Часть 1
9 октября 2022 г. в 07:15
В Готэме на редкость солнечное утро.
Освальд в отличном настроении. Перед ним живая пиньята, которую следует хорошенько отлупить, чтобы из нее посыпались конфеты — совсем как в детстве. То, как она мычит и дергается, страшно веселит.
— Слушай, у тебя есть чего на пол постелить? — бросает он через плечо. — Крови будет много.
— Эм, да, конечно.
Эд принимается рыскать по углам.
— Аккуратность в этом деле не моя черта, ты уж извини. Когда на меня накатывает, кровища просто фонтаном. — Освальд взмахивает рукой. — Жаль тебе тут все портить.
На самом деле не жаль, но все-таки он гость, и надо соблюдать приличия.
— Да и этот гад сто процентов обделается, — с усмешкой добавляет он. Пиньяте по лодыжке прилетает добротный пинок — та вздрагивает и начинает хныкать.
О, да, конфет будет много! Сегодня праздник! К тому же у Эда выходной, так что спешить некуда, можно играть хоть до самого вечера.
Освальд возвращается к столу и залпом осушает кружку. Вино ударяет в голову, разливаясь теплом и приятно расслабляя. За ночь они прикончили три бутылки.
«Мама была для меня всем».
«За возвращение мистера Пингвина!»
«Мама была немного не в себе, и я совру, если скажу, что не виноват в этом».
«За память о тех, кого более нет рядом!»
«Мама знала, какой я, и все равно меня любила. Я был для нее самым лучшим. А я столько раз лгал ей, Эд».
«За свободу!»
«Мама…»
Ему кажется, что почти весь алкоголь вышел вместе со слезами. Что касается Эда — тот работал на два фронта, поддерживая его и готовя завтрак, да так ловко, будто и не пьянел вовсе.
Эд Нигма — странный парень на своей волне (лабораторная посуда, серьезно?), но нет сомнений в том, что с ним можно отлично провести время. В его компании хорошо и спокойно, а готовит этот чертов химик просто волшебно.
Освальда охватывает азарт, по телу бегут мурашки предвкушения. Он не может сдержать улыбки. Хочется взять Эда за руку, вернуться в детство и как следует напроказничать, и никто их не накажет. В конце концов, это его день — день имени Освальда Честерфилда Кобблпота. Как день рождения.
Эд заканчивает с приготовлениями, Освальд торжественно подходит к заскучавшей пиньяте.
— Вот странное дело. Еще ночью я не хотел тебя убивать, а сейчас ты… как тебя там?..
— Леонард, — подсказывает Эд.
— Точно. Лео, ты — все, о чем я теперь думаю. Обычно я убиваю быстро, но с тобой… — Освальд наклоняется к мешку на голове пиньяты и говорит вполголоса: — …я хочу сделать это медленно. Ты — моя фантазия, мой долгожданный подарок на Рождество. Мне не терпится содрать с тебя обертку. И раз уж я не могу добраться до твоего босса, скажем спасибо полиции, то с тобой я сделаю все, что хочу сделать с ним.
Сзади восторженно пищит Эд. Леонард плаксиво мычит — даже странно, что такая пламенная речь его не радует.
Освальд улыбается.
— Эд, у тебя часом биты нет?
— Нет.
— А что-то похожее? Палка какая-нибудь. Желательно тяжелая.
— Где-то была клюшка для мини-гольфа…
Клюшка? Интересно, на кой черт она Эду? Как-то не вяжется мини-гольф с образом ботаника, но не время вдаваться в детали.
— Подойдет, — говорит Освальд.
Получив в руки клюшку, удручающе легкую по сравнению с битой, он замахивается и от души впечатывает Леонарду в бок. Затем в другой. И еще раз. И еще. По ногам, коленям, плечам, в грудь, в живот. Снова и снова, пока не начинает кружиться голова и не берет злость: будь это бита, мудак бы уже рухнул на пол вместе со стулом и давился кровью.
— Освальд!
Вздрогнув, он распахивает глаза. Клюшка застывает в опасной близости от мешка.
— Освальд, твое плечо! — В висках колотит так, что голос Эда звучит глухо и далеко. — Так швы разойдутся!
Плечо и правда ноет. Освальд скрипит зубами.
— Не важно. — И снова замахивается. Куда больше бесит, что он, увлекшись, чуть не ударил Леонарда по голове, а для таких мер еще слишком рано.
Через пару ударов он, отшатываясь, все же бросает клюшку. Перед глазами плывут пятна, земля уходит из-под ног, но его подхватывает Эд и торопливо шепчет в затылок:
— Ты еще слишком слаб. Нужно отдохнуть, не то снова потеряешь сознание.
Слаб. Слаб. Слаб.
Освальд вспыхивает от накатившего стыда. Нутро опасно сжимается, грозясь вытолкать завтрак, а пелена шума сгущается едва не до черноты, подводя к краю бездны.
— Да и черт с ним, — рычит он. Почти не чувствуя тела, упрямо дергается в попытке вырваться.— Я хочу сделать ему больно! Пусти, Эд!
Эд не отпускает — усаживает его на пол. Освальд только и успевает вздохнуть, как перед носом оказывается стакан с водой.
— Пей, — велит Эд.
И Освальд пьет, держа стекло дрожащими пальцами поверх чужой ладони. Затем приваливается к ноге подвывающего Леонарда, закрывает глаза и глубоко дышит. На вопрос «Как ты?» — отмахивается.
Звон в ушах постепенно стихает. Освальд выдавливает усталый смешок: как же он ненавидит себя беспомощного, кто бы только знал.
— Недавно я отрубил своему другу руку. Теперь уже бывшему другу, но это не важно. А до этого забил подчиненного кочергой просто за то, что он принес дурную весть. Я даже не знаю, выжил ли он. — Освальд говорит тихо. И Эд, и Леонард слушают молча. — Меня тогда съела паранойя, я был уязвим и оттого очень слаб. А я ненавижу слабость. Меня она злит, очень злит. Так что тебе, Лео, крупно не повезло.
Вздыхая, Освальд похлопывает того по колену, рукавом пижамы вытирает взмокший лоб и говорит уже громче:
— Эд, где там нож?
Любимый складной нож тут же оказывается в руке. Сжав теплую рукоять, Освальд поднимает взгляд и сталкивается с широкой улыбкой Эда. У нее явно какой-то магический эффект, потому как Освальд чувствует небывалый прилив сил. Не улыбнуться в ответ невозможно.
Жажда крови не заставляет себя ждать. К черту больное плечо, слабость и заунывные разговоры! Пора веселиться.
Задорно подмигнув, он раскрывает лезвие и рывком приставляет к яйцам Леонарда. Тот замирает на полувздохе и мелко трясется.
— Тш-ш-ш, спокойно. — Освальд не торопясь ведет кончиком от паха к горлу, цепляется за складки одежды, впитывает дрожь чужого тела. — Давай-ка мы тебя разденем.
На финише он резко перехватывает нож, зажимая рукоять в кулак, и вгоняет в стопу. Надрывный вой заполняет комнату, заглушая хохот Эда.
Освальд разводит руками:
— Ой! Извини, промахнулся.
От попыток выдернуть нож толку мало: застряв, тот лишь скребет о кость и не поддается, отчего Леонард только громче визжит сквозь кляп. В конце концов, лезвие с чавканьем покидает разорванный ботинок.
Эд возбужденно хлопает и едва не подтанцовывает на месте.
— Как же мне это нравится! Еще, еще, еще!
— Терпение, мой дорогой друг. Давай избавим его от лишней одежды. Помоги, пожалуйста.
