Противоестественно

Он крутится вокруг холста, пытаясь передать правильный цвет тюльпана, бережно поставленного в букет. Краски смешиваются во что-то грязное, потому что он не умеет ждать, пока они высохнут. Феликс где-то читал про мальчика, который рисовал каждую минуту темнеющее небо на закате и старался как можно точнее изобразить его, и в конце остался лишь черный рисунок. Это заставляет Ли грустить, даже спустя несколько лет. Феликс наблюдает, как разные оттенки розового становятся не цветком, а постепенно расплывающимся пятном, и слышит вздох разочарования. Хенджин бросает замученную кисточку и садится на диван. Инстинктивно Ли опускает руки ему на спину и гладит, а потом сверху кладет свою поплывшую под вечер голову. Мышцы под пальцами напрягаются, щека прижимается к лопатке, которая вот-вот станет крылышком. Феликс тоже вздыхает, но он – обреченно, ведь божественное в нашем мире надолго не задерживается. - Уже неделю не могу ничего нарисовать, даже наброски получаются вымученными, – говорит сдавленный голос откуда-то из сцепленных на лице рук. - Все нормально, это просто нужно пережить, – отвечает Феликс голосу, хоть и знает: он ничем не поможет. - Спасибо, что ты рядом. «Спасибо, что ты рядом». Нет, это тебе спасибо. Феликс позволяет векам опуститься, и тогда, в тишине и темноте, жизнь перестает двигаться. Она зависает в теплом воздухе и розовых солнечных лучах на стене где-то снаружи его сознания. Он остается наедине со своими мыслями. В тишине Феликс может дышать. Правда, только если рядом нет Хенджина. Он тормозит все жизненные процессы, как будто забирает половину их себе. И Ли отдает. Сейчас тоже. Отдает свое дыхание и сердцебиение, Хенджину нужнее. Может, тогда его собственные излечатся скорее. Когда под щекой Феликса поднимается и тяжело опускается спина, а до слуха доносится убийственный вздох, его сердце сжимается в маленький комок. Хенджин терпеть не может чернослив, но сердце Феликса теперь точь-в-точь. Сейчас Хенджин скажет, что надо прибраться и лечь, думает Феликс. "Надо прибраться и лечь", – говорит Хенджин. И без того понятно, что уборка сразу откладывается: Феликс не позволит себе трогать вещи Хенджина, а Хенджин не найдет в себе сил смотреть им в лицо. Поэтому Ли просто тянет парня за собой на диван и укладывает голову себе на грудь. Они проспят так всю ночь, как обычно, и наутро от Феликса останется только больное и затекшее тело. У него какие-то проблемы с шеей, потому что, когда Хенджин засыпает, как сейчас, с носом у его ключицы, Ли приходится поворачивать голову в сторону и чуть-чуть вверх. Но ради Хенджина можно и потерпеть, ведь ему так удобно и комфортно, а Феликс не может это отобрать. Иногда Феликс смотрит на него, разглядывает, прилипчивыми глазами ловит его маленькие детали. Он двигается медленно, грациозно и осторожно – наблюдать за ним очень удобно. Он такой красивый – восхищаться им очень просто. Любить его? Его можно и любить. Вернее, его нельзя не любить. Ведь он такой... он – сама любовь, Феликс бы поклялся всем, что у него было (аквариум с золотыми рыбками, три книжки, целый альбом блестящих наклеек и нежность в забинтованных пальцах). Ресницы подрагивали, когда Феликс наклонялся и касался чуть раскрытыми губами его век. Феликс целовал его осторожно, чтобы не рассыпался. Шершаво гулял по лицу, шее и острым ключицам. Поцелуи доходили до костей и там отпечатывались. Хенджинов скелет почти на сто состоял из поцелуев. Кожа дымилась и сгорала. Под поцелуями оставалась обгорелая плоть (внутри трепыхалась заложница-душа). Потом она возвращалась в норму. И все повторялось заново. Разве может в обычном человеке помещаться столько любви? Хенджин точно не человек, такие