С благодарностью, Гарри Джеймс Поттер

Бартемиус Крауч-младший с недоверием взирал на слегка измятый конверт с белой печатью в центре, которую, кажется, поставили совсем недавно. Тихо выдохнув, он осторожно поднёс бумагу ближе к носу, втягивая воздух и прикрывая глаза. Воск был хорошим: пах сладковатым мёдом, парафином и канифолем, — а пергамент — свежим, почти новым, будто только из Лавки Письменных Принадлежностей в Косом Переулке. Барти усмехнулся. Едва-едва покачал головой. Он не помнил, чтобы приговорённым к смертной казни разрешалось получать письма. Министерство допускало только встречу с родными под присмотром авроров, — одну-единственную, чёрт подери — но матери больше нет, а отца он убил сам, ни о чём не жалея. Других родственников Барти не знал, а остальным вход запрещался, не говоря уже про написание писем. Но, тем не менее, именно его он и держал в руках. Тонкие пальцы сжали пергамент, и Барти скрипнул зубами. Конверт не был подписан, печать являлась стандартной, ничем не выдающей своего владельца. Такие штамповали за три кната у магазинчика Писарро для всех — Барти помнил, как бегал туда ещё школьником, чтобы послать весточку матери. …Из груди вырвался тяжёлый вздох, и Крауч покачал головой, будто пытаясь отогнать лишние мысли: он не собирался давать им волю, особенно сейчас. Вместо этого он вернулся к изучению письма, вновь хмурясь и недовольно поджимая губы. После того, как на пятом курсе Блэк отправил ему анонимную записочку с сюрпризом, из-за которой Барти провалялся в Больничном крыле две недели, все послания без адресата и магической подписи он сжигал, беспощадно и без лишних раздумий. Но это… это письмо, несмотря на полную безымянность, будто грело замёрзшие пальцы, шептало, обещало, что не причинит вреда. Бумага жалась к костлявым рукам, запах приятно щекотал ноздри, и Барти, поборовшись ещё не менее четверти часа, наконец сдался и с мыслью — «Всё равно помирать» — вскрыл конверт, машинально зажмурившись, ожидая чего угодно. Однако всё… было тихо. Никаких боли, жжения, мучений, вспышек и ударов: в полутёмной сырой камере по-прежнему слышалось лишь чуть сбитое дыхание Барти, а снаружи — гудение прибоя. Даже дементоры не шуршали, не позвякивали жестяными фонарями на цепи, как обычно делали, направляясь к его уединённой камере на самом верху башни. Ресницы дрогнули, Барти раскрыл глаза и, не обнаружив и ими ничего подозрительного, жадно уставился на слегка неровный текст, вчитываясь в каждое слово.

10 июня 1995 года Бартемиусу Краучу-младшему

Здравствуйте, уважаемый мистер Крауч. Знаю, следующая фраза может показаться язвительной насмешкой над Вашим нынешним состоянием, особенно учитывая кто я, но всё же скажу: надеюсь, Вы в порядке, профессор. …Пергамент выпал у Барти из рук. Его лицо побледнело, глаза расширились до невозможности, а весь кислород вышел на одном выдохе, оставляя сжавшиеся лёгкие пустыми. «Что… что за…» …Честно говоря, я полностью эмоционально раздавлен: турнир, Вы, всё это время притворявшийся Грюмом, гибель Седрика, возрождение Волдеморта. — Быть этого не может, — охрипшим, едва различимым голосом выдал Барти, почувствовав, как тело сначала бросило в жар, а затем сразу же в холод. Он крупно вздрогнул, поёжившись, и, моргнув пару раз, ещё раз неверящим взглядом пробежался по немного корявым знакомым строчкам, окончательно убедившими его в личности адресата. Поттер. Гарри-Чёртов-Поттер, которого он не по доброте душевной проталкивал на турнире навстречу верной, казалось, смерти, решил написать ему, Пожирателю Смерти, отцеубийце, приговорённому к Поцелую, письмо. Будто они старые добрые друзья, которые давно не виделись. Барти с ожесточением смял перманент, и его губы зло искривились. Что это было на самом деле? Насмешка? Поттер что, издевался над ним, прикрываясь вежливостью? В промозглой тишине отчётливо послышался короткий скрип, а после — сдавленные ругательства сквозь зубы. …Это похоже на сюрреалистичный бред, адскую мешанину из кошмарных вспышек, — мне кажется, что я заболел и страдаю лихорадкой — и не имею ни единой возможности спастись… Барти тихо