Не хочется это признавать, но на ноги подниматься пока рано, поэтому Освальд остается сидеть. Эд, кажется, все понимает, и приступает к делу самостоятельно. Для начала вспарывает ленту поперек груди. Ощутив немного свободы, Леонард бешено вертится.
— Да не дергайся ты! — шипит Эд.
Ткань приходится резать. Первым на пол летит пиджак. Освальд командует:
— Штаны можно оставить. — Думая, чего бы такого интересного сотворить с Леонардом, вдруг вспоминает Виктора: — Зсасз… знаешь Зсасза?
— Конечно!
Вторым на очереди жилет — под жалобный треск Эд разрывает тряпье и отбрасывает в сторону.
— Так вот, как-то он звал меня на мастер-класс по пыткам. Жалею, что не пошел.
Расстегивая рубашку, спускает ее на предплечья.
— А почему не пошел?
Галстук наоборот зачем-то завязывает потуже и смахивает за спину, чтобы не мешался. Придушенный Леонард всхлипывает. В мешке и так воздуха не хватает, но Эд, наверное, знает, что делает.
Освальд пожимает плечами.
— Посчитал мерзким. И наивно думал, что лично мне руки марать не придется. Зря, зря, зря. Надо исправить это досадное недоразумение, как только так сразу. Зсасз может сутками пытать, даже сознание меняет. Он профессионал.
— Здорово! — отзывается Эд, заново связывая Леонарда. — Я бы тоже сходил.
— Сходим вместе. — Не то чтобы это обещание, просто к слову пришлось.
— Он полностью твой.
Протягивая нож, Эд довольно скалится. На щеках у него румянец, а глаза светятся восторгом.
Тут Освальд замечает интересную деталь; пару секунд хмурится, потом качает головой и моргает, выдавая удивленный смешок.
— Если тебе надо… — Он вертит ножом, указывая на проснувшееся либидо Эда, и подбирает верное слово: — …отвлечься. То ничего страшного, я подожду.
— Нет, все нормально, — бормочет Эд, поправляя очки. Немного смущен своим положением, но и не скрывает его. — Не хочу ничего пропустить.
Освальд смотрит исподлобья.
— Серьезно, он не убежит.
— Я тоже серьезно: давай продолжим.
— Ла-а-адно. Только постарайся сосредоточиться.
Его внимание вновь приковано к Леонарду, а Эд пропадает из поля зрения. Остается надеяться, что хотя бы не будет тыкать членом в затылок, а то кто ж этого типа знает, Освальд всяких извращенцев повидал.
— А ты… никогда такого не чувствуешь? — В затылок упираются слова Эда, такие жаркие и липкие, что волосы встают дыбом. — Когда убиваешь?
Освальд морщится. Терпеливо вздыхает, оборачивается и дергает здоровым плечом.
— Да как-то нет. Если тебе интересно, то я не настолько фанат насилия. В момент убийства я либо зол, либо не чувствую ничего вообще.
— Ого, ты так хладнокровен. Потрясающе!
Эта тема начинает нервировать.
— Ни разу. Эд, я его чуть клюшкой не пришиб, ты же сам видел. И тебя едва не зарезал. А вот ты, кстати, даже не дернулся. Ладно, хватит болтать!
Эд послушно затыкается и отходит в сторонку.
Встать Освальду, однако, приходится, иначе пытать будет неудобно. В голове еще мутно, и его слегка заносит, но такое состояние даже располагает к удовольствию. Далее он бездумно гуляет лезвием по голому торсу — не режет, только щекочет, — и негромко напевает какую-то мелодию, входя в транс.
Реальность постепенно растворяется, рождая перед ним новый образ, до омерзения отчетливый — Тео Галаван.
Освальд заносит нож.
— За мою мать, ублюдок!
По груди Лео — Тео! — змеится длинная черта. Рассеченная плоть вмиг набухает и сочится красным. Порез неглубокий и не причинит существенного вреда, так что волноваться не о чем. Короткий взмах, еще один, третий, пятый, седьмой. Лео-Тео становится похож на залитую кровью шахматную доску. Освальд стряхивает с лезвия капли.
Его движения резки, хаотичны и непредсказуемы даже для него самого. Кто знает, что придет в голову в следующую секунду?
Он добавляет пару размашистых ударов по лицу рукояткой. Обходит стул, спускает острие на спину, режет то быстро, то медленно. Перебирая пальцами, крутит нож — лезвие буром входит в мясо. Освальд чувствует, как закипает кровь и приходит желанное удовлетворение; к сожалению, оно испаряется слишком быстро, чтобы насладиться сполна.
Из его глотки вырывается голодное рычание. Мало, чудовищно мало! Все это детская забава, не более того.
Освальд меняет тактику.
Нож пересчитывает на правом боку ребра. Идет не спеша, с глубоким нажимом: раз, два, три, четыре… Пять! Входит под кожу и дальше в мышцы — поддевает, натягивает, разворачивается и рывком вылетает наружу.
Лео-Тео заходится в хриплом кашле. Царапнув кожу на шее, Освальд сдергивает галстук, затем вспарывает мешок на голове, оставляя сбоку широкую прорезь. Лео-Тео расслабляется, испещренная ранами грудь вздымается реже, наполняя легкие кислородом. Но недолго — точным взмахом Освальд отсекает ухо. И следом срезает еще пару пальцев.
Он даже не слышит воя. Сжимает окровавленный нож и в ярости скрипит зубами. Все еще недостаточно! Чего-то не хватает. Отшвыривая бесполезный нож, Освальд берет клюшку и изо всех сил молотит ею мешок с дерьмом, ломая ему все кости, пока боль в собственном плече снова не дает о себе знать.
Погнутая клюшка падает на пол. Освальд кричит, мысленно или вслух — сам не понимает. Кричит от желания разодрать ненавистного Тео клыками. Все идет не так! Хочется упиваться муками Тео, вскрыть ему череп, напичкать мозг иглами и часами смотреть, как Тео дергается и гадит под себя; на его последнем вздохе — чувствовать, как жажда мести наконец-то опускает с горла ледяные руки. Хочется так много! Но оттягиванием смерти Освальд убивает лишь себя. Он разучился терпеть. Ему нужно все и сразу, и прямо сейчас, только так он получит удовольствие, но ведь в такой мести нет никакого смысла.
Обернувшись в поисках ножа, он сталкивается взглядом с Эдом. Тот смотрит восхищенно, почти что влюбленно.
Освальд смеется. Вот, вот оно! Ему не хватает Эда! Эд будет контролировать его гнев.
— Чего застыл, Эд? Присоединяйся. — Облизываясь, он кивает на корчащегося Леонарда. — Давай вскроем его. Ты же можешь сделать это так, чтобы он не подох через три секунды? Хочу, чтобы он страдал как можно дольше. Ну же, Эд, иди сюда.
Фантастически быстро, словно тень, Эд оказывается за его спиной и отдает поднятый нож. Вручает торжественно, точно корону.
— Нет, давай со мной. — Освальд берет ладонь Эда и кладет поверх своей, в которой зажат нож. — Покажи мне как правильно.
Несомненно, Эд знает, как обращаться с человеческим телом. Да, у Освальда полно опыта, но Эд медэксперт и знает намного больше. И если Эд, по каким бы то ни было причинам, хочет убивать, то у него будет отлично получаться.
Эд шепчет на ухо, почти касаясь губами:
— Конечно, Освальд, я научу. — И по спине Освальда бегут мурашки.
