После урока

      Закон подлости: последний урок всегда самый скучный. Чтобы помимо желания пожрать мучила ещё и сонливость, которую только усугубляет бухтение учителя, нагло сидящего прямо на своём столе. Его не слушали — он явно знал, что его не слушают, а потому даже не старался ничего объяснять. Зачитывал какой-то материал о Холодной войне из учебника, кажется, сам поклёвывая носом в страницы. В то, что наш новый историк — любитель сала и путинист, мы с одноклассниками поняли в первые же дни. Этот год был для него лишь ещё одним, а для нас, выпускного класса Образовательного центра «Ньютон» — бестолковым времяпровождением. Я с тоской поглядывала в окно, мечтая уже, чтобы нудный голос провозгласил окончание урока. Наматывала на палец одну из прядей из пышной копны, всё дальше погружаясь в мысли о плотном обеде и мягкой кроватке. — У кого-нибудь есть вопросы? — раздался чуть выше мужской баритон, и Рома захлопнул учебник, разбудив добрую половину класса. — Ну и замечательно. Тогда ознакомьтесь с результатами вашего прошлого домашнего задания, и можете валить. Никто не переглядывался на такую манеру общения и не шептался. Привыкли. Евгений Владимирович спрыгнул со стола, взял стопку листов с размашисто наставленными красным маркером оценками, и побрёл по рядам между одиночными партами: — Никита, хорошо, но таблицу надо было поподробнее… Листы быстро ложились перед носами учеников, и, получив свой, я уставилась на отметку, ожидая едкого комментария о своих умственных способностях. Мне пришлось дважды моргнуть, но на бумажке значилась гордая пятёрка, даже обведённая в кружок и украшенная жирной точкой. Открыв рот, я пробежалась глазами по ряду плюсиков у каждого ответа, которое написала сама в прошлый раз. Ничего себе. Выше тройки мне ещё ничего получать не доводилось, а тут такой джекпот. Вдруг я заметила какую-то приписку у пятого задания. «Зайди после урока, за дополнительным заданием» Пришлось перечитать ещё несколько раз, пока голос историка раздавался где-то в другом конце класса фоновым шумом. Что. Мать его. Это. За хуйня. Я торопливо свернула листок, пока никто за ближайшими партами, включая мою подругу Алину, не заметил, чем украсилось моё домашнее задание. Руки дрожали и отказывались слушаться, так что пришлось сложить их на груди и вдыхать поглубже. «Зайди после урока»?! Не может быть, чтобы это приписала рука Суходоева. Не может быть, чтобы этот моралист до мозга костей осмелился домогаться до своих учениц. У него что, есть член? Никогда даже не думала о таком, для меня преподаватели вообще считались бесполыми инфузориями-туфельками с одной-единственной клеткой, отвечающей за занудность. Но тут пришлось украдкой посмотреть на него внимательней. Он уже отдавал последние листы задним партам, бормоча свои замечания по заданию. Ну и… Хм. На красавчика-учителя, как в классических сюжетах, Евгений не тянул. Высокий и с пузом — настолько нескладный, как будто его лет в четырнадцать взяли за голову и ноги, да растянули, как пластинку. Но если бы не постоянное выражение бесконечной скуки на лице, я бы могла назвать его неуловимо притягательным: ему шла и лёгкая небрежная небритость, и торчащие в беспорядке прямые каштановые волосы. Глубоко посаженные глаза тёмного, болотно-зелёного оттенка, смотрели на каждый отдаваемый лист с тщательно скрываемой насмешкой, но моё внимание захватили его руки. Плотные, крепкие, хотя слабо верится что он подрабатывал грузчиком. Чересчур обычный и чересчур неряшливый, чтобы быть героем женских фантазий. Нет, я, конечно, тоже на модель Виктории Сикрет в свои почти восемнадцать не тянула от слова совсем. Но мне точно было интересней поболтать в туалете с подружками, чем сидеть и зубрить даты. И чем больше я смотрела, как ленивой походочкой шествует к своему столу историк, тем больше во мне крепла злость. Да кем он себя возомнил?! Думает, я теперь ему буду сосать за хорошие оценки?! Хрена с два, потому что и без его соплей я поступлю куда надо, зато грязь от этого паршивца терпеть точно не обязана! — Что ж, если вопросов по заданию ни у кого больше не осталось, то