***
Октябрь в этом учебном году стоял отвратительный: порывы ветра беспощадно трепали волосы, заставляя Маки упрямо переплетать свой уже трижды проклятый хвост каждые тридцать минут, а настырные дождевые капли постоянно попадали на стекло ее очков. Закутываться в шерстяное пальто оказалось бесполезно: холод находил ее неприкрытые юбкой колени даже под слоем плотных колготок и неумолимо заставлял кожу покрываться мурашками. Ничего не могло скрасить серость и унылость того октябрьского дня, когда Маки с кошмарным настроением плюхнулась за неудобную парту в колледже и следующие полтора часа была вынуждена слушать бесполезный треп Годжо Сатору, приправленный его отвратительным, по ее мнению, чувством юмора. На первом же перерыве Инумаки с непривычным для него выражением лица, отдаленно выражающим радость, протянул ей записку, где его кривым почерком было выведено: «Годжо-сенсей говорит, что через неделю Оккоцу вернется в колледж. Его учеба по обмену закончилась» Маки никогда не радовалась чьему-то возвращению, и, ощутив, как предательски ускоряется биение ее сердца и как на лице Инумаки Тоге тут же расцветает молящее-о-том-чтобы-его-стерли хитрое выражение, она понимает — ей не очень-то и хотелось начинать. Тогда она предупредительно, но очень слабо впечатала кулак в плечо друга. — Иди ты к черту, — а на душе у нее просветлело, будто внезапно в ее сердце выглянуло весеннее ласковое солнце, и Маки это чувство показалось отвратительным. Подумаешь. Для пущей уверенности в своем равнодушии она глянула в широкое окно кабинета, за которым из-за тяжелых серых туч и мороси будто бы до сих пор стояла ночь, однако Маки была готова поклясться — и там небо начинало проясняться.***
У Юты Оккоцу были свои демоны в виде кольца на пальце в столь юном возрасте, были достоинства и недостатки, но по какой-то своей причине — если бы Маки была чуть худшего мнения как о себе, так и о нем, то она бы решила, что Юта просто поспорил с кем-то на деньги — он обожал Маки Зенин. Об этом знали все, кто общался с ними двумя в прошлом году — а это были, к счастью Маки, только Инумаки и Панда. Юта искренне восхищался ее боевым характером, несмотря на то, что она с детства привыкла к тому, что обычно вызывает у людей лишь отторжение и издевательский смех. Семья Зенин никогда в нее не верила, и даже друзья будто бы все равно побаивались лезть в душу, а он, этот самонадеянный болван, не боялся. Когда-то он не побоялся улыбнуться ей первым, не побоялся протянуть ей руку, не побоялся помочь и даже защитить от какого-то заносчивого однокурсника. Оккоцу своими большими серыми глазами, которые были то ли наивными, то ли очень мудрыми, глядел на Маки — замкнутую девчонку в огромных круглых очках, и, несмотря на все ее защитные барьеры, часто проявляющиеся в грубости, все равно видел в ней только хорошее. Они были самыми настоящими друзьями: часто гуляли вчетвером, вместе с Инумаки и Пандой, а когда Юта с Маки оставались вдвоем, то вели себя абсолютно так же. Никакой неловкости, только дружба: Оккоцу всегда проявлял искренний интерес к тому, какой цвет является ее любимым, с каким животным она себя ассоциирует и верит ли в астрологию. А если уж Юта как-то и умудрялся заставить ее покраснеть, то Маки делала все, лишь бы он этого не заметил. Маки никогда не нравился Оккоцу Юта, но на самом деле ей просто очень, очень хотелось, чтобы он убедил ее в обратном.***
Неделя перед приездом Юты тянулась, как жвачка из скучных занятий, падающие на мокрый асфальт золотые листья и нескончаемый стаканчик кофе с корицей. А когда он приехал, то весь год до этого момента показался Маки бессмысленным и серым. Она буквально силой заставляла уголки губ опуститься вниз, но в ее душе трепетал страх, что прошло столько времени, и ее форма очков уже сменилась, и она сама стала немного выше, чуть ли не выше самого Юты. Маки хотела вмазать себе за то, что ее это беспокоит; а то, что ее это беспокоило, беспокоило ее еще больше, и так по наклонной. Юта Оккоцу тоже подрос, стал уверенней и выглядел более уставшим, чем в тот день, когда они виделись в последний раз, но, увидев Маки, он улыбнулся своей той же