Подняв взгляд, он видит совершенно дикий инфернальный оскал. Новоявленный псих Готэма Эдвард Нигма вступает в игру. Еще один забитый мальчик и никем не понятый гений наконец-то показал зубы.
Чего у Эда не отнять, так это то, что он прекрасен в своем безумии.
Сглотнув, Освальд с трудом отрывает от Эда взгляд. Тот водит ножом по телу Леонарда, как по карте, и называет какие-то медицинские термины, которые Освальд все равно не запомнит. Сейчас он не сможет столько всего запомнить, даже если постарается. Хорошо уже то, что ему теперь спокойнее. С Эдом гораздо лучше.
А еще у Эда руки как кипяток, и под его пальцами — длинными, невероятно красивыми пальцами — Освальд плавится. От его дыхания за плечом и мягкого голоса Освальд пьянеет еще больше, тяжело дышит и дрожит. Это совершенно новый опыт: убивать не одному, а с кем-то, да еще вот так. У Эда это тоже впервые.
На теле Лео-Тео появляются новые, теперь уже глубокие раны. Он истекает кровью, но Эд обещает, что хотя бы ближайший час не умрет. Освальд задыхается от восторга. С каждым взглядом на Эда настроение поднимается все выше и выше. То, что они сейчас делают, похоже на начало настоящей дружбы.
— Ну как, тебе нравится? — спрашивает Освальд.
— Не то слово.
Оба смеются.
Несчастный Лео-Тео стонет. А что еще ему остается?
— У меня появилась идея… — заявляет Освальд, делает шаг назад и вдруг падает — прямиком в объятия Эда. Тот скользит ладонью по его шее и утыкается носом в мокрый затылок. В висках стучит, голова снова идет кругом, но уже куда приятнее, чем в прошлый раз.
— Освальд, у тебя пижама мокрая, — бормочет Эд. В его голосе слышится смесь заботы и «ну я же говорил». — Рана раскрылась.
А, поэтому так жарко? Или потому, что у Эда все еще безбожно стоит, и тот так перевозбужден, что не контролирует себя, явно ища физического контакта, возможно даже неосознанно? Ничего, сейчас Освальду это даже нравится, так что он позволяет рукам Эда сжимать его бока и разгонять по телу огонь.
— Ерунда. Потом меня заштопаешь.
— Осв…
— Да ты послушай, Эд! Поставь чайник.
— Чего? Чайник?
Освальд чувствует удивление Эда на физическом уровне.
— Да, Эд, чайник! Хочу чай!
Эд от него отлипает, смотрит озадаченно, поправляет его мятую пижаму и послушно топает к плите. Освальд опускается к ногам Леонарда.
— Нет, Лео, мы еще не закончили, — вздохнув, тянет он, подавляя очередной приступ слабости. — Как ты там, жив?
Совсем погрустневший Леонард не снисходит даже до тихого стона. Тело его исполосовано жестче, чем у Зсасза. В спутанных волосах на груди комки подсыхающей крови, под содранным соском блестит влажное мясо. Правая кисть перебита, и пальцы на ней, как скрученные железные прутья, торчат во все стороны; на левой кисти — не хватает двух, на срезах виднеются кости. Штаны насквозь пропитаны кровью и от них пованивает: все-таки обмочился.
Неплохая работа, отмечает Освальд.
— Эд?
— Да?
Слышится плеск воды.
— Серьезно, если хочешь подрочить, то сделай это, я не против.
Освальд и сам почти возбужден и даже бы удивился этому, но его эрекции есть веская причина: над Леонардом он пыхтел не один, а чужая страсть к насилию все же распаляет. Если бы не боль в плече, тупой пульсацией отдающая в позвоночник, то член стоял бы на сто процентов и ситуация, возможно, приняла бы неловкий характер.
— В этом нет необходимости, — отвечает Эд после недолгой паузы.
— Если что, я тебя не осуждаю.
— Спасибо, но все в порядке.
— Как знаешь. Кстати, есть зажигалка?
— Есть газовая горелка.
— О-о-о, тащи, тащи, тащи! — Освальд вдохновленно машет рукой. — Устроим фаер-шоу!
— Твои запросы все страннее и страннее.
— Не ворчи, тебе понравится, обещаю.
— Ну и что у тебя за идея? — спрашивает Эд, протягивая горелку.
— Теперь их две, — подмигивает Освальд. — Надеюсь, ты любишь барбекю. Лео, а ты барбекю любишь?
Щелк! Из трубы вырывается синее пламя, и комнату наполняет запах паленого человеческого мяса. Леонард оживает, мыча громче прежнего. Кровь у него бурлит в прямом смысле, раны затягивает коркой. Кожа, где ей повезло остаться целой, теперь пузырится и темнеет.
Эд округляет глаза.
— Ничего себе!
Легкий дымок так и скользит в легкие, Освальд блаженно вдыхает.
— Чудесно пахнешь, сладкий. Ну чего ты кричишь? Кровь уже не бежит, успокойся. Нет, ну ты посмотри! Помогаешь ему, а он еще недоволен. Как обычно, никакой благодарности!
К реву Леонарда присоединяется бодрый свист чайника.
— А вот и чай! — радостно восклицает Освальд и поднимается на ноги, не без помощи Эда. — Ты, Лео, пока отдохни.
Голова Леонарда, как по команде, падает на грудь, и он затихает. Освальд бьет по мешку горелкой, попадая по скуле.
— Эй, не вздумай спать! Подъем!
Добавляет пару шлепков по щекам. В ответ — вымученный стон. Тихий-тихий.
— Только попробуй мне тут сдохнуть.
Освальд назидательно тычет пальцем в лоб Леонарда. Пытается поднять его голову, но та слишком тяжелая. Тогда Освальд просто дергает за мешок — тот стонет громче.
— Так-то.
Он улыбается и уже готов идти прямиком к столу, как Эд мягко его останавливает:
— Не-не-не, Освальд, надо хотя бы руки помыть. Ты бы себя видел. Ты весь в крови! В чужой крови.
Освальд хлопает глазами.
— Это не гигиенично, — поясняет Эд.
— А-а-а, — заторможено тянет Освальд. — Понял. Хорошо.
Для того, кто полжизни провел под кровавым дождем, слышать такие замечания очень странно. Но даже приятно, что ли: хоть кому-то не все равно.
И Освальд идет мыть руки. Только руки.
Потом они все же сидят за столом, Освальд по-детски болтает ногами, а травяной чай вкусно пахнет. Вкуснее, чем Леонард.
Торта нет, но у Эда в холодильнике находятся пирожные — воздушные колечки с нежным кремом. Рот перемазан сладкой белой массой, и, облизываясь, Освальд узнает едва заметный металлический привкус. Видно, на лице кровь, то-то кожу подозрительно стягивает. А он даже не заметил, как она туда попала.
— Ты многих убил? — спрашивает Эд, отпивая из кружки.
— Даже не знаю... Никогда не считал. — Освальд увлеченно жует пирожное и чувствует себя лучше некуда. — Несколько десятков? Три или четыре. Может, пять. И это только своими руками. Правда, не помню, сколько их было.
— Да ладно! И тебя ни разу не подозревали?
— Конечно, подозревали. Но о многих убийствах никто даже не догадывается. Это же Готэм! Тут полиция, вместо того, чтобы работать, лениво чешет зад. Ну, кроме Гордона. — У Эда опасно сверкают очки, и Освальд спешно добавляет: — И, разумеется, тебя, Эд, извини.
— Что про него думаешь?
От неожиданности Освальд чуть не давится чаем.
— Про Джима?
— Угу.