занятие окончено. Все свободны, — долгожданная фраза подняла среди моих одноклассников гвалт, и все начали спихивать свои вещи в сумки. — Даш, идёшь? — позвала меня Алина, но я отчего-то не спешила вставать с места. Бросила уничтожающий взгляд на преподавательский стол, за которым Евгений Владимирович уже заполнял классный журнал. В его длинных пальцах повернулась гелевая ручка, густые брови нахмурились, давая понять, что он сосредоточен не на окружившем шуме, а на деле. Я сглотнула и приняла единственно правильное решение: — Иди, я немного задержусь. Это по домашке, — с извиняющейся сухой улыбкой кивнула на свёрнутый листок. — Не опоздай на тусовку, — предупредив меня напоследок, Алина ушла из кабинета вслед за остальными. Я намеренно неспешно поднялась, чётко ощущая свою злость на эту тупейшую ситуацию, в которую меня поставил беспардонный препод. Вокруг всё стихло, когда дверь за последним одноклассником мягко прикрылась. Суходоев сидел, уткнувшись в журнал и расставляя отметки в столбик. Его дебильные очки сползли на середину крючковатого носа, и он явно не замечал, что кто-то остался в классе. Злость нарастала — и даже взгляд на эти чётко очерченные скулы не помог утихомирить колкую ядовитость в желудке. Я не недотрога, мой бывший парень-футболист это легко бы подтвердил. Но мне нахуй не надо терпеть такие тупые подкаты, чтобы мы в итоге оба огребли неприятностей. Обучение стоило мне слишком большого труда, чтобы спустить всё в унитаз одним скандалом, который вспыхнет, если этот листок в моих руках увидит кто-то ещё. Это надо прекратить в самом зародыше.— Кхм-кхм, — нарочито громко прокашлялась я, привлекая к себе внимание и подходя ближе к преподавательскому столу. — Кепкова? — вздёрнул брови историк, удивлённо смотря на меня из-под очков. — Ты ещё здесь? Есть вопросы? — Всего один, Евгений Владимирович, — как можно слаще улыбнулась я, решительно одёргивая свою голубую рубашку. Жаль, что не догадалась сегодня прийти в джинсах. Отчего-то чётко ощутилось, как мужской взгляд на долю секунды остановился на моих коленях, не прикрытых стандартной тёмно-синей юбкой в традиционную складку. Чёрт. Выгляжу, как в плохом порнофильме, если задуматься. От внезапной мысли злость всё же взяла верх над разумом и субординацией, и я попросту плюхнула перед его носом листок со своим заданием. — Что это? Он уставился на мою руку, закрывающую половину бумажки, и я быстро её одёрнула, шаркнув по столу коротко обрезанными ногтями. Задержав дыхание, следила за его лицом: прищуром глаз, оказавшимися неожиданно длинными ресницами, скривившимися тонкими губами. Он точно не смущён, в отличии от меня, заливающейся краской до самой шеи. — Хм, очень похоже на идеально выполненное домашнее задание, Дарья, — издевательски протянул он, откидываясь на стуле и возвращая мне внимание. Его рот изогнулся в откровенной насмешке. — Которое вы уже успели испоганить своими приписками. Не смешно. — Что? — тонко пискнула я, заходясь от возмущения и теряя дар речи от такой откровенной наглости. — Я? Хотите сказать, что у меня имеется такой же красный маркер, которым я сама себе написала… такое? — Кто вас разберет, закомплексованных девочек в пубертатном периоде, — Суходоев смерил меня настолько пренебрежительным взглядом, что я ощутила себя настоящей дурнушкой. Самообладание меня стремительно покидало, как и воздух в лёгких, когда я зашипела первые пришедшие на ум угрозы: — Евгений Владимирович, я понимаю, что вы себе позволяете многое. Но поверьте, если я отнесу это задание директору, а ещё лучше — сразу моим родителям, которые подадут иск за домогательства… — Боже, сколько драмы, Кепкова, — протянул он, закатывая глаза и перебивая меня на полуслове. — Во-первых, ты сочинила какой-то бред на пустом месте, потому что мне абсолютно всё равно на всех в этой школе, включая тебя. Во-вторых: на вас мне всё равно даже больше, чем на всех остальных. Вы совсем не особенная, обыкновенная девочка. Думаете, я бы домогался бы до ученицы? Тем более так дёшево, через записки? Его издевательство вышибло из меня остатки кислорода и здравого смысла. Я скрипнула