Шкваловый ворот

При рождении Сенджу ни издает и звука, даже когда ее хлестко ударяют, чтобы заставить заплакать. Она лишь недовольно зыркает (слишком осмысленно для младенца) на врачей и зло фыркает, и тем приходится просто сдаться. Девочка не позволяет кормить себя молоком из груди, хотя совершенно здорова, а вот из бутылочки и молоко, и молочную смесь ест совершенно нормально. И опять-таки, редко подает голос в принципе, даже если чувствует сильный дискомфорт — лишь недовольно зыркает серо-стальными глазами, которые по цвету похожи на отблеск острия катаны, и терпит. В отличии от родителей, которые радовались спокойной дочке (после шебутных сыновей-то, не дающих им спать порой круглые сутки), братья то и дело прибегали к сестре, чтобы проверить, все ли с ней в порядке (а то молчит, мало ли что…). Возможно, именно это послужило причиной того, что в четыре месяца Сенджу спокойно начала звать их сразу полными именами, относясь куда более снисходительно, чем к тем же родителям. Вообще, по ней было трудно сказать, что она испытывает к тем, кто дал ей жизнь, хотя обращалась она всегда нейтрально вежливо «ока-сан» и «ото-сан», но те чувствовали равнодушие с ее стороны. А может, причина была как раз-таки в том, что те как сразу поняли, что спокойно могут повесить воспитание еще одного отпрыска на старшего сына (будто не себе, а ему рожали, честное слово), так сразу максимально отстранились от всего, довольствуясь дежурными разговорами о самочувствие и здоровье. Сенджу никак не отреагировала на это, хотя холод с ее стороны лишь усилился. Но она не пыталась бунтовать, капризничать или рыдать, чтобы привлечь их внимание. Лишь спокойно приняла ситуацию, словно чего-то иного и не ожидала. Честно говоря, это лишь заставило родителей в очередной раз вздохнуть и тяжело, и облегченно, потому что с одной стороны она значительно делала их жизнь проще, а с другой — они будто живут с еще одним нелюдимым взрослым, который не переносит чью-либо компанию. У них уже были попытки через сыновей заставить дочь подружиться с кем-либо из своих сверстников, но обычно это заканчивалась только одним — та не выдерживала гама, недовольно рычала на надоедливую малышню, обзывала «бесполезными травоядными» и забиралась туда, где ее не могли достать ни сверстники, ни даже взрослые. И слезать отказывалась ровно до того момента, пока не насидится (или не решит, что ее сопровождающие достаточно наказаны). После того, как именно родителям как-то пришлось ждать под деревом, на которое она залезла, четыре часа, те от дочери наконец-то отстали, решив, что пускай сама разбирается, нужны ей друзья или нет. На миг им показалось, что та ехидно ухмыльнулась, но подобное ощущение длилось меньше секунды, так что они списали это просто на свое воображение. Еще девочка терпеть не могла, когда ей указывали, что делать, или пытались тронуть ее волосы. Она только братьям позволяла изредка их касаться, чтобы они могли их заплести, но обычно подобное длилось не дольше пяти минут. И потом, вне зависимости от того, закончена прическа или нет, Сенджу вставала и отсаживалась, продолжая заниматься тем, что делала до этого. Братьев, кстати, она почему-то звала зверьками, хотя когда они тупили, то опускались до «травоядных». Но ровно до момента, пока не исправлялись. Сенджу не нравится, когда Такеоми вынужден брать её и Харучиё с собой, потому что ему хочется встретиться с другом, а младших оставить не с кем (а родители против, когда он идет куда-то без них). Не только потому, что в принципе терпеть не может компании (не важно, новые или нет), сколько потому, что ей совершенно не нравится Майки — и его взгляд снулой рыбины (а также то, как он смотрит на нее), и внутреннее чутье на опасность, которое буквально с ума сходит, требуя обезопасить «свое» от чужака. Харучиё, восхищенно и завороженно чуть ли не заглядывающий в рот блондину, совершенно не делает ситуацию лучше. Такеоми, который точно также смотрел на старшего Сано, до боли напоминающего Тсунаеши, тоже. Но девочка хоть и очень собственническое Облако, но она умеет уступать и давать свободу своему имуществу тому, что принадлежит ей, поэтому не пытается ничего изменить. Лишь тяжело вздыхает и привычно уже ускользает подальше, чтобы посидеть в тишине и отдохнуть от неугомонных детишек, от воплей которых у нее болит голова. Впрочем, та всегда очень быстро нарушается вездесущим Майки, который будто нутром чует, где именно она находится. И он неизменно лезет к ней, пытается обнять или коснуться волос, хотя уже несколько раз получал по лицу и по ребрам. Сенджу прекрасно понимает, что при желании Манджиро легко мог бы ее скрутить (все-таки, тот был действительно силен для своего возраста), если она не использует Пламя Облака, однако ничего подобного не делает. Лишь с упрямством барана снова и снова наступает на одни и те же грабли, что заставляет ее скалиться на него и глухо рычать, называя «наглым зверьком» (больно мелкий для хищника-то пока). Девочке не нравится, что она видит в чужих глазах пьянящую радость, которую испытывала каждый раз, когда находила себе достойного противника. Что-то в ней кажется слишком противоестественным (возможно, то, что это совершенно точно не боевой азарт, а что-то, что начинается на «л», но она не хочет об этом думать). Сенджу лишь недоумевающе вскидывает брови, когда замечает окружающих, которые наблюдают за ними, словно за редким погодным явлением, и слишком явно веселятся. И чего они ржут, спрашивается, когда она в очередной раз подбила их драгоценному Майки глаз, на что тот даже не сопротивлялся? Пока она отвлекается, блондин, который ничему не научился, в очередной раз пытается потрогать ее волосы. Сенджу снова проглатывает рычание, тяжело зыркает на него из-под отросшей челки и привычно уже забирается на дерево, радуясь тому, что теперь ее уж точно никто не достанет, пока она сама не решит слезть. Честное слово, это какой-то дурдом.