Зов

1. – Так что, может, прекратишь корчить из себя хрен пойми что и попробуешь расслабиться? Голос Марти не выводит Раста из состояния, которому он так и не дал имени, хотя давно пора было. Любой, знакомый с дивным культурным миром русских, мог бы сказать по лицу, что Коул пребывает в классической tosca, и был бы глубочайше неправ. Так же как и предположившие у него депрессивное обострение. На деле он сосредоточен, как биатлонист или стрелок из лука. Да, это пожалуй, довольно точно. Умственно он весь выкручен и заточен и именно это придаёт ему настолько отсутствующий вид. Нет дела до того, как он сидит и уж подавно до того, как смотрит. – Я не в сочном восторге от этого местечка, дай мне собраться с мыслями, чтобы его имитировать, – с натянутой улыбкой шутит Коул и встаёт, чтобы уйти к барной стойке. Под ногами пружинят и хрустят половицы. В его бессонном состоянии почти оглушительно. Бодрит. У стойки он несколько раз стучит по ней зажигалкой, привлекая внимание бармена и вскоре возвращается с бутылкой пива. Смотрит на Марти — у того всё тот же вид счастливого бульдога на свободном выгуле. – А что, одного Мэгги бы не отпустила? Я то думал, ты уже взрослый мальчик... – сев за стол напротив Марти, Раст делает несколько глубоких глотков, не дожидаясь его ответа. – Я не намерен сидеть здесь с тобой до позднего вечера, ожидая конца твоих брачных игр. – Ревнуешь, Раст? Помолчи, ей-богу, и хлебай своё пиво... – взгляд голубых глаз Марти уже был направлен в полупустоту дверного проёма — там нарисовался многообещающий женский силуэт. Нога его под столом почти раздраженно ткнула ногу Раста и тот отъехал на стуле подальше, скрестив ноги под ним. "Охотничья стойка" Марти его почти забавляла, повышенный интерес к чему или кому-либо всегда придавал ему окончательное сходство с собакой, но измены Раст не одобрял. Вопрос был не в патриархальности взглядов Марти, да и Мэгги сама была той еще штучкой. Просто измены, как, впрочем, и отношения, накладывающие на взрослых людей ограничения и обязательства, которые те соблюдать не в силах, казались ему типичной для людей глупостью. – Давай, ковбой, катись... – подмигнул он Марти, отворачиваясь в сторону, чтобы прикурить. – Я всё вижу, но всё равно ничего в этом не понял. – Но мы же по делу здесь... – Иди, я займусь. По сути, по делу надо мне. А дальше были переговоры по левым перекупщикам у Леду. Дожать до прямой информации не удалось. И вскоре за этим всё покатилось в пропасть. 2. Когда Расту удавалось поспать, это не было сном по сути. Он ходил где-то между своих жизней, опьяненный илистой темнотой у самых его ног. Она стлалась и билась в них, привлекая внимание к тому, что он оставил в прошлом. "... – Крэш, завязывай! Нам еще до Уэйко чесать. – Коста хмурится, смотря, как Коул втягивает в себя очередную дозу в туалете заправки, чтобы оставаться на ходу вместе с мотоциклом. Время позднее. Он всё понимает, но его почему-то бесит смотреть на никуда не спешащего напарника. – Всё будет нормально. Я готов..." – Коул поднимает взгляд, сейчас он смотрит из темноты сам на себя, скрытый ей, убаюканный. Тогда он был еще более не собой — кровь в кожаной упаковке, да и та замешана с наркотой. А еще где-то в груди заряд пылающей ненависти. К такому теперь уже не приблизиться. Наверное, было что терять. Он ненавидел смерть. Что-то внутри вилось и перекручивалось змеиными кольцами, как нашивка на косухе, когда он понимал, что пахнет именно ей. Хотя сначала было не так. Сначала она просто ходила близко, так же быстро, как почти ручная теперь тьма, ничего не говоря, приучая к своему присутствию. Съезд в кювет и вывих. Потом апробация в тюрьме Брэдшоу. Клопы на кровати, бессонница, мексиканец, не дававший ему нормально спать. Тогда с Коулом заговорили даже стены — только он всё равно не отвечал. Заточки входили в бока соседей. Кожа на черепе очередного заключенного лопалась, как персиковая кожура, обнажая плоть под ней. Кровь текла, как сок и пахла, пахла, пахла. Металлически остро, щекоча ноздри, преследуя сутками – даже по выходу через пару месяцев Раста всё равно преследовал этот сраный запах. Смерть звала — а он посмел молчать. Жизнь откупала его, когда пришлось постоять в коридоре, терпя не