вот выводы. Сейчас, конечно, на него не посмотришь. Лицо спрятано где-то у Феликса под подбородком. Но можно смотреть на руки, крепко обнимающие поперек живота, и надеяться, что они останутся там подольше. Утром Ли, скорее всего, проснется со странной горечью во рту. Такое бывает иногда. В те ночи, когда ему снятся звезды и падающие кометы, ангелы и белые крылья, Хенджин и... больше ничего. Весь следующий день он не в себе. Жизнь идет своим чередом, но он как будто висит над собой и смотрит со стороны. И нормальная жизнь кажется ненормальной. Скорее всего, завтра будет таким. Он всегда может понять это заранее и заранее же расстроиться. Такие дни кажутся выброшенными и потерянными. А ведь с Хенджином каждый день на счету. Кто знает, когда он маленькой птичкой или ужасающим исполином взмоет в небо и исчезнет навсегда? Хенджин начинает тихонько сопеть и дышать глубже. Заснул, думает Феликс. На сердце тепло. Теперь можно думать обо всем на свете, пока он сам не заснет. Или пока Хван не проснется. Иногда он просыпается среди ночи. Прошлый раз – вчера. Это было вчера. Феликс проснулся чуть-чуть после того, как тяжесть с груди пропала и пошаркала старыми тапочками в сторону кухни. Он пошел за ней. Хенджин пил малиновый чай, помешивая ложкой малиновый джем в кружке с медведем и корзинкой с малиной. Рядом на блюдце лежали бутерброды. Хлеб неровно порезан, потому что резал не Феликс, а сверху толстым слоем намазан все тот же джем, который этим летом сделала бабушка Хван. К утру Хенджин будет лежать в малиновой коме, или на макушке у него прорастет малиновый куст. Но просто так это точно не пройдет. Слишком много малины, теперь думает Феликс, он ее недолюбливает, как Хенджин – чернослив. А вот Хенджина совсем немного, хоть Феликс и любит его больше жизни. Как приятно быть живым рядом с Хенджином. За окном воют бродячие собаки. Снова. Вчера их не было слышно, но еще пару недель назад Феликс засыпал с ними каждую ночь. Хенджин пялился в свой планшет в три часа ночи и выводил синие каракули. К утру это дело бросил. Ничего нового. А красные глаза Феликса сверлили экран из-за хенджинова плеча, от света и недосыпа жгло, и он нещадно тер веки, бегло думая, что уже надо спать. Но вой собак за окном, в ту ночь появившийся впервые, не дал бы уснуть все равно. Почему, интересно, они воют? Им одиноко? Или больно? Или темная ночь не принимает их в свои холодные октябрьские объятия? Хочется выть тоже. Но рядом Хенджин. Пускай он спит спокойно, видя сны про первый снег и синие волосы под шапкой, котов на дереве и скейтборды (странный набор, но у него все сны такие). А Феликс потерпит. Кажется, он вечно что-то терпит, но это не правда. Терпеть можно что-то, что не нравится. Быть рядом с Хенджином – все, чего он хотел бы. Они встретились в столовой университета, когда Феликс едва нашел одно свободное место. Рядом с читающим книжку Хенджином. На обложке какой-то князь тьмы в броне или экипировке, с ободком на голове, а позади него черные тучи и страшный замок. Феликс сильно не вглядывался, это всего лишь смазанные временем первые впечатления. "Трудно быть богом", – вслух прочитал Ли. Он о такой не слышал, но по той же обложке сделал выводы, что это какой-то киберпанк, хоть и не совсем понимал, что это значит. Хенджину книга нравилась. Он сказал, что она резонирует с его мировосприятием. Феликс не совсем это понял. Вернее, понял, конечно, ведь Хван все ему рассказал. Но для него история имела двойное дно. Богом быть, наверное, и правда трудно. И разве Хенджин не знает об этом лучше нас всех? А знаете, что еще трудно? Трудно быть с богом. И это резонировало с мировосприятием Ли. Собаки за окном затихают, а мысли – нет. Они