Отец для Кэролайн

Случилось это в Париже. Подавленный нежеланием Дейзи видеть меня, её отказом от моей заботы, я сначала хотел вернуться домой сразу же. Но потом решил остаться в городе хотя бы на короткое время — чтобы убедиться, что моя любимая женщина так сильна, как заверяла меня, лёжа на больничной койке. Что она способна во всех смыслах встать на ноги сама. Без меня… В глубине души я знал: так оно и есть. Дейзи справится. Научится ходить заново, несмотря на все те ужасные переломы. Научится жить с уродливыми шрамами на ногах и незаживающей раной в душе оттого, что как балерины её уже нет. И никогда не будет. Но уехать в тот же день я всё равно не посмел. Как можно было вот так оставить её? Пусть она и сама прогнала меня из своей жизни… Да и как вообще можно сразу смириться с мыслью, что женщина, которую ты любишь, будет одна, безо всякой помощи, сражаться со своей болью — телесной и душевной? Что ты не в силах прорваться сквозь стальную стену упрямства, которой она отгородилась от тебя, и подставить ей плечо? Что нельзя прижать её к себе и расцеловать каждый шрам… Пришибленный этими тяжкими раздумьями, я не заметил, как больница осталась далеко позади. А день, погаснув навсегда, уступил место безветренной, но холодной ночи. Плотнее закутавшись в плащ, я осмотрелся и понял, что вышел чуть ли не за город. Прямо передо мной, блестя и переливаясь в лучах только что взошедшей круглой луны, шумела прекрасная, загадочная Сена. В нескольких десятках шагов в направлении города виднелся невысокий мост. Опустившись на одно колено, я зачерпнул было воду ладонью, но тут же отряхнул пальцы: их мгновенно свело от холода. Засунув руку под мышку и поднявшись на ноги, я решил, что уже достаточно намёрзся. Вернусь в гостиницу, напьюсь горячего чаю и лягу спать… Не знаю, как сложилась бы наша с Дейзи судьба, не брось я случайного — о великое сплетение случайностей под названием Жизнь! — взгляда на другой берег… Первая моя мысль была, что эта женщина не в своём уме… По правде сказать, я ещё не раз так думал. Только потом, когда все эти события несколько уложились у меня в голове, я понял, что ошибался. Несмотря на холод, одета она была в лёгкое — хоть и старомодное, до пят — платье. Но и в нём не собиралась оставаться… Быстро оглядевшись — и не заметив меня, так как я стоял в тени высокого дерева, — женщина расстегнула платье. Сбросила его. Освободилась и от нижнего белья… Распустив тёмные — насколько я мог рассмотреть их с другого берега — волосы, которые полностью закрыли ей спину, она медленно, тяжело опустилась на колени. «Сколько же ей лет?» — мелькнула мысль. Конечно же, я не мог разглядеть, есть ли у неё на лице морщины. Отсюда она казалась молодой… Невольно попытавшись сравнить её комплекцию с изящной фигурой Дейзи, я подумал, что их вообще нельзя сравнивать. Женская красота может проявляться в совершенно разных формах, но главное — не тело, а душа. Одухотворённость, без которой Галатея так и осталась бы мёртвой мраморной скульптурой. Наблюдая за движениями этой невысокой и достаточно полной, но уж точно не безобразной женщины, я уже мог приоткрыть завесу, за которой скрывалась её неповторимая душа. Душа, полная боли, отчаяния, мольбы… Встав на колени, она простёрла руки к небу. К Богу ли, к освещающей ли её, но не меня серебристой луне — я не знал. Не слышал срывающегося шёпота, не видел слёз. Но чувствовал их… Закрыв лицо руками, она согнулась и прижалась ими к коленям. И я понял, что уже не чувствую холода. Меня бросило в жар то ли от вида неприкрытого, беззащитного женского тела, то ли от жгучего стыда. Мне показалось на какой-то миг, что нет между нами серебристой от лунного сияния реки. Что не в десятках шагов от меня скорчилась на земле дрожащая не то от холода, не то от душевных мук женщина, а здесь — у самых моих ног. Что меня, а не неизвестно кого, молит она об исполнении какого-то заветного желания. Поднявшись с колен ещё