Рыжего, но настолько же мерзкого ублюдка на себе. Тогда Коул иногда почти малодушно думал — а что если просто взять и замочить его прямо здесь, у медпункта, выпустить всё, пойти на зов, задушить голыми руками, вместо того, чтобы стоять с настежь распахнутой задницей просто чтобы выжить? Не смог. Не пошёл на зов. И теперь регулярно, раз примерно в сезон, заботливая жизнь припоминала и являла ему себя. Сначала дочь, потом, увы, ничего из наркотических видений, в которых тогда было проще, потом бывшую жену и разбитые телефоны и пепельницы, потом, по списку – Брэдшоу и веселье в ночных коридорах и мучительную бездвижность времени подо всем этим. Колесико щелкнуло, высекая искру, и всё понеслось снова. Смерть, отрицание, жизнь, отрицание, пауза. Ебаные стаккато марафонов с попытками поспать. Не выходило. Пауза закончилась. Коул взглянул на распятие ещё раз и почувствовал, как его распирает от смеха. Откинул на подушку голову и растворился в остатках ночного сумрака. 3. Когда Раст надевает новое старое лицо, сидя напротив Марти и затягивая жгут повыше локтя, последний испытывает острое чувство нечеловечности происходящего. Чтобы с этим смириться, приходится выпить. Нет, он тоже не мальчик, но Коул действует с пугающей осведомленностью. Коул идёт в самоволку. У него на лице совсем другие глаза — будто в него вселился дьявол, будто под зрачками газовые горелки, вот настолько они бешеные и пылающие. Пылающие ничем. И у Харта не остаётся слов, чтобы его останавливать. Только руки, чтобы помогать. "Без моей помощи так-то справляется," – не без горечи констатирует он про себя, когда его выпирают из клуба. Пока Раст уплывает на барже с Рыжим, чтобы помочь им обоим. Смерть позвала его — и в этот раз он пошёл. Потом — выстрел в голову Реджи Леду. И смерть хохочет, потому что Расту не пришлось идти на зов. 4. Всё, о чем Расту приходится думать теперь, когда Марти срывает на нём свой гнев — это что он, в общем-то, чертовски прав. Закономерное стечение обстоятельств. Правда, Харт не знает, и, наверное, никогда не узнает, что был внутри головы Коула, пока тот трахал его жену. И видит Господь, это знание не сделало бы ничего легче. Они месятся, ткань и швы на одежде трещат. Когда земля принимает Коула почти дружественным отрезвляющим толчком, он только и успевает подумать о том, какой глупой была идея открываться хоть на полпальца. Он же всё про себя знает. Про то, как легко его делают идиотом. Как легко он обнаруживается несвятым и даже больным... Ненормальным. И как удобно делать на это упор впоследствии. Он делает единственный логичный выбор – сдаётся. Документы, табельное, значок. "Фискала", пусть и заслужившего призрачные регалии, больше нет. Есть Марти и его злость. И есть Раст, для которого это всё — чуть больше и чуть другое, чем ему интересно терпеть. 5. Когда они встречаются через десять лет и вместе вечером ищут всё необходимое, чтобы прижать Таттла, они видят друг друга на удивление ясно. Даже лучше, чем десять лет назад. Слово за слово... Ни у кого не склеилось надежной пары. Жалюзи плотные, слышимость невысокая, а если зажать Коулу рот — можно проворачивать что угодно хоть на полу. Нервы натянуты, как леска на спиннинге, они спешно трахаются, опрокинув оба пива, матерясь, периодически в сердцах почти зло и насильственно. Коул по-своему аутичен даже во время секса, хотя Марти очень старается его разжать. А утром они вместе вытирают сраное пиво, стараясь не поскользнуться на нём же. Пока они трахаются, Раст думает о том, что в этот раз иначе по сравнению с вынужденным, сшантажированным от и до сексом в Брэдшоу. И ему, в общем-то, очевидно, что он хочет Марти хотя бы слегка. Хочет, чтобы его задержали на пути в темноту, говорящую разными голосами. Хочет не ходить на запах и голос смерти, который так ненавидит в корне, хочет не заглядывать за угол и не шагать в край, не пробовать пройти через илистую и вязкую пустоту на зов дочери. Когда ему кажется, что он умирает, жизнь зовёт его голосом идиота Марти. И, наверное, впервые за всё время своего существования, чтобы просто отвязаться от него и успокоить, сказать ему, что всё хорошо — он, Раст, идёт. И это сложнее, много сложнее, чем кажется. Так же сложно, как остаться потом.