почти не молчат. Они плавают и перекатываются в голове, подхватывают сознание и волной уносят куда-то. А потом Феликс вздрагивает и снова просыпается. На электронных часах 3:25, он проспал целый час. Цифры светятся синим, Хенджин убил не одну неделю на то, чтобы найти часы не с желтой подсветкой. И вот, пожалуйста. Нашел. Он тогда так улыбался. А теперь живет этими часами. Феликс живет Хенджином. Поэтому без него сложно заботиться о своей собственной душе. Аквариум с рыбками – внутри. Феликс иногда чувствует, как они бьются перламутровыми плавниками о его б(л)едный скелет. Иногда они выплывали на поверхность и костью становились поперек глотки. Так что дыхание затруднялось, и Феликс только открывал и закрывал рот, будто это его выбросило на сушу. Однажды он подумал, что Хенджин ушел. Тогда он едва мог поддерживать свое внешнее. Внутреннее заполнилось желчью, которая чуть не загрязнила любовь. И все рыбы утонули. Как же сложно не плакать в октябре. Феликс снова уплывает, но не в сон, а на дно пустого аквариума. Чтобы вернуться в себя, ему приходится легонько треснуть одной рукой по другой руке. За секунду до этого руки еще спокойно лежат на спине Хенджина, которая почти неощутимо вздымается, во сне отпуская свою боль. Хенджин старается, это понятно. Говорит, рисование – его первая любовь, и это тоже не вызывает вопросов. А Феликс где-то читал про борьбу за свою любовь. Ту, что от искусства, а не от человека. Если так подумать, у божества по-другому и быть не могло. Если рисование – его первая любовь, то танцы – вторая и последняя. Рисует он с детства, а танцует всего несколько лет. С последним больших проблем не бывает, у него все получается отлично. Только тот раз, когда он ушиб руку. Феликс помнит тот период очень ярко, как будто это случилось вчера, потому что Хенджин тогда был совсем не таким, каким Ли его знал. Хван должен был выступать на каком-то фестивале со своими друзьями, но, очевидно, не мог. Они отговаривали его, а Феликс – нет. Они думали, что он захочет позаботиться о своем здоровье, а Феликс знал: ему все равно. Тот фестиваль – тоже – Ли помнит во всех подробностях. Он находился там не дольше пятнадцати минут, но тем быстрее они обожгли его дыхательные пути. Впрочем, он не любит об этом думать. Хоть тогда впервые и осознал, как серьезна любовь Хенджина к его искусству. Так вот, борьба за свое искусство. Борьба против всего и против всех. Ли читал, что это честь – пострадать за такую любовь. И побороться с миром. С собой. И даже с самой любовью. Воспринимает ли это так Хенджин? Вряд ли, думает Феликс. Ему просто хочется, чтобы этот застой поскорее прошел. Но, может быть, однажды, оглянувшись назад на свой путь, он тоже будет благодарен за эти моменты. В конце концов, любить что-то настолько сильно – это прекрасно. И Феликс очень много думает о любви. В совершенно разных контекстах. Но разве любовь – не главное? Разве любовь, любовь к этому миру, не изменит нас к лучшему? Все хорошее мы делаем из любви, и наоборот. Феликс в этом уверен, поэтому старается любить. Хенджин тоже так думает, но любить не старается: у него это выходит естественно. Он любит. И все. Точка. Любовь. Разве не прекрасна? Феликс задает себе этот вопрос каждый день, и ответ всегда один. Человек, который любит, уязвим, но разве не делает любовь его сильнее? Ты сильный, когда находишь в себе силы и смелость стать уязвимым. И ты сильный, потому что то, что любишь, хочется защищать. Феликсу кажется, что те, кто защищает то, что они любят, очень сильные. Бывает, солнце светит в окно, и Феликсу это нравится. Кажется, что все будет хорошо. А иногда лучи попадают прямо на него даже из-за штор. Становится невыносимо жарко, и