усмехнулся — то, что Поттер находился в таком состоянии, было неудивительно, ведь, как бы ни кричали репортёры «герой», он всё ещё четырнадцатилетний мальчишка, на которого слишком много свалилось. Правда, оставалось неясным, почему Поттер ни слова не написал о своих вечно поддерживающих его в такие моменты друзьях или хотя бы пресловутом Дамблдоре. …Сейчас, как и каждое лето, я торчу в доме своих родственников. Не могу говорить где именно, но это маленький городок в южной Англии с целыми рядами тэррест-хаусов, тисовыми деревьями и пустырём на окраине. Он ничем не выделяется: есть мелкая забегаловка рядом с заправкой, где можно купить обалденные горячие блинчики с шоколадным сиропом и чёрный кофе со специями, дерьмовая школа, заброшенная детская площадка, исписанная граффити, и ратуша, которая, кажется, никогда не работает… Барти тихо выдохнул, прищурившись и посмотрев на пергамент с некоторым недоверием. Нет, разумеется, он предполагал, что Поттера прячут в каком-то неприметном месте, но чтобы настолько… Барти заёрзал на холодных каменных плитах и поджал губы, почесав рукой небритую щёку, — значит, забытая Богом маггловская провинция? Как интересно. Говоря начистоту, Барти никогда бы не предположил, что Дамблдор решит спрятать Поттера в таком месте, настолько озаботившись безопасностью, но при этом полностью проигнорировав потребность мальчишки хотя бы малость узнать о магическом мире до Хогвартса. …Здесь прошло моё детство: не сказать, что воспоминания о нём радужные, как думают многие, но всё равно я ностальгирую: прохожу по знакомым местам, сижу на качелях, брожу среди пыли и гальки, там где начинается шоссе, размышляя — в детстве я часто сюда приходил и мечтал уехать от родственников. Знаете, сесть на попутку или пройти дальше, аж до Уокинга на Гилфорд-роуд, чтобы выйти к станции, сесть на поезд и укатить в Лондон: далеко-далеко… С потолка камеры тихо шлёпнулась на растрёпанные волосы грязная капля, но Барти даже не обратил на это внимания, пробегаясь взглядом по строчкам ещё и ещё раз, не в силах оторваться и в то же время признать, что он понимал — возможно, даже слишком хорошо. Чувствовал всю печаль, скрытую под неряшливо выведенными буквами, зажмуривался и тоже видел шоссе — нагретую летним солнцем, казавшуюся гладкой издалека дорогу с белыми полосами; а ещё вдыхал запах клейких зелёных листьев, чувствовал прикосновение узких шершавых ладоней, слышал смех — низкий и малость раскатистый, звонкий женский, тихий, но очень искренний и сдержанный, после перерастающий в громкий и счастливый. …Плотный комок образовался в горле незаметно и возмутительно быстро: Барти шумно сглотнул, судорожно втянув в себя воздух, и быстро-быстро заморгал — в камере и так было достаточно сыро. …Желание вспоминать похоже на стокгольмский синдром: горечь перемешивается с редкими, непонятно откуда взявшимися светлыми чувствами, какой-то болезненной необходимостью вернуться в прошлое, чтобы проснуться от крика Петунии, сделать завтрак, а потом поехать разносить газеты на ржавом велосипеде: кинуть «ЗигЗаг» под дверь Куперам, «Таймс» — мисс Кирстон, а себе прибрать один номер «Селект». …Для меня это важно. Но, наверное, вы даже не знаете, о чём я говорю, мистер Крауч, ведь росли в мире волшебников, а не магглов. Барти неосознанно улыбнулся, осторожно коснувшись подушечками пальцев высохших чернил, и прикрыл глаза — о, Поттер даже не подозревал насколько ошибался. Конечно, о «Селекте» Барти только слышал пару раз ещё в начале девяностых, но вот «ЗигЗагом» сам зачитывался вплоть до восемьдесят шестого — у него даже по-прежнему хранился четырнадцатый выпуск, посвящённый его обожаемым «Бёрдс». А ещё Барти помнил, как приятно прохладно бывает на юге Англии летом по утрам, знал, как болят ноги и задница, когда катаешься на велосипеде без устали, ощущал привкус свежести на языке и желание поскорее найти что-нибудь съестное. «Чёрт…» …Хотя всё равно. Вы наверняка читаете это дурацкое письмо прямо сейчас, не выбросили, не разорвали его, не сожгли — вы слушаете, а возможно, даже слышите меня. И этого достаточно. Барти закусил