Hug A Drummer Day

— Папа, почему вы не берете нас с собой? Шнайдер медленно открыл глаза и, приподняв голову, бросил на сыновей, сидящих на краю кровати, оценивающий взгляд. Два маленьких светловолосых сорванца требовательно смотрели в ответ, хотя давно должны были наслаждаться отдыхом в своих кроватях. При этом на детских личиках не было заметно ни капли усталости, в то время как он сам чувствовал себя выжатым лимоном. Со стоном Шнайдер вновь откинулся обратно на подушку. Несправедливо. Он завидовал собственным детям. В конце концов, они могли нежиться в постели, а ему нужно было опять куда-то идти. Сегодня и без того была насыщенная культурная программа настоящего главы семейства: довольно ранний подъем, осмотр знаковых или просто красивых мест города, фотографии, фотографии, фотографии, долгая пешая прогулка с обязательной остановкой в парке с качелями, небольшое кафе с этой «чудесной» французской кухней… Много событий, много впечатлений, много движений. И что он получал вместо заслуженного ленивого отдыха с едой прямо в кровати? Почти ночной поход в элитное заведение с винной картой более обширной, чем список всех подружек Рихарда и Тилля вместе взятых. Ульрике как раз наводила марафет в ванной, а ему оставалось только лежать, устало вытянувшись на постели, и мариноваться в ощущении бессилия от собственной незавидной участи. — Вот будешь таким, — медленным жестом Шнайдер приподнял руку, ребром ладони рисуя где-то на груди полосу, — тогда и возьмем. А пока маленький. — То есть, ты обещаешь нам поход в ресторан года через два? Шнайдер снова приоткрыл глаз, смотря на хитрое личико старшего сына. Черт. Он и правда как-то продешевил — уже совсем скоро отпрыск догонит до показанной отметки, а после и перегонит, и что тогда? Придется держать слово. Как же быстро растут дети… А кажется, что еще вчера оба помещались у него в ладонях. — Вот через два года и посмотрим. А сейчас марш в постель. Мама увидит — получим все трое. Слаженное «ну, па-а-ап!» едва не заставило задребезжать стекла в окнах, а Шнайдера малодушно зажать уши руками. — Что «пап»? Уже поздно, вы маленькие и устали, соответственно — никакого ресторана. Так что марш в кровати. Он так и не понял, что же заставило сыновей резво соскочить с насиженных мест и протопать в свою комнату: его грозный вид или же тот факт, что в ванной перестала шуметь вода и Ульрике могла их услышать. Зато теперь можно было спокойно продолжать ничего не делать в тишине и покое, убеждая себя сдержаться и не уснуть. С каждой минутой делать это было все сложнее, и потому телефонная трель пришлась даже кстати. Не глядя, Шнайдер поднес тонкий прямоугольник к уху, чиркнув пальцем по экрану, и невнятно угукнул в микрофон, показывая, что предельно внимательно слушает. — Как ты мог так со мной поступить? — раздался в динамике голос Пауля, но, вопреки смыслу слов, обиды Шнайдер не ощущал. Заторможенный, он почти почувствовал, как напрягаются мозги в поисках ответа на поставленный вопрос: где и когда он умудрился накосячить, чтобы заслужить такую претензию? — Улетел, бросил одного, забыл навсегда… — продолжал наиграно плаксиво вещать в трубке Пауль, но Шнайдер слышал улыбку в голосе друга. Что же это все значило? Мысли разбегались не только от непонимания, но и от усталости. — Ты там спишь, что ли? — внезапный вопрос застал почти врасплох, заставив встрепенуться. От греха подальше даже пришлось приподняться и сесть, откинувшись на подушки — иначе он и правда рисковал улететь в дрему. — Нет, — ответил он тоном, больше подходящим под «да», и Пауль рассмеялся. Пауль вообще редко