— Ну… — Он отводит взгляд к стене. Там появляется знакомое дерзкое лицо, и даже так оно смотрит осуждающе. — У нас с Джимом особые отношения. Не столь близкие, как хотелось бы, но он мне нравится.
— Любопытно. — Эд щурится. В этот момент, сложив голову на замок из пальцев, он напоминает питона Каа из мультика про Маугли: такая же змеиная ухмылка, такой же гипнотизирующий взгляд. — Я видел, как ты с ним разговаривал.
Освальд отвечает сдержанной улыбкой. Меньше всего сейчас хочется объясняться перед Эдом о природе своих отношений с Гордоном.
— Мне Джим тоже нравится, — признается Эд. — Он действительно хороший детектив. Жаль, мы с ним так и не подружились.
— Ничего, все впереди.
Освальд не хотел, чтобы это прозвучало с издевкой, но выходит именно так. И он не знает, кому это сказал: Эду или все же себе. Хотя у Эда тоже шансов мало.
Надо срочно менять тему.
— Ах да, чуть не забыл! — Хлопнув по столу, Освальд вскакивает. Хватает чайник, подходит к Леонарду и без всяких прелюдий выливает кипяток ему на колени. — Освежись, Лео, ты какой-то грязный.
Бурные аплодисменты Эда тонут в рваных воплях. Если вытащить кляп, то эти вопли будет слышно на весь Готэм.
— Ты что, правда думал, что мы оставим тебя одного?! — глумливо хихикает Освальд. Его так и распирает восторгом. О, этот момент! Когда все происходит в точности так, как ты планировал!
— В этом и заключалась твоя идея? — Эд уже стоит за его спиной.
— Именно так. Давай кончать его, не хочу, чтобы чай остыл.
— Помощь нужна?
— Нет, просто смотри.
Содрать свежую корку с раны плевое дело. Растянуть края — тоже ничего сложного, да и пальцы не скользят. Освальд запускает руку в потроха и отчаянно шарит внутри, пытаясь нащупать кость. Леонард вздрагивает, застывает, выгнув спину, и переходит на скулеж. Кишки вязко хлюпают и несут дерьмом, или просто кто-то снова обделался. Освальд брезгливо морщится.
— Как же хочется выдрать тебе позвоночник!
Он решительно настроен на кровавую баню. Громкие финалы всегда приятны, особенно со зрительным контактом, Освальд их обожает. Резко вытащив руку, он сдирает мешок, впивается взглядом в опухшие голубые глаза и кричит:
— Смотри, смотри на меня! Это последнее, что ты видишь, и скажи «спасибо» Галавану!
Бьет по срезу уха, затем подбирает нож и вонзает в горло. Втыкает снова и снова, выпуская фонтаны крови. Леонарда бьет крупная дрожь, но даже когда он замирает, Освальд не останавливается и дырявит мертвое тело, пока не кончаются силы. Тяжело дыша, он отбрасывает нож. Тот катится куда-то под стол — уже не важно, свое отработал.
— Надеюсь, Лео, тебе понравилось так же, как и мне.
Кровь заливает глаза, Освальд утирается рукавом пижамы, но это не сильно помогает: ткань давно промокла. Проводя ладонью по волосам, чувствует в них липкую влагу. Вот теперь он действительно весь в крови.
Цокнув языком, Освальд оборачивается к Эду.
— Похоже, мне нужна новая одежда, — смеется он, разводя руками.
Эд и сам чистым не выглядит: на зеленом свитшоте отпечаток плеча Освальда и россыпь кровавых брызг. Освальд оглядывается — пятна крови повсюду, хотя предусмотрительно застеленный пол избавил от полной катастрофы. Тут потребуется тщательная уборка, хорошо бы еще с тремя бутылками вина.
Эд молча снимает очки, протирает заляпанные стекла краем свитшота и снова цепляет их на нос. Улыбаясь, подходит почти вплотную, берет руки Освальда и шепчет:
— Это было потрясающе.
Эду не видно, но Освальд краснеет. Освальд забывает, как дышать.
То, что он сегодня испытал — что-то новое, немыслимо прекрасное, вдохновляющее. Он будто заново родился. Жаль, что этот мертвый парень все-таки не Тео Галаван.
Пару минут или вечность они играют в гляделки. Эд растирает кровь на его ладонях и облизывается так плотоядно, что Освальд ощущает себя куском клубничного торта. Уши и щеки накаляются до температуры солнца. Он только и может бесполезно кривить пересохшие губы, не в силах сказать что-либо. Голова совершенно пуста, после убийства осталось лишь теплое чувство сытости — чисто животное удовлетворение. И остался Эд.
Освальд открывает рот, чтобы сказать «Спасибо», но не успевает потому, что Эд отпускает его и, отходя, критически осматривает бардак.
— Раздевайся.
— Что?! — Освальд чуть не подскакивает, думая, что ослышался.
— Пижаму, говорю, снимай. — Эд невозмутимо стягивает свитшот.
Освальд зависает, глупо хлопая глазами. Эд хлопает глазами в ответ.
— Хочешь сначала расчленить труп?
— Нет…
— Чай допить? — Вопросительно изгибает бровь.
Освальд мотает головой. Они явно не понимают друг друга.
— А… а раздеваться зачем? — опасливо уточняет он.
Эд разводит руками и говорит, будто само собой разумеющееся:
— Одежду стирать и тебя мыть! Не надо ждать пока все это великолепие высохнет.
Освальд облегченно выдыхает. Ну точно, одежда! А он, идиот, думает о каких-то глупостях: уж кто-кто, а Эд вряд ли бы стал шокировать предложением перепихнуться на поле боя. Наверное.
— Стоп! — вскидывается Эд. — А ты о чем подумал?
Освальд отмахивается:
— Не важно.
Сняв пижаму, он остается в одних повязке и плавках, кстати, тоже принадлежащих Эду. Стоять в таком виде непривычно, к тому же прохладно. От волнения тянет погрызть ногти.
Эд раздевается следом. Закончив, сгребает в охапку тряпки.
— Давай сюда. — Замечая, как Освальд поеживается, говорит: — Если холодно, то иди сразу в душ, только постарайся, чтобы в рану чего не попало. Почувствуешь себя плохо — тут же зови! Я пока разберусь с одеждой и займусь Леонардом.
— Нет, хочу посмотреть, как ты его разделывать будешь.
Освальд шмыгает носом и отводит взгляд, стараясь не пялиться совсем уж откровенно. Без одежды Эд кажется еще выше и совсем худым. Эд похож на паука. Особо красивым его не назвать, но не голому Освальду судить о красоте тела.
— Все-таки допей чай, — советует Эд, упирая руку в бок. Он ведет себя беззастенчиво, будто забыл о собственной эрекции, впрочем, член стоит уже не так крепко.
Пожав плечами, Освальд разворачивается к столу. Ловит в спину:
— Руки!
Усмехаясь, он идет к раковине.
Эд скрывается в ванной комнате.
Вымыв руки и, насколько это возможно, лицо, Освальд садится за стол, поворачиваясь спиной к ленивому готэмскому солнцу. Чай почти остыл.
Через несколько минут раздаются странные звуки. Освальд удивленно косится за угол, где копошится Эд.
— У тебя там что, стиралка?
— Да. Удобно, не так ли?
— Очень! А я всю жизнь по прачечным бегал.
Возвращается Эд с небольшим черным чемоданчиком, после чего развязывает Леонарда и, натянув перчатки, раскладывает на полу.
— Что потом будешь с ним делать? — спрашивает Освальд, наблюдая за процессом. Деловой вид Эда в перчатках и коротких темно-зеленых боксерах так забавляет, что Освальд полностью расслабляется.