голова так плохо работает. В такие дни он бы отдал все, чтобы только оказаться там, где идет дождь. Рядом с Хенджином всегда идет дождь. Или, может, это душа Феликса льет по нему слезы? Капли стучат по крыше. Лужи появляются на асфальте и становятся все больше. Дрожат мелкой рябью, потому что мерзнут. Феликс тоже мерзнет. От Хенджина веет ранней зимой. Дождливой. Не снежной. Хоть Хван и любит снег, рядом с ним ты погружаешься в холодные ливни. Однажды, совсем еще в детстве, Феликс наступил в глубокую лужу, случайно. Он намочил штаны и ботинки. Очень замерзла нога. Бабушка сильно его ругала. Хенджин – почти как та лужа, хоть и звучит это странно. Феликс – почти как тот Феликс. Он наступает на ровную поверхность и проваливается по колено. Желудок переворачивается из-за ощущения падения. Феликс теперь падает каждый день. «Иду рядом с тобой, но я падаю». Человек, который контролирует погоду. Колдун. Шаман. Хенджин не разгоняет тучи и людям не дарит солнце. Из-за него лишь потопы, катастрофы и катаклизмы. Но это только у Феликса. Для остальных Хенджин – гармония и любовь. Для Феликса – апокалипсис. И любовь. В конце концов, какая разница, если идет дождь, когда они есть друг у друга? Человек, который контролирует погоду. Колдун. Шаман. Божество. В октябре погода портится. Холодает. У Хенджина вечно мерзнут пальцы, а перчатки он все никак не купит. Это за него сделал Феликс еще года два назад. Но на следующий день у Ли замерзли руки, и Хван отдал ему перчатки. Они остаются с ним по сей день, хоть между большим и указательным на левой руке и появилась маленькая дырка. Дырка не имеет значения, он теперь не мерзнет. И может сам греть руки Хенджина в своих. Хорошо, что тот всегда соглашается. Феликс осторожно берет обе руки Хвана и сжимает, иногда дышит на них, чтобы было теплее. Забавно, потому что крошечные ручки Ли даже не покрывают хенджиновы целиком. Тот немножко посмеивается и смущенно улыбается, опускает взгляд. Он всегда так делает, когда ему неловко. Прячется в своем капюшоне. Хенджин всегда обнимал его просто, не обременяя своими губами и не мешая холодными пальцами. Просто прижимался со спины, позволяя жить дальше. Тогда крошечный паучок цеплял тепло на паутину и бегал по телу Ли, укутывая крепче и крепче. Темнота спешно пряталась под холодильник. Темнота боялась Хенджина. С ним всегда чуть светлее, чем без. А если Хенджин однажды исчезнет насовсем? Ведь может такое произойти? Крылья прорастут, и Феликс его потеряет. Не будет же Ли держать его против воли, как птицу в клетке? Ждать, пока он переломает свои прекрасные крылья, чтобы только выбраться на свободу? Это жестоко. Хенджин жестокости не заслуживает. Придется отодвинуть свои чувства и ждать, пока они успокоятся. У Хенджина, наверное, есть предназначение, о котором мы, обычные люди, даже не можем догадываться. А потому не можем это отбирать. Придется терпеть. Идеальный расклад – это тот, при котором ничего подобного делать не придется. Но кто знает? Феликс не контролирует ситуацию, это прерогатива Хвана. Высшие существа в ответе за людей. Хенджин в ответе за Феликса. Как просто скидывать со своих плеч ответственность. А Хенджин все еще не кажется настоящим. Это не только у него внутри. Снаружи он тоже мало похож на обычного человека. Он так красив, что Феликс даже затрудняется подобрать слова для самого скупого описания. Все, что он точно знает, – у Хенджина идеальное лицо и идеальное тело. Так не бывает, поэтому... Светлая челка оставляет половину лба и брови открытыми. Волосы очень короткие, это его первый раз с такой длиной. Когда волосы скрывали шею, люди на улице оборачивались на него с маленькими пушистыми сердечками в глазах. Эта