по-идиотски широкой улыбкой и при всех — при всех! — заключил ее в объятия. Мегуми вежливо отвел глаза, пока Юджи взволнованно шептал ему что-то на ухо; Нобара как будто присвистнула, но ничего не сказала. А вот про молчание Инумаки Маки уже все было доподлинно известно, и оно как раз раздражало ее больше всех. — Отпусти, придурок! — сказала она с недовольством, но настолько очевидно напускным, что тут же пожалела, что вообще открыла рот. — И не подумаю, — Юта ответил спокойно и уверенно, как и всегда. От него, как и год назад, пахло мятой, сакурой и потерянными возможностями, которых, Маки чувствовала, было великое множество. Она мечтала то ли ударить его, то ли никогда больше не отпускать. Но как только Маки освободилась из кольца его на удивление сильных рук, она, сославшись на срочный звонок, убежала. Ей срочно нужно было перевести дыхание.***
Юта уже влюблялся, и это закончилось плохо и печально, а потому ему очень, очень не хотелось влюбляться снова. Пускай Рика осталась в прошлом и больше не снилась ему в кошмарах, ему казалось, будто его сердце уже никогда не сможет впустить кого-то вновь. Так было в прошлом году, когда Юта, отчаянный и уставший, пришел в колледж благодаря настоянию Годжо Сатору и познакомился со своими новыми друзьями. Среди них была Маки Зенин, и она с первого дня показалась Юте потрясающей. Его не пугала ее отстраненность и вредность: нечего жаловаться, что обжег себе руку, если сам засунул ее в огонь. Именно такой была Маки: опасной и вызывающей восхищение одновременно. Юте казалось, что он по какой-то причине должен сберечь это пламя, горящее в ней, потому что уж больно окружающим нравилось на него покушаться. Она была клевым другом, с которым им всегда было весело. А потом Юта как-то невзначай подумал, что у нее очень красивые щеки. Не то чтобы с остальным у Маки что-то было не так: выделять остальные ее черты просто казалось ему банальным. Хватило сначала просто щек: они выглядели очень мягкими, всегда с легким розовым румянцем — совсем незаметным, если не рассматривать ее лицо тянущимися минутами на неинтересных занятиях. А еще на них была красивая ямочка. И Юта подумал: «Вау, было бы здорово коснуться пальцами ее щеки». Тогда все и началось. Позже он рассмотрел ее красивые ресницы: несмотря на то, что Маки их не красила, они у нее и так были достаточно темными и длинными, чтобы делать ее взгляд еще более уверенным и побуждающим на глупые поступки. Их изгиб был создан природой для того, чтобы Юта однажды съехал по нему и упал куда-то в пропасть. Юта когда-то уже влюблялся и ему очень, очень хотелось сказать Маки, что он, кажется, влюбился снова.***
Маки и вся ее компания — а это были целых пять человек, не считая Панды — сидели в пустом кабинете и пили молочные коктейли. Годжо-сенсей разрешил им провести там свободное время до вечернего мероприятия, которое он запланировал вместе со своим коллегой и партнером — Гето Сугуру. Гул голосов не стихал, пока Юта рассказывал всем про свое путешествие в Африку, а Маки в это время молча смотрела на движение его кадыка. Свою заинтересованность в столь противоречивом занятии она оправдывала тем, что на самом деле просто размышляла: если она ударит по кадыку какого-нибудь напросившегося парня в предположительной драке, то тому будет очень и очень больно. А у нее-то кадыка нет. Такое интересное наблюдение. Впрочем, эти мысли она себе скорее навязывала, потому что на самом кадык Оккоцу Юты вызывал у нее только желание смотреть на его почти не загоревшую после Африки шею и наблюдать, как на ней то и дело вздувается вена. Только смотреть. Не трогать. Ни в коем случае не найти в своей голове вопроса: какими будут ощущения, если ее рука аккуратно сожмет его шею прямо под челюстью? А если он сглотнет в этот момент, как хорошо она прочувствует движение кадыка? А если она коснется его губами? Маки сжала свой коктейль так сильно, что пластмассовая крышка на нем вовсе отлетела в сторону, забрызгивая парту, на которой она сидела, взбитыми сливками. Все взгляды вдруг переместились на нее. — Все в порядке, Маки-сан? — спросил Юта, и на секунду Маки испугалась, что в Африке его научили читать мысли, а потом поняла, что здесь, в Японии, ее уж точно не научили контролировать свои то и дело краснеющие щеки. Она сразу вскочила, кое-как сохраняя беспечное выражение лица, и, уже подходя к двери, бросила в ответ: — Да. Пойду схожу за тряпкой. Мягкий голос Юты за ее спиной напомнил Маки раскат грома или выстрел из ружья. — Пойду помогу! — и она услышала, как он пошел за ней.***