— Избавлюсь от тела.
— Это понятно. Как?
— Сперва я думал про лес, где тебя нашел, но затем решил, что лучше закопать его подальше. Нехорошо в одном месте трупы складировать.
— Верная мысль. Можно его в реку бросить. Я как-то и в мусорном баке оставлял, но это вредный совет.
— Свой первый труп, офицера Догерти — бывший парень моей девушки, он бил ее, ужасный человек! — я принес на работу и растворил.
— Ого, неплохо!
Освальд искренне удивлен. Непонятно, чему больше: изобретательности новичка или тому, что Эд называет плохим бывшего парня той, которую вообще-то сам и убил.
— К сожалению, в домашних условиях вариантов мало.
Эд раскрывает чемоданчик. Внутри поблескивает набор профессионального маньяка. Освальду даже почти завидно.
— Ты прав. Если нет альтернатив, и хочешь перестраховаться, то действительно лучше закопать.
— Так и сделаю.
Следующие двадцать минут они обсуждают, как и где лучше всего избавляться от трупов. Освальд заново греет чай и выпивает вторую чашку, Эд возится с Леонардом, отпиливая конечности и наполняя ими черные мешки. Делает все быстро и аккуратно, без лишней крови — так, как Освальд бы не смог. На Эда за работой смотреть приятно.
На растерзанное горло опускается пила — Освальд вызывается помочь. Они отделяют голову от туловища, и Эд говорит, что вдвоем выходит гораздо быстрее. Освальд думает, что голова с выпученными глазами выглядит довольно мерзко, но не настолько, чтобы испортить удовольствие.
В последний мешок Эд закидывает то, что осталось от одежды Леонарда, и пропитанные кровью простыни. Утрамбовывает мусор в большущий чемодан и, оттряхивая ладони, заключает:
— Готово! Осталось все отмыть, но сначала…
— Что?
Поджав губы, Эд указывает пальцем в сторону ванной комнаты.
— Ты идешь в душ. Если хочешь, могу помочь.
Освальд усмехается, оценивая предложение по степени практичности. Прикидывает, насколько это ему нужно. Учитывая рану, с Эдом будет удобнее, но…
— Ладно, справлюсь уж.
— Тогда удачи. Я приготовил чистое белье, халат и полотенце, там увидишь.
У Эда самый настоящий душ, а не ванна, что добавляет неудобств (с больной-то ногой), но это все еще не повод звать Эда присоединиться. Освальд способен о себе позаботиться, и сделал бы это даже с одной рукой. Красная вода бежит с него водопадом и отдает ржавчиной. Она бледнеет с каждой секундой и когда становится почти прозрачной, Освальд снимает повязку. Плечо слегка пощипывает, но не более того. Сама по себе рана пустяковая, его больше подкосило то, что он застрял в холодном лесу, истек кровью и гребаным вендиго шатался меж деревьев в поиске хоть какой-либо еды. Но теперь он сыт, в тепле и в полном порядке. Его жизни ничто не угрожает.
Он поочередно открывает бутыльки на полках и нюхает, выбирая что повкуснее. И наконец-то намыливает себя, впервые за несколько дней. Сейчас хочется думать только о приятном.
Вспоминая Эда, разделывающего мясо, Освальд улыбается: тот выглядел таким увлеченным, как маленький мальчик с конструктором. Похоже, Эд в самом деле обожает копаться в телах. Что там еще Эд любит? Эд производит впечатление человека, который любит много странных вещей. Если так подумать, то Освальд тоже любит необычное. Разумеется, его любимые вещи не такие странные, а сам он — обаятельный парень, покоряющий сердца, чего не скажешь об Эде, который явно пугает людей до икоты. И все же Эд ему симпатичен. После того, что у них было, иначе никак.
Освальд закрывает глаза и снова прогоняет в памяти момент, когда они, опьяненные кровью, кромсают Леонарда и им безумно хорошо. Освальд забыл половину своих убийств, другая половина — застряла в памяти без какого-либо значения. Но не это убийство, нет. Это убийство он запомнит на всю жизнь.
На выходе из кабинки он хватает полотенце, тянется за бельем и обнаруживает сюрприз в виде смешных темно-салатовых плавок с серым вопросительным знаком. Рассматривая их, Освальд громко хмыкает. И где только Эд такие достал? Предыдущие хотя бы просто серые были. Что ж, выбирать не приходится: либо такие, либо щеголять с членом наголо. Освальд натягивает белье, сует ноги в тапки и кутается в махровый халат; последний так велик, что Освальд в нем почти тонет.
— Хорошо выглядишь, — смеется Эд, оценивая его нелепый вид. На помрачневшее лицо Освальда отзывается еще большим смехом.
— Хорошо лучше, чем плохо, — шаркая к кровати, бубнит Освальд.
— Я тоже ополоснусь, и будем тебя перевязывать.
Эд уходит, а Освальд оглядывается. Пока он расслаблялся в душе, Эд устроил уборку: помыл посуду, развешал постиранную одежду и очистил все от пятен крови. Теперь о Леонарде напоминает разве что чемодан у входной двери. В квартире пахнет хлоркой и какими-то химикатами, и Освальд вдруг осознает, какая же до этого стояла вонь. К ней быстро привыкаешь, если она не первая и не последняя в твоей жизни, едва ли не прилипла к тебе, но без нее куда лучше, чем с ней — с этим Освальд уж точно согласен.
— Ты быстро, — отмечает он, когда Эд объявляется перед ним в клубах пара. Освальд в этот момент вытряхивает на язык остатки вина из бутылок.
— У нас еще полно дел. Вернее у меня.
Эд принимается заваривать кофе. Другого халата у него, видимо, нет, так что на нем спортивные штаны и безразмерная серая футболка, в которую влезло бы еще трое. Влажные волосы хаотично спутаны, блестящие карие глаза в кои-то веки не скрыты за очками — педантичный ботаник куда-то пропал, вместо него с кофеваркой возится по-домашнему уютный парень. Освальду нравится.
— Каких таких дел?
— Избавиться от тела. Надо заняться этим сегодня, пока выходной. Незачем откладывать, будет тут стоять вонять, вот еще! Кофе будешь?
— Нет, спасибо. Не люблю кофе. А вино еще есть?
— Куплю на обратном пути. Пожелания?
— На мои пожелания тебе зарплаты не хватит, — усмехается Освальд.
Эд пожимает плечами. Не похоже, чтобы его это задело. Освальд отмахивается:
— Бери любое, не принципиально.
— Хорошо.
— Ладно, тебя не будет. А мне что делать?
— Поспишь пока. Ты еще не восстановился, так что поспать надо.
Теперь очередь Освальда пожимать плечами.
— Жаль, что не могу тебе помочь.
Насколько действительно жаль, он старается не думать.
Пока Эд пьет кофе, идет беседа о предстоящем ужине. По его словам, Эд неплох в разной кухне и твердо намерен приготовить что-нибудь вкусненькое. Освальд одобряет, ведь кое-что в этом смыслит, не зря все-таки в ресторане работал. И пусть сам Освальд готовить совершенно не умеет, зато любит вкусно поесть.
Параллельно с этим Эд копается в аптечке, выбирая, что нужно для обработки раны.
— И как часто в твоем мире напарываются на пули? — спрашивает он чуть позже, склонившись над плечом Освальда.
— Довольно часто. И не только на пули. Неприятностей случается много, надо быть к ним готовым, постоянно. Вот сейчас ты пьешь вино и счастлив как никогда в жизни, — Освальд закатывает глаза, вспоминая Фиш, — а спустя час тебя мутузят битой. К боли надо привыкать, и как можно быстрее, иначе не выживешь.