прическа как будто была на сто процентов его. Феликс даже больше не мог представить его с другой. Темные длинные волосы были его самой притягательной чертой. Они делали его непохожим на других. Поэтому казалось, что короткие волосы все испортят. Он очень долго к этому шел. Конечно, волосы отрастут, но разве от этого легче? Для Хенджина все гораздо сложнее. В какой-то момент он решился. Подстригся и покрасился. Говорит, голова стала такой легкой, как будто все мысли ушли. Теперь он выглядит совсем по-другому. Как какой-то новый Хенджин, но все столь же любимый и красивый. Феликс долго сокрушался по поводу волос и делал грустное лицо, дул губы и горестно вздыхал, но только потому, что Хенджин из-за этого улыбался. Ему не так уж и важна была прическа. Только Хенджин. Солнце иногда отражается в зеркале, стоящем на окне, и попадает прямо на лицо. Коричневая радужка золотится и горит слабым огоньком. Тень от длинных ресниц исчезает. Черный зрачок – глубина, туда не спустишься: замерзнешь. Почему-то кажется, что там холодно. Почему-то кажется, что у всевышнего глубины страшные и темные. Люди таких не видели. Мы даже океан не можем изучить. Любимая родинка под глазом. Какая-то магическая метка. Иначе, почему он не может оторвать от нее взгляд? В ней есть что-то такое трогательное. Сердце рвется на части, когда он касается ее губами. Вся эта человеческая вполне обыкновенная красота – просто оболочка. Просто лицо. Как интересно получается. Снаружи просто человек. А изнутри слабое синее сияние. На прозрачной коже водяные блики. Голос – звон маленьких кристаллов. Он не может быть настоящим. Любить его нельзя, иначе он привяжется и не сможет уйти. А он должен. Феликс прочел сотню историй про богов, влюбившихся в простых смертных, и ни одна не закончилась чем-то хорошим. Это неправильно. Любовь божественному противоестественна, Феликс где-то слышал такое. Но он ничего не может с собой поделать. Звезды смотрят на Луну в страхе. Что, если она пропадет? Кому они будут нужны, такие маленькие и тусклые? Так они и падают. Падают в холод и темноту, потому что это легче, чем ждать, пока тебя столкнут туда любимые руки. Ангелы тоже падают, Феликс это видел. Той ночью он сидел на скамейке возле дома и смотрел звездный дождь. Звезды падали не так часто, но он все равно каждый раз забывал загадать желание. Падающие метеоры светили ярче оставшихся. Но один летел гораздо медленнее, хоть и был точно тяжелее остальных. И был во много раз больше и ярче. Феликс наблюдал за секундным падением несколько часов, так ему казалось. Звезды падали и рассеивались, а эта, сорвавшись с черного неба, летела камнем прямо на Землю. Падение. Кажется, никаких разрушений оно не нанесло. Тяжелая ударная волна пронеслась на тысячи километров, но не пошевелила ни травинки. И только Феликс это почувствовал. У него внутри выбило все стекла. На следующий день он встретил Хенджина, который (скорее всего) еще несколько часов назад оттирал с кожи кровь и грязь. И налипшие светлые перья. Разве случаются такие совпадения? Наверное, утром в столовой университета все его тело страдало. Упасть и переломать кости – больно. Конечно, по нему не было заметно, но Феликс знает наверняка. По нему всегда незаметно. Тогда тоже. Тогда Хенджин танцевал, несмотря на невыносимую боль в руке. Танцевал, потому что должен был, хоть его и просили отказаться. Танцевал, потому что по-другому не мог. Он был там, на сцене, и Феликс видел на его лице многовековую печаль и адскую боль. Это не только рука. Это же и все остальное. Хван ледяными глазами смотрел перед собой, не показав ни одной эмоции. Движения были четкие и точные, как всегда. Но Феликс видел все его мысли на лице. Хенджин