— Ты чего это за мной увязался? — спросила Маки и попросту заставила себя посмотреть прямо в глаза Оккоцу, дабы не вызвать у него подозрений, что с ней творится что-то не то. Ее поведение и так в достаточной мере было странным, что уж скрывать. Она сама не могла понять себя. — А что, нельзя было? — спросил Юта так расстроенно, что Маки тяжело вздохнула и потерла пальцами переносицу. Она не понимала: то ли он никогда не терял своей природной доброты и наивности, то ли был неосознанным манипулятором, а и то, и другое в какой-то степени не очень подходило ее характеру. — Можно, — сказала она так, будто делала ему огромнейшее одолжение. — Почему ты сменила форму очков? Маки поняла, что все это время, пока они шли по этому нескончаемому коридору, Юта смотрел на нее, хотя лучше бы смотрел себе под ноги. — Потому что разбила те, — отчеканила она. Маки нравились ее новые очки, и, если Оккоцу был с ней не согласен, она была готова привести ему как минимум пять критериев, по котором ее новые очки были лучше старых, а если бы он все равно с этим не согласился — подставить подножку. — Эти идут тебе намного больше, — уверенно сказал Юта и тут же многозначительно отвел взгляд. — И вообще, Маки-сан, за этот год ты-… Он не успел договорить, потому что Маки, испуганная его словами настолько, чтобы напрочь забыть смотреть по сторонам, наотмашь получила по лицу внезапно открывшейся дверью. Все произошло так неожиданно, что она не смогла даже попытаться сохранить равновесие, а сразу же, будто какая-то безвольная дурочка из идиотского сериала, выругалась себе под нос и упала в вовремя подставленные руки Юты. Ее очки в лиловой оправе слетели с переносицы и упали куда-то на пол с таким неприятным звуком ударяющегося о бетон металла, будто ждали того с первого дня покупки. Та девчонка, которая пару секунд назад открывала дверь со стороны кабинета, выскочила из него с искренним испугом на лице и тут же прикрыла рот своими небольшими ладошками: ей-богу, выглядела она так, словно только что убила человека. Маки, впрочем, видела ее лицо только в общих чертах и была этому только рада. — Боже, простите меня! Я не должна была так резко открывать дверь, это полностью моя вина, с вами все в порядке? Девчонка что-то голосила и голосила, будто нараспев, а Маки четко видела только испуганные глаза Юты, который мягко коснулся ее подбородка пальцами — сначала совсем аккуратно, будто боялся, что она за это ударит его по руке, а через пару секунд уже более смело — и, немного повернув ее голову, задумчиво осматривал место ушиба. Его большой палец ласково прошелся по скуле, и то место, где только что отпечатались его касания, загорелось огнем на коже Маки: то ли из-за того, что туда пришлась основная сила удара, то ли потому, что в каждом движении Оккоцу был какой-то безмерно нежный трепет. Второй рукой он уверенно придерживал ее за талию, прижимая к себе. Она ощутила тепло его дыхания у себя на лице, и оно пахло клубникой и сливками. А еще у него очень забавно дрогнул кадык. Сердце Маки забилось так громко, что она не сомневалась: уж с такого-то расстояния Юта точно это услышит. Эта мысль тут же привела ее в чувство. — Так с вами все в порядке? — высокий писк девчонки окончательно вернул обоих на землю. Оккоцу поспешно отвел взгляд и будто даже брезгливо убрал руку, поставив Маки на ноги, а потом пошел поднимать ее очки с пола. — Да, все в порядке, — ответила она бедняжке, которая тут же от стыда поспешила скрыться за поворотом коридора, но убрать из своего голоса волнение, прикрытое недовольством, у Маки так и не получилось. Все в ее жизни шло наперекосяк, и она ощущала это слишком отчетливо. — Это была моя вина. — По-моему, здесь нет твоей вины, — с легким возмущением поправил ее Юта. Он