— Я к ней привык. — Эд не хмурится, но говорит так холодно, что выяснять причину его тона совсем не хочется. Эд снова в очках, и в линзах отражается его темное прошлое.
В Готэме у всех темное прошлое. Вопрос в том, насколько мрачным они выбирают свое будущее.
Что касается настоящего, то неизвестно, как там у Эда, но у Освальда все не так уж и плохо. Намного лучше, чем вчера. Он даже чувствует подобие счастья.
— Эд?
— Да? — Тот застывает с бинтом в руке.
— Спасибо. — Освальд не говорит, за что именно, ведь Эд наверняка поймет.
Эд улыбается и возвращается к работе. А Освальд думает, что надо бы как-нибудь угостить его хорошим дорогим вином.
Через полчаса Эд стоит рядом с чемоданом и наставляет: проголодаешься — еда в холодильнике, вот номер моего телефона — звони, если что случится. Освальд кивает. Говоря, что ему надо поспать, Эд оказывается прав: Освальд дико вымотался, и как только голова касается подушки, он тут же проваливается в сон.
Эд пропадает до вечера.
Освальд успевает выспаться и проголодаться, но вместо того, чтобы выползти из постели и порыскать в холодильнике, предается чувствам одиночества и скорби, захватившим его с новой силой. Каким ярким и сумасшедшим было утро! И как тихо и пусто в квартире теперь. Безжизненно. Словно убийство шестерки Галавана было лишь сном, а Эд — прежний Эд, незнакомец Эд — вот-вот выйдет из-за угла и вновь будет что-то говорить про свободного от слабостей человека.
Освальд прогоняет паранойю и пытается сосредоточиться на текущих проблемах. Как вернуть трон? Если Галавана признают виновным, то он, Освальд, будет все так же вне закона? Если Галаван сядет в Блэкгейт — как его там достать?
Освальд думает, думает, думает. Задает вопросы, ищет решения, строит схемы.
Надо бы связаться с Гейбом, чтобы был готов к его возвращению. А еще надо где-то достать новую одежду. И что делать с Эдом? Сейчас Эд чуть менее чем бесполезен как союзник, но вот как друг? А что если?.. Эд может быть идеальным шпионом в полиции! Если, конечно, захочет встать на его сторону.
Освальд часто-часто моргает. В его голове тысячи тревожных мыслей, они закладывают уши, забивают легкие, связывают сердце. Спутанный ком мыслей. И холод. И слезы, и новая волна слабости. Он не может оставаться один, не сейчас. Он жмурится и накрывает голову подушкой, прячась от всего мира, и кричит внутри, но это не помогает, ведь он снова видит глаза матери, ее лицо, лицо Галавана, лицо Джима, который знает, черт, все знает! Джим знает, что Галаван сделал, но все равно прячет убийцу за своей спиной!
Освальд всхлипывает, сворачивается калачиком под одеялом и грызет ногти. Он снова разбит, его снова не существует. Он совершенно беспомощен и думает, что пора покинуть Готэм.
Ему нужно что-то. Кто-то.
Эд. Где Эд?
Эд оставил его.
Нет, Эд все делает правильно: заметает последствия их бурной вечеринки. Скоро Эд вернется, и все снова станет хорошо. Эти мерзкие мысли уйдут, и король Готэма наденет корону.
Эд, возвращайся поскорее…
Когда Эд объявляется на пороге, Освальд едва не летит к нему навстречу, борясь с порывом обнять. Тот выглядит слишком усталым, но при виде Освальда улыбается.
— Привет. Как себя чувствуешь? Как плечо?
— Все хорошо. А у тебя как прошло? Все чисто?
— Да. Пришлось повозиться, но…
Готовя ужин, Эд рассказывает о своих дневных приключениях. Освальд увлеченно слушает и, как ему кажется, сияет ярче солнца. Радость скрывать ни к чему, ведь он снова в хорошем настроении и понятия не имеет, что на него нашло в отсутствии Эда. С возвращением Эда в квартире становится светлее и не только потому, что Эд зажигает лампы.
В Освальде столько энергии, что трудно усидеть на месте, он то и дело путается под ногами хозяина квартиры. Даже когда тот, потеряв терпение, укладывает Освальда обратно в постель, он через пару минут вскакивает и снова нарезает круги по комнате, всюду суя нос. От голода текут слюнки, и он стратегически, подбираясь бочком, меряет периметр у духовки, от которой соблазнительно пахнет.
Эд вспоминает о своих убийствах, делится подробностями и особенно дотошно, раскладывая на мельчайшие детали, твердит о своей девушке. Освальду не особо интересен поток восторженных речей о мертвой девчонке, но он старается не выдавать брезгливости. Есть что-то дикое в этом убийстве. Даже не в самом убийстве, а в том, как Эд к нему относится. Эд до сих пор называет Крингл «своей девушкой», будто она еще жива, и хранит ее очки, смотрит на них с любовью и едва ли не облизывает; Эд отзывается о ее смерти как о каком-то обряде, почти что жертвоприношении; Эд говорит на языке поклонения смерти, и это не может не пугать.
Освальд косится на постель, где недавно спал. Там же лежала и мертвая Крингл, и с ее телом могли делать очень, очень странные вещи, но в таком даже Эд не сознается. Еще бы! Открой Эд рот, чтобы выдать свой грязный секретик, и Освальд с криком выпрыгнет в окно. Где-то же должна быть грань. Нельзя трахать трупы, есть людей и… много чего еще. В любом случае, даже если Эд ничего такого и не делал, то некрофильские замашки у него явно имеются. От этой мысли Освальда передергивает.
Вообще, судя по тому, что Эд рассказывает о конфликте с самим собой, у него серьезные проблемы. Из всего, что говорит Эд, история с исчезновением трупа Крингл — самая невероятная, на грани фантастики. О таких психических расстройствах Освальд только слышал, но никогда не встречал их и даже не думал, что придется. Но, опять же, не Освальду судить.
— А ты совсем не боишься, что тебя поймают? Я первое время страшно переживал, стресса хватило на сто лет вперед.
От воспоминаний о первых убийствах вырывается нервный смешок. Они были почти случайные, неуклюжие, и то, что тела никто не нашел, всего лишь большое везение. Впрочем, однажды мать застала его за…
— Нет, не думаю, — перебивает его мысли Эд. — То есть, я волновался, конечно, но…
— Но?
— Да, есть кое-что. — Эд хлопает ладонями, сцепляя их в замок, и загадочно улыбается. Глаза подозрительно блестят. — Мне вроде как нравится мысль, что меня раскроют. Больше риска — больше страсти!
— Подожди... — Освальд прищуривается. — Ты же не оставляешь улики?
— Нет-нет! — Эд вскидывается так, будто его только что оскорбили, но выглядит это немного наиграно. — Конечно, нет!
— Серьезно.
— У меня… — Закатив глаза, он облизывает губы и тихо посмеивается: — Нет, ты, наверное, не захочешь такое слышать.
— Да брось! — Освальд отмахивается, хотя не уверен, стоит ли ему это знать, что бы там ни было. — Говори. Мы же друзья.
Полный решимости, Эд выдыхает:
— Ладно. В особо опасные моменты, когда есть шанс провалиться, у меня случается эрекция. Когда рядом с телом мисс Крингл меня чуть не поймала доктор Томпкинс, я… — Пытаясь скрыть внезапное смущение, он разворачивается к духовке.
Освальд ухмыляется. Ха, малыш Эдди завелся в присутствии подружки Гордона! Интересно, что бы на это сказал Джим?..