тяжелее, чем опускалась, незнакомка подошла к самой воде… Погрузила в неё одну ногу по щиколотку… вторую… Побрела дальше… ещё дальше… Оцепенение, словно охватившее меня плотным серебристым коконом с того мгновения, как женщина сняла одежду, разлетелось наконец на мелкие осколки от вида её погружённого по пояс в воду — в обжигающе-ледяную воду! — тела. От осознания, что она не собирается останавливаться… — Стой! — отчаянно закричал я, выскочив из тени дерева. — Не надо! Выйди из воды! Замерев на мгновение и протянув — видно, невольно — ко мне руку, она сделала шаг… вперёд. Я бросился со всех ног к мостику… Задыхаясь, не удержался на ногах у другого берега — в нескольких шагах от женщины, которая стояла на той же глубине, но вполоборота. — Иди ко мне… — протянул ей руки. — Не губи себя… — Вода не сгубит меня… — дрожащим от озноба голосом отозвалась она. — Вода примет… Поможет забыть… — Иди сюда! — вскочил я с земли, уже немного восстановив дыхание. — Дай мне руки… Ну же! — Что тебе до меня? Уже развернувшись ко мне лицом, она опустила дрожащие руки, которыми неловко закрывала грудь. Замерла в лунном свете, словно изваяние греческой богини… — Что тебе до меня?.. Я поднял взгляд и встретился с ней глазами… Почувствовал: от моего ответа зависит человеческая жизнь. Если даже я брошусь в ледяную воду вытаскивать её — нырнёт, пойдёт на самую глубину. Сгубит нас обоих… А как же Дейзи? Как я её оставлю? — Что ты хочешь, чтобы я сделал? — шагнул всё-таки я в воду почти по колено, по-прежнему протягивая к ней руки. — Просто скажи. Если в моих силах — сделаю… Здесь глубоко. Я тебя не оставлю, но утонуть можем оба. И та, которую люблю, останется одна. А она умирать не хочет. Она будет цепляться за жизнь, что бы ни было… Женщина мелко-мелко задрожала. И я понял, что замирала она от оцепенения — такого, которое совсем недавно охватывало меня. А теперь снова чувствует обжигающий, губительный холод… Дико, страшно закричав, она не вышла из воды — бросила себя навстречу мне. Прижалась всем телом… Ей было не просто холодно — больно! — Скажи… своё… имя! — простучала она зубами, когда я уже выволок её на берег, и мы оба свалились на холодную землю. — Бенджамин, — пробормотал я, закутывая её ниже пояса в свой сухой плащ. — Бенджамин… — судорожно схватила она меня за руку. — Пообещай, что исполнишь моё желание… Оно тебе под силу… Мои пальцы обожгло диким холодом. Будто вытащенная из воды утопленница, а не живая женщина, молила меня о чём-то, что дарует ей покой… Повинуясь властному порыву — помочь, защитить, унять боль, — я наклонился к маленькой, хрупкой женской руке и попытался согреть её своим дыханием. — Одна ночь… — прошептала-прорыдала незнакомка. — Это будет лишь одна ночь… Так, как ты любишь её. Ту, за которую боишься. Ту, которая держит тебя в этом мире… Меня не держит никто… Я хочу почувствовать… как это… когда… — Неужели никто… — выдохнул я, — никто не хочет обнимать тебя… оберегать… унимать твои слёзы… Мне вдруг неудержимо захотелось коснуться её тела. Красивого, живого… чистого… Да и на лице нет морщин — хоть и глаза выдают возраст. Она старше Дейзи. Молодые так не страдают… Лишь после многих лет одиночества, душевных мук могут быть у человека такие глаза. Словно проломив невидимую преграду, я положил руку на её ничем не защищённое белое плечо. Оно оказалось не таким холодным, как пальцы. А ещё — мягким, нежным… Наверное, как у ребёнка… Страшный, полный невыразимой боли стон… Потоки слёз… Искажённое безмолвным криком лицо… — Что с тобой? — невольно убрал я руку. — Больно… — неожиданно спокойно сказала она. — Больно, Бенджамин… И холодно… Холодно… Ты поможешь мне? Ты обещаешь? Одна ночь… Одна ночь с ней… будто с Дейзи. Чтобы она почувствовала моё тепло… — Как тебя зовут? — У меня уже нет имени… — прошептала женщина. Или ребёнок? Видно, не только я был ребёнком, выглядя на десятки лет старше… Есть и такие, которые остаются детьми