в это время протирал стекла очков Маки своей футболкой, периодически дыша на них, чтобы чистить было проще. Его щеки казались немного покрасневшими, но она не могла сказать точно: зрение подводило. Может, и его дыхание было каким-то учащенным, но Маки не могла похвастаться в том числе и отличным слухом: в голове после удара что-то начало тихонько гудеть. — Если бы ты не пошел со мной, я бы не отвлекалась. — Если бы я мог, я бы без единой мысли согласился повернуть время вспять и стать на твое место, Маки-сан. Маки приняла протянутые им очки с легким кивком головы: лучше уж было поблагодарить его так, сухо, чем рассыпаться в благодарностях за все, что он сделал сегодня. Его лицо, наконец обретшее четкость, действительно порозовело, и этот румянец был очень милым. Она подумала, что собственные мысли окончательно стали ей просто отвратительными, а потом сказала: — Дурак. И Юта мог только догадываться, что она на самом деле имеет ввиду.***
А еще Юта догадывался, что конец его близок, а его палач носит очень знакомое имя. Они сидели в залитом закатным светом кабинете после конца занятий: Маки ужасно не хотела домой, а Оккоцу был только рад составить ей компанию. Маки снова расселась на парте, опираясь на нее руками и закинув ногу на ногу, пока Оккоцу разместился на стуле прямо рядом, глядя на нее снизу вверх. Молочных коктейлей сегодня не было, потому что они не захотели тратить на эту химию деньги и просто нашли в кабинете Годжо-сенсея две кружки и какой-то непонятный чай, пахнущий земляникой и топленым молоком. В таком янтарном освещении Маки была похожа на позолоченную богиню, и тогда все становилось на свои места: место Юты должно было быть именно здесь, у ее ног, и никак не выше. — А Итадори с Фушигуро… — начал он неуверенно, — они… ну… вместе? Юта тут же повернул голову, дабы отвлечься на медные листья, еще кое-как цепляющиеся за сухие ветки деревьев, однако все равно не смог забыть тот факт, что коленки Маки, пускай и скрытые плотными колготками, были так рядом с ним. Куда бы Юта ни повернулся, он видел их периферическим зрением, а потому подавить в себе мечту коснуться их было крайне сложно. Мечту, а не желание, потому что перспектива коснуться ее колена могла стать вероятностью только если, например, Маки бы повторила недавний сценарий и вдруг упала, а Оккоцу ни в коем случае не мог пожелать ей испытать подобное второй раз за неделю. — Нет, не вместе. Ну, это насколько я знаю, — протянула Зенин. Ее голос был глубоким и немного хриплым, даже тягучим. Таким голосом отдавались приказы, и Юта без промедления исполнил бы каждый. Он отвлекся на Маки так по-детски очевидно, что тут же поспешил ответить, дабы заполнить образованную молчанием пустоту: — Но почему? Они же очевидно влюблены друг в друга. — И что с того? Юта скрестил руки на груди и откинулся на спинку стула, а потом ладонью прикрыл рот и уставился на девушку. Последующий за этим вздох чем-то напоминал раздражение, однако он надеялся, что она поймет, что он совершенно не злится. Скорее наоборот. Наверное, ему было страшно. Благоговейный страх и предчувствие перед чем-то очень нехорошим. — При мне они только ходят и вздыхают друг по другу, — Маки сделала глоток чая, с непониманием глянув на Оккоцу. Своими словами она будто упрекала его в том же самом. — Никакого физического контакта я еще не видела. Итадори стоит быть посмелее. — Почему же? Зато я видел. — Да ну? — Маки наклонилась к нему так, будто азартно брала на слабо. Ее глаза блеснули искрами. — И что же такое там было? У Юты резко пересохло в горле, а потому и без того глупый вопрос «Показать?» так и не сорвался с его губ. Сердце у него в груди застучало так громко, что отдавалось глухим эхом в его барабанных перепонках. Он увидел свое жалкое отражение в вытянутых стеклах очков Маки и тут же решил, что терять ему больше нечего. Даже если она его ударит, или скинет со стула, или вместе со стулом скинет в окно, он это переживет. Будет ходить с нанесенными ею ранами, как с трофеями. Юта вспотевшей ладонью коснулся ладони Маки: она явно еще не успела что-то понять, а потому просто в замешательстве протянула ее Оккоцу. Он