страдал все пять минут на сцене, хоть и не должен был. В глазах его совсем не было любви. И все равно он танцевал только по одной причине. Потому что любил. Даже если любви в тот момент не чувствовал, он помнил ее и не мог предать. Феликс тогда смотрел на него и не верил этому созданию, его выдержке и упорству. Он знает это чувство. Когда что-то болит, тебе просто хочется, чтобы это скорее прошло. Когда болеть перестает, ты сразу забываешь, как страшно это было. Когда у Феликса что-то болит, ему хочется только плакать, как ребенок, и просить, чтобы перестало. А Хенджин танцует на сцене, пока на него смотрит такая толпа. Это достойно восхищения и ужасает одновременно. Как и все великое. Может быть, у богов все по-другому, но вряд ли кому-то нравится непроходящая боль. В руке, в сердце, да и в мире тоже. А Хенджин – вот. Танцует. Умирает. Но танцует. Он винит себя, потому что знает: он выступил недостаточно хорошо. Знает: он мог лучше. Знает: он всех подвел. Знает: в следующий раз доведет себя до измождения, но выступит идеально. Не знает он кое-чего гораздо более важного. Его любят не за идеальное выступление, а за выступление, которым он наслаждался. Его любят за честное и доброе сердце, за смелость показывать эмоции, а не за способность сносить боль. И все хотят, чтобы он был с собой чуть менее строгим. И чуть больше любил себя. Хоть вполовину так же сильно, как любит все остальное. Только в конце, когда спускался со сцены, он позволил себе немного скривить лицо. Какая волна цунами обрушилась на него под этой слабой гримасой... он никому не сказал. Это лицо – последнее, что сегодня будет в голове Феликса. Он дошел до своей черты. Лицо Хенджина в ту секунду, когда он позволил себе эту боль, никак не исчезает. Сердце разрывается и кричит. Слезы медленно скатываются из уголков глаз на подушку, и Феликс шмыгает носом, стараясь случайно не разбудить Хенджина. А вдруг эта боль уничтожит его? Вдруг отнимет его у меня? Вдруг он исчезнет? Если что-то случится, и я больше не смогу быть рядом, что тогда? Я ничего на свете не хочу. Вообще. Только чтобы он не страдал, чтобы улыбался и был счастлив. Он не заслуживает боли, так почему на него всегда столько сваливается? Хотел бы я забрать всю его боль себе, честное слово. Я готов страдать, только бы он был в порядке. Больше ничего мне не нужно. Я так люблю тебя. Ты заслуживаешь гораздо больше того, что Вселенная тебе предлагает. Может, правда, стоит оставить безнадежную Землю и вернуться туда, откуда ты пришел к нам? Может, там тебе способны дать больше? Я бы хотел этого. Но, с другой стороны, я не могу желать, чтобы ты оставил меня. Потому что боюсь этого. И потому что жить без тебя не умею. Наверное, я не прав. Я желаю тебе счастья. И если ради него нам придется отказаться друг от друга, я буду в порядке. И я все равно я люблю тебя так сильно, что мне больно. Но ты не думай, душа моя, я не жалуюсь. Я сам это выбрал. Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, я умоляю, не оставляй меня. Я знаю, что не должен этого просить. Но я бы хотел любить тебя. Любить и всегда быть рядом, если позволишь. Если не исчезнешь. Тысячу раз я говорил себе, что это неправильно. Ты говорил, что все в порядке. Но ангелов (или богов – кто же ты?) наказывают за любовь, я это точно знаю. Я хочу, чтобы твои крылья всегда были с тобой, я не могу их забрать. Хенджин. Хени. Джинни. Моя душа. Единственное мое солнце. Я люблю тебя и ничего не могу с этим сделать. Наверное, мне давно пора сдаться, это все бесполезно. Я просто хочу любить тебя. И надеюсь, что ты будешь любить меня в ответ. Да-да, я помню: любовь божественному противоестественна. Как хорошо, что мы всего лишь люди.