук вилку, о которой и вовсе забыл, и сам вздрагивает от неожиданного звука металла о керамику. — Обо мне? — Я чувствовал небезразличие, — он подчёркивает последнее слово с одновременным изумлением и надменностью. — Ко всем этим людям, умирающим, умершим, которых я знал всего минуту, прежде чем они отправились в Обитель Мрака. Так что… да. Друг мой. Я знаю тебя шесть сотен лет. Мне жаль, как мы расстались в прошлый раз. — Всё прощено и забыто, — уверяет Хоб. — И быльём поросло. Я… — он качает головой. Протягивает к другу руку, но в последний момент тушуется и кладёт её на стол между ними. — Сон. — Я не ответил на твой вопрос, — напоминает Сон. — Вы все… многогранны, да. Вы все — истории. Но вас так много, и это… я знаю вас всех, но я не знаю вас хорошо. — И тут же исправляется: — Я знаю тебя хорошо. Хоб просто смотрит на него, а потом смеётся, мотая головой. — Сон. — Кажется, он и сам на грани слёз. — Я так рад вновь тебя увидеть. — А я — тебя. — Сон аккуратно разрезает остаток пирога на две ровные половинки и возвращается к еде. — Ну, как вам? — Сара материализуется, как только они оба заканчивают. — Рассчитать вас? — Вкусно, — отвечает Сон, проглотив последний кусочек. Это первый его комментарий о еде за сегодняшний вечер. — Яблочные пироги здесь готовят чудесно, — соглашается Хоб. — Они даже продают их. — Да, продаём, — подтверждает Сара. — Завернуть вам один домой? — Не сегодня, — отказывается Хоб. Сара кивает и уже разворачивается уйти, когда… — Да, — неожиданно соглашается Сон. — Я принесу один. — Сара забирает тарелки. — Я подумал, нужно угостить сестру, — объясняет Сон и добавляет, почти оправдываясь: — Она просила заходить почаще. — Уверен, она будет рада тебя видеть. Сон неожиданно смеётся. — Что? — вопрошает Хоб. — То же самое она сказала о тебе. — Твоя сестра меня знает? — удивляется Хоб. — Как же иначе? Я не обладаю властью сохранять кому-то жизнь на многие века после истечения его срока. — Хах. — Хоб не знает, что ещё сказать. — Что ж, она права. Я был рад тебя увидеть. И буду рад увидеться вновь, — добавляет он торопливо, чтобы не успеть стушеваться. — Необязательно через сотню лет. Сон медленно кивает. — Возможно, — отвечает он, но Хоб чувствует в его словах согласие. — Ты знаешь, где меня найти. В любое время. Я серьёзно. Сон смотрит на него, и Хоб удерживает его взгляд своим. — Верю, что серьёзно, — произносит Сон почти изумлённо. Когда он вновь кладёт руку на стол, кончики его пальцев задевают ладонь Хоба. Тот не шевелится — просто сидит со своим самым давним другом в давно знакомой тишине, пока не приносят чек.