не понимал, было ли это косвенным согласием и знала ли она, на что именно соглашается. Ладонь Маки была теплой, очень мягкой и сухой. У нее были красивые длинные пальцы: Юта любил рассматривать их на занятиях, когда Маки держала в руках ручку или что-то очень аристократично чертила карандашом. Почти белые костяшки выпирали довольно сильно, и Оккоцу отважился исполнить одно из своих самых давних и сокровенных мечтаний: провести по этим костяшкам большим пальцем медленно и совершенно несмело, своей дрожащей рукой еще кое-как удерживая ее руку. Он надеялся, что на этом можно будет остановиться, что у него правда получится это сделать, но потом в голове миленькой романтичной картинкой всплыли Итадори и Мегуми, их забота друг о друге и физический контакт, говорящий больше, чем слова. Юта отлично помнил, как позавидовал им чуть ли не до слез. А потому он, приближаясь к точке невозврата, хотел предварительно обратиться с какой-нибудь короткой молитвой к богам, но не вспомнил ни единой и просто поднес прекрасную руку Маки Зенин к своим губам, чтобы прижаться ими к все тем же необыкновенным костяшкам. Оккоцу дал себе пару секунд: вдохнул исходящий от пальцев Маки запах земляники, попрощался с жизнью и поднял на нее взгляд. — Вот это там было, — очень хрипло сказал он, боязно выпуская чужую ладонь из своей хватки. Однако на лице Маки было неожиданное для Юты выражение: не ненависть, не гнев и даже не отвращение. Она просто выпучила глаза и покраснела до самых ушей, а потом звучно спрыгнула с парты и выбежала из класса.***
Маки совершенно не знала, что ей делать. Никто и никогда не держал ее руку в своей. Уж тем более никто и никогда не касался ее рук губами. Так что в один момент, стоя в женском туалете колледжа, который находился этажом ниже проклятого закатом и запахом земляники кабинета, Маки уже почти отважилась попросту отрубить себе ту самую руку. Места на ее правой ладони, где совсем недавно она чувствовала пальцы и губы Юты Оккоцу, будто бы горели. Ни холодная вода в умывальнике, ни нанесенное уже второй раз мыло никак не улучшали ситуацию, а она, по мнению Маки, была просто ужасной. Все покатилось к чертям за те пару секунд, пока Юта держал ее руку в своей, и ничего уже нельзя было исправить. Маки совершенно не знала, как теперь будет смотреть ему в глаза. Не знала, как разговаривать с ним и вести себя так, будто ничего не случилось. Но уже в ночном одиночестве своей комнаты, лежа в кровати, она несмело поднесла свою ладонь к губам и коснулась ее так, как делал это Юта, но ощущения даже близко не совпали. Дело было в человеке, а не в самом действии. Оккоцу. Маки неизбежно увидела его образ в своей голове и тут же стыдливо прикрыла лицо руками. Ей ни на секунду не хотелось задумываться о том, как так вышло, что он внезапно стал для нее чем-то большим, чем просто однокурсник и друг. А потом, в противовес, Маки с любопытством подумала: «А его руки кто-нибудь уже целовал?» Потому что, если ответ был отрицательным, она искренне захотела это исправить.***
Юта в каком-то смысле оказался настолько заботливым, что просто не явился на занятия на следующий день. Потом он не появился и днем после, и только лишь на третий день к Маки пришло осознание, что вряд ли его затянувшееся отсутствие обосновано лишь опасением перед их новой встречей. — Эй, Инумаки, — наклонилась она к Тоге во время занятия. В это время на фоне Годжо Сатору очень возбужденно рассказывал своим ученикам то ли что-то очень важное, то ли просто что-то, в очередной раз подтверждающее его эксклюзивность. — Куда это пропал Оккоцу? Фиолетовые глаза Инумаки в ответ равнодушно прошлись по ее лицу: он молчал, как и всегда, но Маки прекрасно поняла, что так он выражает свое недовольство ее поведением. Она тут же нахмурилась и хмыкнула, нервно постукивая карандашом по столу. — Не твое вообще дело, понятно? Можешь даже не отвечать. Рано или поздно все равно явится. Это, конечно, был чистейший блеф, и Инумаки, наверное, увидел подтверждение этому прямо у Маки на лбу, потому что после занятия он неизменно молча протянул ей бумажку: «болеет он» — Да неужели? — ее брови взмыли вверх в искусственном удивлении. — Вот так вот взял и заболел, как же! Инумаки в ответ лишь пожал плечами.***
