Любовь до, во время и после войны

Райнер временами забывал о том, что у него больше не было способностей титана. Порез, который он случайно получил, пока готовил обед, заживал неделю, синяки тоже теперь сходили чудовищно медленно, а заодно организм уже несколько раз успел напомнить ему, что такое расстройство желудка и расстройство кишечника. Конни долго отчитывал его за тот самый порез, прочитал целую лекцию о правильном питании и вреде алкоголя, а заодно о том, что впредь нужно быть осторожнее. Слушая его, Райнер только и мог думать о том, как ему нравится, когда Конни волнуется за него. Они очень привязались друг к другу за этот год. Райнер в Марли чувствовал себя чужим среди своих, Конни не мог вернуться домой, чтобы встретиться с матерью, и они как-то умудрились зацепиться друг за друга и заполнить пустоту друг друга чем-то другим. Даже если чувства, которые выросли из грязи войны, не были любовью, Райнера все устраивало. Он даже был готов мириться с бесконечными попытками Жана задеть его за живое. Однажды Райнер в дождь пошел за Конни на ферму, где тот работал, чтобы отнести забытый им поутру завтрак. — Ты дурак? — Чего дурак-то? — спросил Райнер и улыбнулся, стирая тыльной стороной ладони капли с лица. — Заболеешь ведь. — Конни улыбнулся в ответ и набросил ему на голову свою сухую рубашку. Так себе полотенце, но ничего лучше под рукой не оказалось. — Забыл, наверное, что это такое? Ты теперь обычный человек. — А ты? Зонт ты так и не купил... Конни пожал плечами: — Я деревенский, что мне какой-то дождик сделает? А у тебя организм считай как у ребенка, снова учится бороться со всякой гадостью. — Ничего со мной не случится... если поцелуешь. Щеки Конни заалели, и Райнер невольно вспомнил их юность. Воспоминания о потерянной ребяческой невинности, о падении стены Мария, о Тросте, обо всем, что случилось после, нахлынули на него одной огромной волной. Ему стоило всех сил не показать этого Конни. — Дурак, — шепнул он и притянул Райнера к себе. Теперь они были почти одного роста, но Конни все равно трогательно встал на цыпочки, чтобы его поцеловать. *** На следующий день Райнер слег с высокой температурой. Его то трясло от жара, то от озноба, ломило будто бы все конечности сразу, а от любых запахов выворачивало наизнанку. Когда Конни попытался напоить его супом, Райнер смог проглотить только три ложки, а на четвертой все резко полезло наружу. Его быстро — он не успел не то, что свеситься с кровати, а просто приподняться, — и некрасиво стошнило. — Прости, — прохрипел Райнер, пытаясь стыдливо убрать все следы пахучей желчи с подбородка, чувствуя, как несколько капель затекли назад и безнадежно испортили наволочку подушки. Конни только улыбнулся. — Все в порядке, не извиняйся, это ведь ты из-за меня заболел... Если бы не моя пустая голова, тебе не пришлось бы тащить мне этот треклятый завтрак в дождь. Он мягко обтер его лицо краешком смоченного в воде полотенца, мастерски быстро поменял подушку. Райнер вдруг почувствовал укол вины, снова ощутил, как волна воспоминаний готовиться накрыть его с головой, и цепко схватил Конни за руку. — Ты ни в чем не виноват, Конни, — сказал он как можно строже и четче. — Передо мной ты никогда ни в чем не будешь виноват. Усек? Улыбка Конни стала какой-то фальшивой, а глаза заблестели, но он ничего не ответил, только бегло прижал ладонь Райнера к своим губам. *** Пришел и ушел врач, кажется, сделал укол и заставил что-то выпить, но Райнер этого не помнил. Все это время он провел в забытьи, по пояс утопленный в отходах собственной памяти. Марко Ботт. Томас Вагнер. Мина Каролина. Бесчисленные солдаты разведкорпуса. Он убил их всех. И даже Бертольда — даже его убил именно Райнер. Его мертвецы один за другим выныривали из темных вод, окровавленные, избитые, изуродованные, цеплялись за него и пытались утянуть за собой. Райнер смог бы это пережить, если бы они молчали, но... — Почему ты бросил меня умирать, Райнер? На Бертольда было невозможно смотреть, и не потому, что голова его была разможжена не три неравные части зубами титана, не потому, что на месте его рук и ног остались лишь пустоты. В его глазах и на его губах — вопросы, на которые у Райнера нет ответа. — Почему ты убил меня, Райнер? Марко вжался изодранной половиной своего лица к его ноге, и острые обломки костей впились в ногу, раздирая кожу, отравляя тело горькой правдой. — Почему ты решил, что мы ничего не стоим и должны умереть? Они медленно утаскивали его за собой в темные воды. По щекам Райнера стекали слезы. — Простите меня, ребята, я... стольких вас... я убил... стольких убил... — бормотал он, всхлипывая и дрожа. — Все хорошо, все хорошо, — вдруг донеслось до него. Райнер моргнул. Исчез кошмар и осталась только кровать, пропитавшаяся потом и дрожащий Конни, прижавшийся к нему. — Я тоже многих убил, — прошептал он куда-то ему в висок, баюкая в своих крепких и горячих объятьях. — Я считал... Людей вышло больше, чем титанов, представляешь?.. Мы оба... были не самыми лучшими. Но мы ведь начали все заново, ага? Мы... будем счастливы. Ты. Я. Твоя мама. Моя мама. Все. Все будет хорошо, Райнер. Веришь? Даже если это было ложью, Райнер отчаянно хотел ему верить, поэтому не нашел ничего лучше, чем развернуться к Конни лицом и сказать: — Я люблю тебя.