— Признаться, я и не думал, что это может быть так приятно, — тараторит Эд, украдкой прижимая к щекам ладони. Те живописно алеют, что заставляет задуматься о его отношении к Ли. Вот у Освальда к Ли один интерес: в том, что с ней встречается Джим. У Эда явно что-то другое.
— И правда, необычно.
— Как-то так.
Вспоминается утренний инцидент, и Освальда вдруг охватывает неприличное любопытство.
— Сегодня у тебя тоже встал, хотя никакой угрозы не было.
— Может, переволновался. — Эд дергает плечом. — Новый опыт все-таки.
— Очень даже понимаю, — усмехается Освальд. Подумав, стоит рассказывать о своем возбуждении или нет, все-таки решает молчать. Копаться в мозгах Эда намного интереснее. — А если бы ты специально убил мисс Крингл, ты бы тоже завелся?
Эд хмурится и смотрит так, что Освальд вздрагивает и почти жалеет, что задал этот вопрос. Ледяной взгляд хоронит его заживо.
— Я бы не стал ее убивать. Ни за что! — отрывисто бросает Эд. Голос звенит обидой, длинные пальцы скребут по столешнице. — Я ее любил! А она любила меня!
— Извини. Я просто спросил. Интерес, чистый интерес.
Освальд примирительно выставляет ладонь, на что Эд сгибается пополам от хохота. Широкий оскал делает его похожим на визжащую гиену — она танцует на могиле сородича, радостно воя и празднуя смерть. Освальд сглатывает, не зная, чего в Эде больше: мерзкого или прекрасного. Похоже, Эда приложило по голове сильнее, чем Освальд думал. От безумия Эда невозможно отвести глаз, его хочется коснуться, надеясь, что оно заразно.
Освальд идет к Эду, вытянув руку. Тот резко замолкает, взгляд теплеет. Эд мечтательно вздыхает, говоря:
— Знаешь, она и мертвой была красивой. — И закусывает нижнюю губу. — Я очень не хотел с ней расставаться.
— Все хорошо, Эд. Я понимаю. — Освальд опускает ладонь на его плечо. — И не думаю про тебя плохо. У каждого свои особенности.
— А у тебя есть?
Даже через стекла очков взгляд настолько пронзительный, что вскрывает грудную клетку. Освальд распахивает рот и отвечает уклончиво:
— Ну, я не задумывался.
— Правда? Совсем ничего… постыдного?
Что тут ответить? Что он мочился в постель дольше, чем другие дети? Пару раз, когда трогал себя в юности, думал о матери? Не специально, конечно, так получилось.
— У меня никогда не было девушки. Так что в этом ты меня опередил.
Освальд даже не лжет. Поправляя очки, Эд выдает:
— Советую попробовать. Это потрясающе.
— Да уж. — Освальд даже не представляет, как это.
Они садятся за стол. Освальд снова в пижаме, а Эд снова наливает вино в стаканы-колбы. Потом зажигает свечи, и все это до смешного смахивает на романтический ужин двух съехавших убийц. Освальд в полном восторге! Он мог бы рассказать и про свои убийства тоже, но о таких вещах предпочитал не распространяться вообще никому, и именно поэтому он все еще не за решеткой. А Эд… Эд пусть треплется, тому пока особо и нечего скрывать. И все же кое-чем Освальд делится, ведь Эд заслужил узнать про его богатый опыт, и речь не только о процессе отнимания чьей-то жизни.
— Какое оружие ты предпочитаешь? — спрашивает Эд.
— Любое, кроме огнестрела. Не то, чтобы он мне не нравится, просто я пока не очень хорош в нем. Но это быстро, практично и требует минимум усилий, так что когда-нибудь... — Освальд с улыбкой разводит руками, намекая на то, что в будущем титул оружейного барона будет занят им и никем другим.
Эд посмеивается.
— А вот ножи! О-о-о, ножи-и-и… — Освальд в истоме закатывает глаза и откидывается на спинку стула. — Это моя любовь с детства! Если у меня на что-то и стоит в этой жизни, так это на ножи. Хотите меня порадовать? Отведите в магазин холодного оружия, это будет круче, чем поход в долбанный Диснейленд. Побегу за дядей, помани он меня хорошим ножичком вместо леденца на палочке! Я не коллекционер и не клюю на дорогое, но бесполезное, главное чтобы нож был удобен и практичен. И всегда, в любой ситуации под рукой! Нож, запомни Эд, твой лучший друг!
— Хорошо, я запомню, — улыбается Эд.
— А тебе что по душе, как думаешь?
Он качает головой.
— Не то чтобы мне было из чего выбирать, с моим-то опытом. Но огнестрел это что-то из рода… — Его язык юрко скользит по губам. — Фантазий. Не столько потому, что практично, сколько эстетично, что ли. Я же работаю в полиции, насмотрелся на стволы, и прекрасно знаю, что это такое.
Освальд усмехается, невольно прикидывая, на какие там стволы успел налюбоваться Эд.
— Стрелять умеешь?
— Нет.
— Могу научить. Когда верну себе Готэм.
— Буду рад. Но делать упор на оружие — это слишком скучно. Я бы не стал на нем останавливаться. Я смотрю на свои руки и… — Эд сжимает растопыренные пальцы и стискивает зубы. — Чувствую, что способен на большее. На немыслимое, извращенное, что-то, чего я пока сам не могу понять. Мое главное оружие — оно здесь!
Он остервенело тычет пальцем по черепушке. Освальд берет его за руку, ведет пальцами по запястью. Эд разгорячен, и эта пылкость вдохновляет. Замерев, он в ожидании смотрит на Освальда. Кажется, даже не дышит.
— Чего ты хочешь, Эд? — мягко спрашивает Освальд. — Ради чего ты готов убивать?
— Я не... Пока не знаю.
— Но ты думал об этом, верно? — Освальд скалится, чувствуя, что его заносит, но сбавлять обороты не собирается. — Я вот хочу, чтобы весь Готэм принадлежал мне. От низов до долбанной верхушки! Вместе с полицейским департаментом во главе с Гордоном и тобой тоже!
Эд распахивает глаза. Освальд порывисто дергает его за руку и буравит взглядом.
— Так чего ты хочешь, Эдвард Нигма?!
— Хочу, чтобы все разгадывали мои загадки, — на выдохе автоматом отвечает Эд. Не сводит завороженного взгляда и медленно заливается краской. — Хочу... показать, что умнее их. Нет, я знаю, что умнее их! Я умнее их в тысячу раз, а они даже не замечают этого. Я… Маленькая, серая, незаметная, меня все боятся и меня трудно поймать. Кто я?
— Мышь? — Освальд вскидывает бровь.
— Именно!
— И? — Трясет головой, не понимая, к чему клонит Эд.
— Хочу, чтобы они усвоили, что есть кто-то умнее их всех. Кого они не смогут поймать. — Зрачки у Эда бегают, слова едва поспевают за мыслями. — Они будут пытаться, будут ломать голову, но у них ничего не выйдет. Это будет весело!
Эд не говорит, кого имеет в виду под «они», но Освальд знает. Они — все, кто не замечает интеллекта мыши и недооценивает то, на что эта мышь способна. Они — это те, кто окружают Эда всю его жизнь. Они — это общество. Это Готэм, в котором Эд, совершенно очевидно, одинок. Уж в этом Освальд мог его понять. У Освальда тоже есть свои «они», были с самого детства.
Одного Освальд не понимает: как связаны загадки и убийства? Но, видимо, Эд в курсе, так что удачи ему в начинаниях. Улыбаясь, Освальд похлопывает его по руке.