К вечеру, когда за окном осенним штормом разошелся противный дождь, Маки три раза сильно постучала в дверь, которая вела в комнату Юты Оккоцу. Общежитие, пускай и не очень людное, привычно жило своей маленькой жизнью: краем уха Зенин услышала, как на этаже Нобара и Итадори о чем-то разгоряченно спорили, то и дело обращаясь к Фушигуро как к непредвзятому судье; в чьей-то комнате свистел чайник, где-то по радио с перебоями играла популярная баллада. Все вместе эти звуки смешивались в одну слаженную мелодию осеннего вечера. У Маки в руках был тяжелый пакет с цитрусами и чаем, и его слишком тонкие ручки по дороге от магазина успели до боли натереть ей пальцы, а потому ее недовольство и волнение уже постепенно начали смешиваться в очень опасную смесь. В тот момент, когда она была готова чуть ли не бросить чертовы апельсины на пол и уйти, за дверью послышались неторопливые шаги. — Да-да, сейчас иду! — немного хриплый голос Юты в ту же секунду заставил сердце Маки замереть, а душу — уйти в пятки. «Да все же было нормально, почему сейчас?» — с отчаянием обратилась она к себе, сетуя на свою неоправданно эмоциональную реакцию, и нервно поправила очки на носу свободной рукой. Маки знала, что ее зеленые волосы сейчас торчат во все стороны из-за ветра, а нос весь красный из-за холода, и внезапно забеспокоилась, что о ее внешнем виде подумает Юта: вдруг произошедшее между ними было не большим, чем страшной и абсолютно случайной ошибкой, и он увидит подтверждение этому на ее слишком раскрасневшихся щеках? С каждым новым звуком: глухой щелчок замка, чересчур медленное нажатие на дверную ручку, скрип самой двери — Юта Оккоцу уверенно вбивал в гроб с ее самообладанием очередной гвоздь. Маки успела только на секунду увидеть его лицо: более бледное, чем обычно, с сухими губами и покрасневшими глазами. На его худом теле одежда уже почти висела: помятая белая футболка и темные пижамные штаны. А потом Юта тоже увидел ее, испуганно вздохнул и резким движением попытался закрыть дверь. Благодаря какому-то безымянному и отточенному инстинкту Маки одним движением успела подставить ногу в образовавшуюся щель и не дала двери захлопнуться. Эта наглость выбила ее из колеи настолько, что она растеряла все слова — и плохие, и хорошие. — Маки-сан! С ума сошла? — невинно спросил Юта почти дрожащим голосом, высунув в проем только голову. — Заражу же! Маки была готова поклясться, что сейчас он готов начать специально кашлять и шмыгать носом, чтобы ее поскорее выпроводить и оставить между ними статус-кво. Сначала ей от этого стало горько и обидно, но потом эти чуждые чувства сменились на закономерное возмущение. Маки была не из тех, кто любил избегать возникшую проблему. — Сколько мне лет, чтоб я заболеть боялась, а?! — и, секунду подумав, она злобно добавила: — И прекрати уже называть меня Маки-сан! — Но я правда приболел, — в оправдание затараторил Оккоцу, — и не хочу, чтобы от меня заразился кто-нибудь еще. Особенно ты. — Расскажи это кому-нибудь другому. Я своими глазами видела, как час назад отсюда выходил Инумаки. Или на него твоя безграничная доброта не распространяется? Маки вопросительно выгнула бровь. Было ли по ее лицу видно, что в ее душе сейчас бушует буря еще похлеще, чем на улице? Юта тяжело вздохнул и потер пальцами переносицу, но дверь все же отпустил, и она с противным звуком открыла взору Маки его комнату. Она поборола в себе желание съязвить и вошла. Первым ей бросилось в глаза то, что там было очень чисто. За большим панорамным окном в свете желтого уличного фонаря было видно, как суровый ветер беспощадно терзает ветви голых деревьев. В воздухе витал тонкий запах лекарств и мяты, смешанный с приятным сандаловым ароматом, а приглушенный свет ночника у кровати создавал особенный вечерний уют. — Я принесла тебе апельсины, — решив первой нарушить тишину, сказала Маки и дрожащей рукой протянула Юте пакет. Ее голос звучал уверенно настолько, насколько на самом деле ей было страшно. На отразившееся на лице Оккоцу замешательство она лишь покачала головой: — Ну, в фильмах