навсегда. Которых нужно защищать, оберегать каждый миг — иначе у них просто не будет сил жить. — Одна ночь? — тихо-тихо сказал я. — А после неё? Как я тебя брошу? Это же не какая-нибудь бездушная интрижка… Подумай: как я буду потом смотреть в глаза той, которую люблю? — Одна ночь, — ещё тише произнесла она почти белыми губами. — Одна… и я уйду. Помоги мне, Бенджамин… Помоги, если есть в тебе милосердие… В следующий миг эти мягкие губы прильнули к моей руке. К той, которую я только что убрал с её белоснежного плеча… И я почувствовал, что не посмею сказать «нет». — Я отвезу тебя в гостиницу, где остановился, — сказал я, стараясь унять дрожь в голосе. — Только не плачь так… Ноги хоть немного согрелись? Сможешь подняться? — Смо-гу… — делая над собой огромное усилие, встала на колени незнакомка. — Подай мне одежду, Бенджамин… Когда я подобрал с земли её платье и всё остальное, она уже стояла на ногах. Мой мокрый плащ валялся на земле… — Помоги застегнуть… — повернулась она ко мне спиной, перекинув наперёд тёмно-каштановые волосы, в которых сверкала серебром в лунном свете седина. Я стал одевать её — как ребёнка. Не прикасаясь к манящему телу, застёгивал крючки и пуговицы… Плащ я так и забыл на берегу Сены. Надеюсь, он согревал потом кого-то, кто в этом нуждался…

* * *

— Бенджамин… — прошептала женщина-ребёнок, когда мы вдвоём сели на кровать у меня в номере, освещённом чудесными серебристыми лучами. — Бенджамин… Такое имя… будто музыка… Пальцы её уже согрелись. Стали как у живого человека, а не у призрака со дна реки. Она гладила мне этими тоненькими пальчиками волосы… Тронула за кончик носа. Провела с неизъяснимой, трепетной лаской по щеке… Несмело прижалась мягкими губами к шее… Я невольно вздрогнул и закрыл глаза, почувствовав, сколько в этом хрупком существе нежности… Я не смотрел тогда на её тело — просто забыл на время об этих пышных формах зрелой женщины. Мне вдруг вспомнилась моя Дейзи, когда она была маленькой… А теперь, подумал я, пора вспомнить её теперешнюю, взрослую. И подарить этой безымянной женщине, с которой меня свела сплетённая из бесконечной цепочки случайностей жизнь, ласку. Ласку столь же искреннюю, чудесную и животворящую, как та, которую она дарит сейчас мне. Старомодное платье уже висело на стуле — как и остальная её одежда. Но я всё не решался открыть глаза… Так, наверное, чувствует себя молодой пианист перед ответственным концертом. Боится сделать неверное движение, нажать не ту клавишу… Мне предстояло что-то подобное. Но… ещё более важное, чем искусство Музыки. Я мягко — со всей нежностью, на которую только был способен — взял её за плечи. Коснулся губами согревшихся уже ярко-розовых губ… Ответа не было. Она… казалось, перестала дышать. Замерла в моих руках, закрыв глаза… А когда открыла — я наконец заметил, что глаза эти изумрудно-зелёные. Из них медленно текли прозрачные слезинки. — Помоги мне… — прошептала она, глядя мне прямо в душу. — Помоги мне, Бенджамин… Разбуди меня… Я так долго спала… и проснулась на одну ночь… Я ещё раз прижался губами к её нежным губам… Получил несмелый ответ… Понял, что не нужно сильнее. Иначе разрушу что-то такое, что нельзя разрушать. Если бы я помнил об этом всё время… Если бы способен был думать в тот роковой миг… Но случилось то, что случилось. Судьбу не обманешь, не обойдёшь… А тогда — держа её, хрупкую девочку-женщину, в руках и снова закрыв глаза от её ласки — я ещё ничего не подозревал… Она покрывала бесконечными поцелуями моё лицо и шею. Но не пыталась расстёгивать рубашку. И тогда я снял её сам. — Не спеши, Бенджамин… — прошептала она, с бесконечной мольбой заглядывая мне в глаза. — Не спеши… прошу тебя… Насколько можешь… Пусть я почувствую твои руки… как они гладят меня… и… Она коснулась ласковыми пальчиками моего плеча. Прильнула губами… Мне захотелось обнять её, прижать к себе крепко. Почувствовать кожей её тепло. Но… «Не спеши, Бенджамин…» Это её желание. Заветное