— Вот видишь, Эд, уже что-то. Думай о том, что ты любишь, что тебе нравится, и чего ты хочешь. Используй это на пути к цели, как и убийства. Убийства это ведь всего лишь средство.
— Хм-м-м, но мне действительно нравится убивать. Я хочу это делать. Это приятно и дарит ощущение силы.
Освальд задумчиво барабанит пальцами по столу.
— Но ты же не хочешь делать это просто так, ради удовлетворения своих потребностей? Ты не рядовой маньяк, каких полгорода, я это вижу, в тебе что-то… другое.
Эд качает головой.
— Пожалуй. Видишь ли, я ощущал себя разными людьми, полными противоположностями: один хотел одно, другой хотел другое, и мы постоянно ругались. Но сейчас я это я и мне нужно что-то с этим делать. Жить, как прежде, я уже не могу, но все, что мне о себе настоящем известно: мне нравится убивать! Я просто хочу найти себя, только и всего.
— Поправь меня, если я не прав, — вкрадчиво говорит Освальд, подпирая рукой щеку и придвигаясь ближе к Эду, — но ведь больше всего тебе понравилась смерть мисс Крингл. Так?
Эд снова напрягается, и Освальд спешит уточнить:
— Я имею в виду, что только эта смерть для тебя особенная. Остальных будто и не было? Ты сам сказал, что они ничего не значат.
— В целом да.
Освальд взмахивает указательным пальцем.
— Вот! И тебе хотелось бы вершить, как ты и сказал, громкие преступления? Запоминающиеся. Неповторимые.
— Да! — воодушевленно подхватывает Эд, сжимая кулаки. — С личным, уникальным почерком.
— Но чтобы при этом тебя не поймали.
— Да-да, именно!
— Нужно поработать над идеей. И образом.
— Мне нужен стиль, что-то свое, особенное, выдающееся. Чтобы... — Эд задумчиво поджимает губы. — Чтобы о моих убийствах говорили все, но никто не подумал на Эда из лаборатории.
— Неплохо! Мне нравится.
— А тебе не хотелось убивать или не убивать, но делать что-то такое, чтобы лично на тебя ничего не указывало, но при этом всем было понятно, что это сделал Пингвин?
— М-м-м, нет. Не думал о таком. — В подходе не анонимной анонимности едва ли есть какой-то смысл, ведь Освальда и так все знают, он без пяти минут в Блэкгейте. — Но может когда-нибудь дойдет и до этого, мысль-то интересная.
— Мне кажется, я знаю, от чего отталкиваться.
— От чего?
— Это странно прозвучит, но я уже проделывал такое с собой. Загадывал загадки. Я говорил: это когда я похитил тело мисс Крингл и спрятал в участке, чтобы… — Эд возвращается к истории с телом.
Эд пытается решить главную задачу, заданную себе же: кто он такой? У Эда много потенциала, и как бы он ни применял свои способности, Освальд уверен, тот своего добьется.
Они говорят наперебой, подхватывают фразы друг друга. Прыгают от одной темы к другой, будто стремятся обсудить за вечер все и сразу: поиск себя, мафия, полиция, искусство, погода, мода, трудное детство… Освальд узнает, что Эд сменил фамилию с Нэштон на Нигма и перестал общаться с родителями, как только закончил учебу.
Потом они говорят о музыке. Делятся любимыми исполнителями, и тратят на это, наверное, целый час. Освальд не знает, сколько времени, но за окном уже глубокая ночь, а они вдруг сидят у пианино. То, что оба играют — больше, чем просто совпадение. Не так много людей играет на этом инструменте, это вам не гитара, на которой в юности бренчал каждый второй. Освальд, кстати, тоже на ней играл и даже как-то хотел в школьную рок-группу, но его бы никто не взял, так что он забросил это дело. Эд говорит, что в детстве хотел попробовать гитару, но ее запрещал отец.
Уход от реальности с новым другом оказывается мощной терапией. Она заглушает боль, оставляя ту где-то в прошлом. Освальд еще не знает, что будет завтра, но уверен: он восстановит силы и будет двигаться вперед. Сильный, свободный, под руку с другом.
О том, что давно пора спать, они вспоминают, когда заканчивается вино. Освальд нехотя топает в постель, а Эд вдруг начинает копошиться по шкафам, доставая еще одеял.
— Зачем это? — спрашивает Освальд.
— Не буду же я с тобой спать.
— Почему?
Это не приглашение и не попытка спорить, просто ему интересно.
— Ты мой гость и ты болен, так что я не могу…
— Да ладно тебе! — неожиданно для самого себя перебивает он. — Ты ж замерзнешь на полу валяться. А тут места всем хватит.
— Но…
— Эд. — Освальд укоризненно клонит голову. — Сколько ты не спал?
— Почти двое суток, — сознается Эд, явно ни на что не претендуя.
— Ну вот и нечего выделываться! Тебе надо выспаться, и завтра на работу, если ты вдруг забыл.
— Уверен?
— Абсолютно, давай сюда.
Освальд прекрасно себя знает — он эгоистичен и не привык считаться с чужими интересами, — а потому удивлен не меньше Эда. Какое ему дело до комфорта Эда? Прошлой ночью он бы и не задумался о том, чтобы позвать Эда на кровать. Да он никогда и не спал с кем-то в одной постели, так что сегодня у него еще один новый опыт. В другой ситуации он даже не заснул бы от паники, но сейчас вдруг спокоен. Даже если Эд его обнимет — Освальд не будет против. Возможно, он даже хочет, чтобы Эд его обнял.
Эд запихивает одеяла обратно, выключает свет, скидывает одежду и ныряет под одеяло.
— Спокойной ночи, — говорит он. И, кажется, сразу же отрубается.
— Спокойной ночи, Эд, — шепчет Освальд.
Выспавшись днем, он не так уж и хочет спать, поэтому еще долго лежит на спине и смотрит в потолок. По комнате блуждают вспышки от пролетающих за окном вертолетов и мерцающей зеленой вывески.
Освальд думает о прошедшем дне.
За последние сутки было удивительно много ярких и неожиданных эмоций. Его реабилитация состояла из множества элементов, как паззл. Много-много кусочков разных оттенков. Кажется, что будь эти кусочки сами по себе, то он бы и не чувствовал себя так хорошо.
Важен каждый момент.
Он пьет вино и смотрит, как Эд готовит завтрак.
Они с Эдом поют песни.
Он подходит к пиньяте-Леонарду.
Он сидит у ног Леонарда.
Он кричит от боли в сердце, жажды крови и ненависти к Галавану.
Он в руках Эда режет Леонарда.
Он в руках Эда.
Они с Эдом пьют чай.
Он убивает Леонарда.
Они с Эдом расчленяют Леонарда.
Они с Эдом занимаются обычными домашними делами.
Он отдыхает и ждет Эда.
Он встречает Эда, и квартира снова наполняется уютом.
Он гуляет по квартире, а Эд готовит ужин.
Они с Эдом говорят, говорят много, о них и обо всем на свете.
Они с Эдом играют на пианино.
Они с Эдом засыпают в одной постели.
Они с Эдом не любовники, но точно друзья.
Эд странный, даже после всех разговоров все еще очень странный, местами даже пугающий, но хороший.
Освальд осторожно гладит Эда по волосам, улыбается и переворачивается на правый бок. Закрывает глаза. Удивительно, что еще недавно он хотел позорно уползти из Готэма, а теперь полон решимости вернуть свою империю. Ничто ему не помешает.
Ничто.
В Готэме на редкость тихая ночь.