всегда так делают, когда кто-то болеет. — Спасибо, — сказал он и искренне улыбнулся девушке уголками своих сухих, но красивых губ, а потом забрал покупки. Маки в упор не могла понять: это страх в его глазах упорно прячется за щемящей нежностью или нежность — за страхом? — Ты правда заболел? — Да, — в голосе Юты смешались стыд и вина. — Я бы не стал днями прятаться от тебя в комнате. — Ну-ну, — нервно усмехнулась Маки, но потом подумала, что это было некрасиво, и поспешила исправить ситуацию: — Мог бы и сообщить. Пакет опустился на пол прямо у ног Юты. Они молча стояли друг напротив друга: непозволительно близко и так далеко одновременно, что это непонятное расстояние между ними немо кричало обоим наконец уже сделать что-нибудь. Светло-карие глаза Маки пристально смотрели прямо в серые глаза Юты. Она с неподдельным ужасом для себя предположила, что сейчас он мог бы ее поцеловать — она хотела, чтобы он ее поцеловал, — и плевать на микробов, и плевать на все. Но тут дверь за их спинами резко захлопнулась с громким неприятным звуком, нечаянно разрушая магию момента. Юта от неожиданности шумно выдохнул и чуть не закашлялся, а Маки быстро-быстро заморгала и смущенно отвернулась. Ее щеки опалил жар, а спрятаться в тесноте этой комнаты было некуда. — Прости, — Юта помог Маки снять пальто и повесил его в шкаф, пока она нарочито медленно расшнуровывала ботинки. — Ты права. Права, как и всегда. — Знаю. Как ты сейчас себя чувствуешь? — Почти здоров. Только кашляю иногда. Легко отделался. Потом, усадив ее на кровать, он поставил завариваться ее любимый зеленый чай. Маки молча наблюдала за тем, как Оккоцу слаженными движениями достает из шкафчиков две кружки, как насыпает чай в заварник и осторожно льет в него кипяток. Во всем его образе было что-то до боли домашнее и родное: что-то, чего у Маки раньше никогда не было, но что она жаждала обрести и бережно хранить. Она поджала ноги под себя и вздохнула, но напряжение так и не исчезло. Юта аккуратно присел рядом, выдержав идеально правильное расстояние между ними: не так далеко, чтобы посчитать это оскорблением, и не так близко, чтобы посчитать это намеком. — Маки, — начал он аккуратно, — я… я должен извиниться. Мне не стоило… не стоило делать того, что я сделал. Маки не смогла даже повернуть к нему голову и просто нервно мяла ткань пледа пальцами, пока в голове лихорадочным смерчем разлетались обрывки мыслей. Сейчас Юта скажет, что совершил ошибку, а она так и не сможет сказать ему, что все эти три дня только и мечтала о его губах. Цепь замкнется, и все будет как раньше, и одновременно как раньше уже не будет никогда. — Проблема в том, что я совру, если скажу… — Юте понадобилось сделать порывистый вдох, — если скажу, что жалею об этом. Ты должна знать это. Я… не могу тебя обманывать. Он посмотрел на Маки долгим взглядом, и она не могла не посмотреть на него в ответ. Мольба, паника, нерешительность и нежность — все смешалось в этом пронзительном взгляде. Солнце взорвалось, и мир посерел, но не печальной серостью пепла, а серебром стали, что всегда отражалась в глазах Юты. Маки подумала, что на самом деле он очень и очень смелый, а она полная трусиха. — Тогда поцелуй меня, — вдруг отрезала Зенин и подавила в себе желание прикрыть рот рукой, чтобы списать все на то, что это были не ее слова — это кто-то просто захватил ее голос. Возможно, частично это было правдой. — Чт-то? — Оккоцу на секунду прикрыл глаза, пытаясь осознать услышанное, и нахмурился. Казалось, что он злится на себя; на свои уши, что слышат такие странные вещи. — Что «что»? — Маки из-за всех сил старалась излучать уверенность. — Что ж, я тоже не могу тебя обманывать. Хочу, чтобы ты поцеловал меня. Опять секундная тишина. — Маки, — опять аккуратный тон, и ее имя на его губах, как песня, — ты точно… здорова? Юта опасливо протянул к ее лбу руку, дабы по-настоящему проверить тело Маки на предмет внезапного жара, но она оказалась проворнее и нетерпеливее и, перехватив его запястье, заставила Оккоцу спиной упасть на кровать, а сама на вытянутых руках нависла сверху. Он был чудо как красив в глазах Маки: темные волосы, выразительные черты, чуть