желание, о котором она молила меня, дрожа от холода на берегу реки. Ради этого она вышла из губительной ледяной воды. Я тогда сделал всё, что было в моих силах. Гладил её нежную, бархатистую спину. Покрывал осторожными, ласковыми поцелуями молочно-белую шею, плечи, грудь… Чувствовал, как она то замирает, ослабнув у меня на руках и почти не дыша, то со знакомым уже полным сладостной боли стоном просыпается от странного полусна и возвращает все мои поцелуи мне… — Бенджамин… — шептала она, заглядывая мне в глаза огромными, полными слёз изумрудно-зелёными глазами. — Бенджамин… Ты творишь Музыку… Ты творишь Сказку… Будь счастлив… Будь счастлив с той, кого любишь… Она почувствовала тот миг, когда мне стало уже не под силу сдерживаться. И сдалась… Сдалась, как покоряются неизбежной судьбе. — Я твоя… — кивнув, снова поглядела она мне в глаза. — Что хочешь, делай со мной. Теперь не бойся ничего… Конечно же, я боялся. Боялся причинить боль этому ребёнку в теле взрослой женщины. Тем более что она просто сдалась мне. Приготовилась подчиняться всему, что я сделаю с ней. Боль… Я почувствовал всем существом её боль… Но сразу же провалился на несколько мгновений в беспамятство, вытесняющее все мысли… саму душу… Очнувшись же, ощутил, как тяжко она дышит. Как её трясёт… Следующие несколько минут помню плохо. Всё было как в дурном сне. Должно быть, я нацепил наскоро брюки и выбежал в коридор… оттуда в вестибюль… Вызвал скорую, не сумев толком ничего объяснить, но хотя бы назвав адрес… Примчавшись обратно в номер, я едва успел… смыть с её тела кровь. Когда зашли врач и медсестра, я накрывал её — обнажённую, беспомощную, почти бездыханную — одеялом. Зачем?.. На вопрос «что с ней случилось?» пришлось говорить правду. Что я не знаю даже, как её зовут, но мы с ней несколько минут назад… Пожилая медсестра посмотрела на меня. Без осуждения или злости. Просто посмотрела… Это было страшнее, чем если бы они оба облили меня потоком ругательств. Они сделали ей какой-то укол… Пришли санитары с носилками… На вопрос врача, есть ли у неё родственники, она ответила «нет». Пока мы ехали в скорой, она всё время судорожно сжимала мою руку. И молчала… Но вдруг заговорила. Шум машины полностью заглушал слова, и я наклонился к самым её губам. — Прости… — услышал я хриплый шёпот. — Прости, Бенджамин… Я всё знала… Прости… если сможешь. — Я простил… — зашептал я в ответ, не понимая, о чём она, и чувствуя себя будто в плену какого-то дикого ночного кошмара. — Скажи своё имя… прошу тебя… — Мирей… Верт… Я сказочница… Позаботься… Бенджамин… о моих сказках… Бен-джа-мин… До больницы её живой не довезли… Я вернулся в номер, вывернул карманы платья и нашёл ключи и паспорт. Мирей Верт. Тридцать девять лет. Замужем не была, детей нет. Адрес… В её убогой квартирке я нашёл рыжего кота, печатную машинку и кипу бумаг — чистых, исписанных неровным мелким почерком и заполненных аккуратным машинописным текстом. Машинопись оказалась переводом с английского на французский детской книги. Потом я узнал, что она работала в издательстве переводчиком и брала работу на дом. Рукописи же оказались черновиками переводов и её собственными сказками. А на одном листе было написано вот что: «Издательствам было невыгодно печатать мои сказки. Они даже не читали их. А друзей и родственников у меня нет. Но я верю, что, как сказал один иностранный писатель, рукописи не горят. Что их кто-то найдёт и прочтёт. И когда-нибудь они увидят свет… Позаботься о них — кто бы ты ни был. У меня несколько лет назад очень сдало сердце, и я не выдерживаю даже слабых физических нагрузок. А ещё стала просто нестерпимой тяжесть одиночества… Когда почувствую, что схожу с ума, — найду какой-нибудь способ наложить на себя руки. Чтобы не здесь… Очень надеюсь, мой кот Светофор простит меня. Благодаря ему я продержалась в этом мире чуть дольше. Но тоска по человеческому теплу меня убивает. Разрывает живьём на части. Если я решусь