обижался, даже если Шнайдер вел себя как последняя задница. — Я забыл о нашей годовщине? Милый, я исправлюсь, честное слово, — улыбаясь и потирая глаза, принялся выбивать он себе помилование. — Да, да, ты мне это уже двадцать с лишним лет обещаешь, неблагодарный, — забурчал Пауль в ответ. — Почти угадал, на самом деле. С направлением. Но не с праздником. Не буду мучить, иначе у тебя шестерни окончательно рассыплются. Представь… — Пауль сделал паузу, а его голос почти моментально стал тише и вкрадчивее. — Да? — решил подыграть Шнайдер, уже приготовившись к чему-то совершенно из ряда вон. Происходящее бодрило, и сонливость отступила куда-то на второй план, а мягкий голос пробирался в самую глубь головы, оставаясь там теплым, пушистым клубком. — Представь, что ты только недавно проснулся. Ну… Это у Шнайдера почти получилось. По крайней мере усталость в мышцах была немного похожа на ту истому, что бывает после долгого, качественного сна. Когда хочется потягиваться и потягиваться, обнимать подушку и снова проваливаться в дрему. — Ты хорошо отдохнул и тебе тепло и комфортно в той твоей ужасной, но любимой серой кофте, которую я все никак не могу отобрать и сдать ее нуждающимся, — в голосе Пауля недовольство смешалось с весельем, и в груди закололи искорки смеха, но Шнайдер сдержался и только согласно замычал в трубку, ожидая продолжения. — За спиной ты слышишь шаги, и настолько рад их слышать, что унылая дождливая серость за окном нисколько не волнует, — теперь в чужом голосе слышалось самодовольство, и почему-то Шнайдер знал, кому принадлежат шаги, а значит, Пауль имел право на это самодовольство. Потому что Шнайдер и правда радовался, и очень ярко и отчетливо представлял дом Пауля, дождь, стучащий в широкое окно, и легкую поступь босых ног. Друг любил ходить без носков или домашней обуви, и ни один довод о перемерзании и сквозняках на него не действовал ни двадцать лет назад, не действовал и сейчас, сколько бы Шнайдер не бухтел, не обижался и не фыркал. — На себе ты ощущаешь пристальный взгляд, ежишься как всегда от недовольства и оборачиваешься, возмущенно нахмурившись, — Паулю хотелось добавить еще что-то — Шнайдер почувствовал это всем своим нутром, но нет, друг сдержался, а мягкая поступь голоса не прервалась прыжком смеха или неуместной шутки. «Что ты хочешь сделать?», — захотелось спросить Шнайдеру, но это тоже было бы нарушением, ненужным и непредусмотренным элементом в этой маленькой игре, и он смолчал. — После небольшой паузы ты чувствуешь руки на своей спине. — И ты встаешь на носочки для этого правда, правда ведь? — все же добавил Шнайдер, и Пауль слегка рассерженно фыркнул. Но это важно. Шнайдер буквально видел, как сильные руки тянутся к нему, как мягко перехватывают за ребра, ощущал, как в плечо упирается колючий подбородок, а все тело окутывает тепло чужого человека. Пауль, прижавшись к нему, обнимает сильно и плотно, делясь уютом и чувством защищенности, и знать, что ему пришлось приподняться на цыпочки ради этого жеста — маленькая, но важная деталь. — Да, чертова ты дылда, я поднимаюсь на носочки, — наконец ответил ему Пауль, справившись с негодованием, и Шнайдер широко, глупо улыбнулся, наслаждаясь воображаемым, но таким реальным ощущением чужих рук на спине. — Сегодня Hug A Drummer Day — нужно обнимать барабанщиков, — добавил Пауль немного погодя — еще чуть тише, серьезнее и с ощутимой теплотой в голосе. — Так что обнимаю своего. По телефону, раз уж в реальности не получается. — Спасибо, — с искренней благодарностью ответил Шнайдер, все еще нежась в ощущении призрачных, но таких теплых объятий.