губу, чувствуя, как внутри от этих слов становится странно-неприятно — Поттер пишет так, словно это его единственный способ хоть как-то облегчить свою душевную боль, и ни о чём не просит — просто хочет сказать, сказать хоть кому-то. И говорит ему. Барти тяжело вздохнул, качая головой. Знаете, я ведь… никогда не считал себя кем-то особенным, мистер Крауч, пусть многие придерживаются иного мнения — уж не знаю, дело ли в тех третьесортных романах о подвигах «Великого Гарри Поттера», которые публиковали, когда я был ещё младенцем, или в статейках Скитер — это не имеет значения в любом случае. Не думаю, что я сделал что-то столь выдающееся, чтобы заслужить славу великого спасителя, — как минимум, часть её должна быть отдана и другим людям, сделавшим для магического мира не меньше, а то и больше меня. И, чёрт возьми, я совершенно не похож на тот образ, который рисуют себе в голове журналисты, фанаты, однокурсники и даже некоторые учителя: мне нравятся артхаусные фильмы, детективные романы и свитера Молли Уизли; я люблю спать до обеда, готовить, летать вечерами вблизи мунро и мечтаю о карьере художника, а не бравого аврора. …Не слишком напоминает героя, правда, мистер Крауч? Барти машинально кивнул, забавляясь тому, как легко и непринуждённо Поттер умудряется вести с ним беседу, находясь в полтысячи миль от него: в голове эхом отдавался голос мальчишки, а перед глазами рисовалось угловатое лицо — вот Поттер хмурится, вот едва сдерживает смех; а сейчас улыбается, грустно и как-то слишком по-взрослому. …Уверен, что вы согласитесь со мной. Но, как бы то ни было, я тот, кто есть, — прямо сейчас перед вами, на этом пергаменте. И я хочу увидеть вас, мистер Крауч. «Что?..» …Я совершенно один, и мне ужасно не хватает ваших язвительных шуток (но не мерзких, как у Снейпа), долгих рассказов о Тёмной Магии и защите от неё, советов — просто вас. Может быть, сходим в кафе? Или в библиотеку?.. Мерлин, я никогда не звал профессоров в подобные места. Но… вы особенный. Вы замечательный, мистер Крауч. Рот Барти слегка приоткрылся, а брови взметнулись вверх — интересно, Поттер понимал, что писал? Или, как и все гриффиндорцы поголовно, принципиально не придавал словам достаточного значения? …Замечательный учитель, я имею в виду! Разумеется, да… я ведь столько узнал благодаря вам. И поэтому хочу сказать «спасибо» лично. Я буду ждать вас на Чаринг-Кросс-Роуд с маггловской стороны рядом с магазином антикварных игрушек через неделю. Я знаю, что это глупо, но, кто знает, может быть, судьба улыбнётся нам обоим? …Я очень на это надеюсь, мистер Крауч. В наивном ожидании встречи и с благодарностью, Гарри Джеймс Поттер …Письмо с тихим шорохом выскользнуло из пальцев, осев на полу камеры, а Барти шумно выдохнул, откинувшись назад. Он уже почти успел смириться: прошёл все стадии принятия, морально подготовился к неизбежной скорой встрече с дементором, — но Поттер, как обычно, порушил все планы, ворвавшись совершенно неожиданно, ярко; сначала подарил надежду, а потом, незаметно для самого Барти, разобрал на части, будто конструктор, и сложил в удобном себе порядке, заставив в итоге вырваться из кокона, в который Крауч так старательно себя загонял, встрепенуться, почувствовать волнение и… желание? Барти окинул взглядом безжизненный коридор, по которому сегодня ещё ни разу не прошлись дементоры, прищурился, глядя на небольшое окно рядом с камерой, и критически посмотрел на прутья решётки. До Поцелуя оставалось четырнадцать дней, до встречи, которую ему назначил Поттер, — семь. У Барти, привыкшего рассчитывать всё с убийственной точностью, не было чёткого плана, союзников и чего-либо ещё, сопутствующего успешному побегу. Но зато у него было чёртово письмо, голос Поттера в голове и непривычная, постепенно расправляющая крылья надежда в сердце, благодаря которой Барти чувствовал, что ровно через неделю он, отмывшийся, в свежевыглаженном костюме и замаскированный, будет идти по вечно людной Чаринг-Кросс-Роуд рядом с нескладным тощим подростком со светящими от счастья зелёными глазами — хоть в библиотеку, хоть в кафе, хоть на край света.