покончить с собой — попрошу сначала Бога о Чуде. Чтобы Он послал мне мужчину, который сможет подарить мне то, о чём я мечтала все свои почти сорок лет. К которому я смогу прижаться всем телом и почувствовать незащищённой кожей его тепло… Но я знаю, с мужчинами так нельзя. Поэтому я отдала бы ему всё, что у меня есть. Зная, что это убьёт меня… Если будет так — пусть он простит меня. Пусть поймёт, что нестерпимо это — сорок лет прожить без такого простого земного счастья… Не встретился мне тот, которому я захотела бы вновь и вновь отдавать всё своё тело и душу. Не встретился ни тогда, когда я была здорова, ни потом… Я попрошу одну ночь… если встречу того, у кого есть любимая женщина… Пусть он простит меня… Сказочница Мирей»

* * *

Похоронив Мирей, я пришёл к Дейзи, которая всё ещё лежала в больнице, и рассказал ей всё без утайки. Рассказал и о том, что тогда, в машине скорой помощи, дал себе два обещания: позаботиться о сказках моей девочки-женщины и о ней, Дейзи. И она перестала упрямиться. Я видел первый шаг Дейзи. Наблюдал, как она делает специальную зарядку для ног. Протягивал ей руки, как маленькому ребёнку, чтобы она шла ко мне. И ловил её в объятия… А через некоторое время врачи наконец разрешили нам начать полноценную супружескую жизнь. Мирей Верт умирала в уверенности, что причинила мне только боль. Но нет… Благодаря моей сказочнице мы с Дейзи соединили судьбы гораздо раньше, чем могли бы. Она призналась мне, что вернулась бы, но через долгие годы — окрепнув полностью и обретя уверенность в себе. Чтобы мы с ней были на равных. Но, как оказалось, нет ничего постыдного для женщины в слабости. В том, чтобы мужчина, который её любит, заботился о ней, будто о крошечном ребёнке… Мирей всё видит с Небес, и поэтому знает, что и о ней я заботился бы так же. Если бы я только знал, чем закончится эта история, всё было бы по-другому… Конечно же, для мужчины тяжело подавлять в себе природное желание. Но всё же это возможно… Знай я, к чему приведёт та ночь в гостинице, — не случилось бы ничего ужасного. Желанием её сердца и тела было моё тепло и ласка. И я, пусть нечасто, но мог бы дарить ей эту простую и вместе с тем великую земную радость. Мог бы целовать и гладить её кожу — словно передо мной маленький ребёнок. Как наша с Дейзи крошка Кэролайн… Благодаря Мирей мы с Дейзи смогли раньше подарить жизнь нашему ребёнку. А встреться мы позже, через годы, — и ей было бы труднее рожать, и я, поскольку неотвратимо молодею, не смог бы стать настоящим отцом для Кэролайн. А так — когда она уже готова будет начать взрослую жизнь, я ещё не стану её сопливым ровесником. Всё её детство я проведу с ней. Увижу, как моя дочь превращается в нескладную, угловатую девочку-подростка. А потом — в красавицу девушку. И все эти годы она будет чувствовать, что её отец — вот он, рядом. А пока что мы с Дейзи меняем Кэролайн подгузники и ждём, пока она подрастёт настолько, чтобы ей можно было читать сказки. У нас уже не одна полка в домашней библиотеке заполнена сказками… Есть там и книги Мирей Верт. И я верю, что она видит, она знает: я выполнил обещание. Дейзи говорит: если бы Мирей была жива и узнала мою историю — обязательно сочинила бы удивительную сказку обо мне. И поэтому я решил, как умею, записать всё, что со мной происходило в моей странной, перевёрнутой во времени жизни. Ну, а теперь настало время заканчивать последнюю главу истории Бенджамина Баттона. Кэролайн ещё совсем крошечная. А кот Светофор — один глаз у него зелёный, а другой жёлтый — стал совсем стареньким… Мне нужно заботиться о них. И, конечно же, о моей Дейзи. Она с завидным упорством восстанавливает свои многострадальные ноги. Ещё несколько лет — и сможет совсем хорошо ходить… но не танцевать. Сильно, очень сильно тоскует она по тому времени, когда танцевала в балете. И мы с ней должны что-то придумать, чтобы облегчить её боль. Мы обязательно придумаем… Мирей сказала бы, что верит в это.