Гниль

      — Мне не нравится, что температура не сбивается, — Стайлз нахмурился, щупая Дереку лоб и закусил губу, глядя на показания градусника.       — Само пройдёт, — Хейл заворчал недовольно, борясь с душащим кашлем, разрывающим грудь.       — Я знаю, что ты не любишь лечиться, но это не тот случай, ну, — он тревожно заглядывает в глаза, скусывая нижнюю губу. — Я куплю лекарства и ты будешь их пить. А если не поможет — свяжу и вызову неотложку.       — Ты — моя неотложка, — слабо улыбнувшись, мужчина сжимает его пальцы и проваливается в мучительный бред.       Очередной сон. Где все ещё было хорошо. Где они были вместе. Каждое пробуждение — маленькая смерть. Необходимость покинуть тот мир, где нет этого гнетущего, холодного одиночества. Выпасть в серую, ничем не привлекательную реальность, которая кажется куда менее настоящей, чем яркие и счастливые сны. Сны, где истинная пара рядом. Сны, где хочется остаться навсегда. Но боль напоминает, что это невозможно. Что все осталось в прошлом. Что так бывает — истинные расстаются.       В очередной раз, перетягивая грудь эластичным бинтом поверх повязки, Дерек мрачно усмехнулся. Хуже всего было по утрам и поздним вечером — тело, привыкшее к определенному положению не желало мириться с его сменой и выражало протест болью. За грудиной давило, перехватывая дыхание, а лёгкие хватало мучительным спазмом. Приступы становились все длиннее и болезненнее с каждым разом, оканчиваясь глубоким, выворачивающим наизнанку, кашлем и неизменной тошнотой. Что-то рвалось там внутри, гулко лопаясь и выталкиваясь кровавыми сгустками. В бредовые моменты ему думалось, что это сердце выходит комками, не нужное больше никому.       Очередной врач развёл руками:       — Это очень редкий случай. В моей практике вы — первый с такой проблемой…       Как китайские болванчики они говорят одно и то же, будто читая единственный на всех конспект. Недаром он их всю жизнь так не любил. Можно подумать, Дерек такой тупой и сам не понимает, что умирает. Никто не хочет говорить правду в лицо, все они виновато отводят взгляд, скрываясь за общими фразами.       Да, он уникален. Ухитрился, чёрт подери, отличиться ещё и в этом.       Он никогда не верил во все эти сказки про родственные души, предназначенных друг другу людей, истинные пары и «долго и счастливо». За жизнь Хейл повидал достаточно пар, не обладающих отметками соулмейтов, вполне довольных своим выбором, отмечающих одно за другим десятилетие семейной жизни. Даже сам однажды пытался создать семью. Увы, брак отнял несколько лет жизни, сотни километров нервов и немалые деньги — вкладываться в семейный бюджет бывшая жена не любила. Так что к тридцати годам Хейл точно знал, что семья — это не его от слова совсем. Приходить домой после работы, целовать суетящуюся на кухне жену и трепать по макушке ребёнка, вытирать со штанов слюни умильно виляющего хвостом пса… Нет. Он бы не смог. От этой картинки начинало тошнить, а совместным бытом Дерек пресытиться успел ещё в первые пару лет брака.       В детстве каждый мечтает быть избранным, в юношестве каждый мечтает обрести любовь и что бы сразу, раз и навсегда. Еденицы однажды обнаруживают у себя на теле чьё-то имя. И ещё меньшая часть встречает его обладателя. Хейл видел только одну пару, связанную такими узами и так и не понял, чем же они так отличаются от других, не носивших на себе метки. Пока однажды не обнаружил у себя на левой ключице витиевато выписанное имя — Стайлз.       Заправить непослушный кончик ткани, под ровные ряды бинта, закрепляя. Надеть чистую футболку и осторожно заправить в джинсы, стараясь не слишком двигаться, что бы мышцы не схватила новая судорога. Укол уже сделан, осталось немного подождать, пока обезболивающее подействует. И он сможет почувствовать себя живым. Ненадолго — всего два-три часа, иногда чуть больше, иногда чуть меньше. Немного резковатый, но вместе с тем, пряный запах одеколона заглушит шлейф крови и спирта после инъекции. И можно выбираться в люди.       Привычка коротать вечера в небольшом баре на окраине, неподалёку от снятого недавно лофта, стала ритуальной. Что бы не оставаться наедине с собой и своими воспоминаниями. Что бы видеть, что жизнь идёт своим чередом, не взирая ни на что. Личные драмы, маленькие трагедии, небольшие радости и горести продолжают случаться в жизни людей. Время мерно тикает стрелками часов над стойкой, отрезая ещё и ещё от жизни, всё приближая и приближая момент конца. А Хейл все ещё в тайне на что-то надеется, вздрагивая от резких звуков и шагов под окном или возле двери. Все ещё мечтая о чем-то. Так глупо.       Классический заказ — бутылка виски и пачка сигарет. И это его ужин на протяжении последних месяцев. Бесполезно заботится о здоровье, когда жить осталось всего ничего. Когда каждый день приносит лишь боль.       Хейл пытался все исправить. Объяснить. Надеялся, что Стайлз поймёт. Но видел, как осточертели ему эти душеспасительные разговоры, чувствовал, как набивает оскомину каждым своим словом. Слишком разные, что бы быть вместе — огромная разница в возрасте, взглядах на жизнь, увлечениях, интересах. Родственные души, не способные ужиться вдвоём.       — Я хочу кое-что спросить, малыш, — тот случай когда не стоит задавать вопрос, потому что страшный ответ уже подсознательно известен. Но сил бороться за ускользающие отношения больше нет.       — Спрашивай, конечно, — очередной вечер, когда его пара слишком занята, что бы уделить внимание. Внимание, которого просто нет на протяжении уже неизвестно какого времени.       — Ты… Любишь меня? — голос звучит тихо и хрипло. Господи, до чего всё дошло. Стайлз поднимает взгляд, отрываясь от книги и смотрит. Долго. Оценивающе. Внутри понемногу затягивается тугой узел, сдавливая грудную клетку и перехватывая дыхание.       — Нет. Любовь это отвратительное чувство. И я ни за что на свете не хочу его испытать. Это самое ужасное, что может случиться с человеком. Я испытываю к тебе нечто большее и считаю, что это чувство глубже любви. Прости, что не сказал тебе то, что ты хотел слышать. Но врать в этом я не буду. Если захочешь уйти или побыть один — я пойму.       Дерек коротко кивает в ответ и… остаётся. Потому, что не может иначе.       — Спасибо, что сказал мне правду, — он пытается сохранить лицо, когда внутри всё рвётся на части, а перед глазами темнеет.       Не смотря ни на что, все еще теплится глупая надежда. Что он одумается. Что он поймёт. Осознает. Но разум твердит, что этого не будет.       Последний разговор врезался в память особенно сильно.       — Дерек, в чём дело?       — Всё в порядке.       — Нет не в порядке. Иначе мы бы не ссорились каждый день. Я же все это вижу. Как ты смотришь. Молчишь и смотришь, думая, что я не замечу. Почему тебе это так нужно? Что, свет клином сошелся на прикосновениях? Зачем это? Почему мы не можем просто общаться? Каждый раз все сводится к этому. А потом ты сидишь мрачнее тучи и смотришь. Словно тебе только одно от меня нужно.       И Хейл не выдерживает. Потому что бесконечно устал. Затрахался дожидаться благосклонности. Выпрашивать поцелуи. С боем вырывать каждое объятие. Схватив куртку просто уходит, захлопнув дверь.       А через несколько дней имя Стайлза чернеет. На ключице начинает расползаться тёмное пятно. Чернильной кляксой оно ползет на грудь, растекается по торсу воспаленным сгустком боли. С каждым днём оно становится всё больше, всё темнее. Чёрная гниль сжирает Дерека вместе с обжигающей тоской. День за днём, ночь за ночью. Апатия, слабость и сонливость становятся постоянными спутниками. Наверное, он должен был бороться с этим, усилием воли научиться жить дальше и тогда болезнь отступила бы. Но Хейл не стал…       Стук в дверь такой, будто её пытаются выбить. Стальная полоса кажется трещит по швам. Дерек не спешит открывать, он никого не ждёт. Да и сил, что бы встать с постели слишком мало. И на долю мгновения даже кажется, что это просто очередной бредовый сон. Но грохот не стихает и приходится встать и пойти открывать, что бы хотя бы просто дать в морду нежданному визитеру, мешающему спокойно сдохнуть. Перед глазами прыгают чёрные точки и голова нещадно кружится, но он упорно бредёт к двери, под не стихающий стук.       — Да кого там чёрт принёс?! — глухо рыкнув, Дерек опираестся о косяк, что бы отодвинуть засов.       На пороге Стайлз. Кажется, это всё-таки лихорадочный бред.       — Дерек, я пришёл, что бы…       И тут его взгляд скользит с лица на обнаженный торс, сейчас не прикрытый бинтами.       — Что это? — он тянется подрагивающими пальцами, зная ответ. Всё слишком очевидно. Когда кончики прохладных пальцев касаются припухшей кожи, мужчину пронзает дикая боль и, не сдержав стона, он падает на колени. Стайлз опускается рядом, трясёт за плечи, что-то говорит, но Дерек уже не слышит, обессиленно приваливаясь к нему и тяжело дыша.       Это просто очередной мучительный сон и никак иначе. Этого не может быть. Подушечки пальцев поглаживают по щекам, убирают слипшиеся от пота волосы со лба. Тёплые мягкие губы касаются щеки, находят его, сухие и искусанные и накрывают в осторожном поцелуе. Хейл отчаянно отвечает, боясь, что видение сейчас исчезнет, как и всегда. Стремится всей душой навстречу, как утопающий, хватаясь за плечи, зарываясь пальцами в короткие тёмные пряди на затылке, лихорадочно шепчет: «Стайлз… Стайлз…». Потому что не верит. Потому что боль отступила. Потому что, повинуясь прикосновению соулмейта, гниль исчезла, перестав убивать его.       — Тише, тише, да что ж ты буйный такой, — сквозь муть и шум в ушах пробивается голос Стайлза. — Я здесь, с тобой, всё нормально.       — Стайлз. — Собственный голос кажется Дереку чужим и едва слышным, таким непослушным.       — Доктор, кажется капельница помогла.       — Вы поздно обратились, юноша. Ещё день-другой и было бы куда хуже, — чей-то чужой строгий голос заставляет открыть глаза и увидеть белый потолок над собой, вместо привычного переплетения балок и бетонных плит лофта.       — Но теперь всё будет хорошо? — тёплые пальцы убирают пряди со лба, поглаживают по щекам, плечу.       — Разумеется. И будьте строже со своим соулмейтом. Со здоровьем шутки плохи.       — Конечно, доктор.