впалые глаза и фиолетовые круги под ними, добавляющее его лицу какой-то романтичности. Дыхание Юты, как и дыхание самой Маки, предательски сбилось, а сухие губы чуть приоткрылись в ожидании. Она со странным предвкушением осуществила свое недавнее желание и осторожно коснулась его шеи кончиками пальцев, чувствуя под ними отзвук биения его сердца, а потом сердито сказала: — Все за тебя надо делать. И прильнула к его губам. Это был совсем невинный поцелуй: просто невесомое касание, еще более быстрое, чем тогда, когда губы Юты оказались на костяшках Маки. Она почувствовала вкус ментола и задержала этот аромат в своей памяти вместе с ощущением приятной шероховатости его губ, а потом резко отстранилась. Дорога назад, в тот мир, где этого поцелуя не произошло, обрушилась, и Маки ощутила это так хорошо, будто обломки асфальта падали каменным водопадом с неба, ударяясь об ее голову. Юта лежал с широко распахнутыми глазами и не дышал, пока она почти задыхалась. Только его беспрестанно бегающие зрачки служили сигналом того, что он вообще жив. Оккоцу не попытался ни повторить поцелуй, ни оттолкнуть Маки, и она подумала, что целовала бы его чуть дольше, если бы сразу знала, что это окончательно испортит все то, что было между ними. — Может, скажешь что-нибудь? — не выдержала Зенин. Мысленно она уже захлопнула за собой дверь комнаты, не взяв ни пальто, ни ботинок. Всяко было лучше, чем лишняя секунда позора, когда Юта скажет ей, что она все не так поняла. Юта продолжал молчать, и все почти полетело в пропасть, а потом Маки ощутила, как его пальцы тыльной стороной коснулись ее щеки: робко и одновременно просяще. Юта прерывисто втянул воздух, а его глаза будто стали влажными и затуманенными, а потом он тихо-тихо заговорил, и боль в его голосе была почти осязаемой: — Мы не сможем потом просто вычеркнуть это. Я точно не смогу. Маки поняла, что не может ни слаженно говорить, ни нормально дышать, а потому вместо ответа опустилась на локти и прижалась лбом к его лбу. Их носы столкнулись, а ладонь Юты уже смелее легла на ее лицо, и его большой палец мягко погладил ее скулу. Маки судорожно вдыхала его запах, его дыхание, такое рваное и откровенное, что по ее телу разливалось непонятное ощущение, напоминающее жар. — И не надо, — выдохнула она, переходя на хриплый шепот. — Не вычеркивай. Глаза Маки были прикрыты, но она была готова поклясться, что Юта улыбнулся. А потом он оставил поцелуй на ее щеке: сначала один, потом, через секунду, второй, и Маки показалось, что она дрожит, или сходит с ума, или и то, и другое смешались воедино. Затем она почувствовала его губы уже на своем подбородке, и на кончике носа, и в уголках губ. — Маки, — будто взмолился Юта, сипло и любяще, — Моя Маки… А потом он поцеловал ее. Этот новый поцелуй был долгим: несмелые движения губ, медленные и трепетные, короткие вздохи в маленьких перерывах, шепотом произнесенное чужое имя. Маки чувствовала себя растаявшим на солнце мороженым, падающей звездой, тянущимся к небу пламенем: одна рука Юты уже опустилась на ее шею, вызывая рой мурашек по спине, а другая — на талию, и он прижал Маки ближе к себе, чтобы она, видимо, окончательно потеряла голову. Его пальцы блуждали по ее позвоночнику, и все ее тело было инструментом в руках Юты, на котором он мог сыграть любую песню. Они отстранились одновременно, когда надо было отдышаться и восполнить потребность посмотреть друг другу в глаза. Юта сказал: — Я так давно об этом мечтал, — и его голос был низким и хриплым, и от этого Маки раскраснелась еще больше. А Маки с наигранной задумчивостью ответила: — А я вот задумалась об этом совсем недавно, — и ее голос тоже стал более басистым, и от этого Юта лишь заулыбался еще шире. — Не надо врать, Маки-сан. Она прищурилась, глядя на Оккоцу с возмущением, а потом взяла его ладонь в свою и поцеловала тыльную сторону. — Что? — спросила Зенин, глядя, как лицо Юты краснеет пуще прежнего, и эта картина в ее душе отдалась всплеском удовлетворения. Маки нравилась его слабость перед ней. — Думал, только ты так можешь делать? Маки влюбилась, и ей очень, очень хотелось, чтобы это чувство цвело в ней целую вечность.