зубами от злости, а руки сжались в кулаки. Значит, так?! Теперь он говорит, что я чмо? В груди кипело обидой и несправедливостью его слов, потому что втаптывать себя в грязь я не могла позволить этому сексуально озабоченному ублюдку. Сначала рот приоткрылся в желании гаркнуть, Но я быстро его захлопнула: глупо ссориться с преподом, от которого зависит мой аттестат, глупо привлекать к себе внимание других школьников за дверью в коридор. Мозг кипел, я буравила взглядом откровенно улыбающегося своей победе Суходоева. Он сидел, довольный, как чеширский кот, и всё, что мне сейчас захотелось — стереть это выражение с его лица как можно скорей. Пощёчина? Уйти, хлопнув дверью? Да это же его только порадует или разозлит, и это мало за такое хамство. Не думая, я заправила за ухо мешающие обзору пряди из своей чересчур густой копны. А затем потянулась к вороту строгой рубашки и демонстративно расстегнула дрогнувшими пальцами верхнюю пуговицу: улыбка нахала чуть померкла, а в болотных глазах мелькнула искра волнения. Возмущения? Не-а, ни на грош, и пусть не притворяется, потому что взгляд в чуть приоткрывшуюся ложбинку был заинтересованный, хоть и на короткий миг. — Значит, я никому не нужная, обыкновенная девчонка, так, Евгений Владимирович? — убавила я голос до низкого и вкрадчивого, начиная неспешно обходить преподавательский стол. Чёрт, никудышный из меня обольститель, но надо постараться, если хочу вогнать его в смущение и поставить на место. — Что ты делаешь, Дарья? — он спешно поправил очки на носу и сложил руки на груди, но его дёрганые движения были красноречивы до смешного. О, я знаю, как выглядит мужчина, которому не плевать. Спасибо, тебе идиот-бывший, который точно также раздевает меня взглядом, когда прохожу мимо. Этот влажный, похотливый интерес заставляет меня расстегнуть ещё одну пуговицу, лишь слегка приоткрывая верх нежно-голубого кружева лифа. — Как вы можете судить обо мне, если ещё ничего не видели? Во мне гудит уязвлённое самолюбие, и оно хуже всякого допинга мутит разум. Доказать ему, что я не преувеличиваю своей привлекательности. Что я уверена на сто процентов: приписка в задании была его провалившейся попыткой подката, ну или плохим стёбом. В любом случае, это дерьмо требует своего наказания. Нет, не при помощи директора. А просто подойдя ещё ближе, с торжествующим удовольствием наблюдая за растерянностью преподавателя. Он сам разворачивается ко мне лицом, в глухом голосе слышится напускная строгость, которая странным образом будоражит: — Так, Кепкова, прекрати немедленно. Ведёшь себя, как дешёвая проститутка. — А разве вы не этого добивались? — невинно хлопаю ресницами и добиваю оставшиеся пуговицы, на что чётко вижу дёрнувшийся кадык салоеда. Рубашка повисает по бокам, а кожа покрывается мурашками от собственной дерзости. Чёрт, не собиралась заходить так далеко, но меня несло, как съехавший с рельс локомотив без машиниста. — Вы, заносчивый преподователь, считающий школьников личинками настоящих людей, над которыми можно издеваться. Разве вы не фантазировали обо мне или о ком-то ещё из девочек в короткой юбке? Держу пари, вам уже давно снится, как вы имеете всех глупых старшеклассниц на своём столе, подобно тем самым шлюхам из порнушки, — лёгкая паника в его взгляде придаёт мне решимости, колкие искры кайфа в кровь. Резким движением устраиваю правую руку на спинку стула, а левую на столе, заключая его в плен — наклоняясь, увеличивая ему обзор своего кружевного белья и аккуратных небольших полушарий. Не жалко. Это просто игра. Он должен взять свои слова назад и извиниться. Но это последний рубеж, сейчас он смутится, и я тут же прекращу дышать так часто и тяжело. Отчего-то ужасно горячая мужская ладонь ложится на моё плечо, пальцы сжимаются, словно сдерживая желание сломать мне ключицу. Во взгляде историка крутится что-то тёмное, зрачки расширены. Нервно сглатываю, понимая, что злость и гордость заставили меня перешагнуть все черты субординации и забыть про этику и про стыд. Он смотрит не на грудь, не на тело, так бессовестно приоткрывшееся для него — отчего-то именно в глаза, и стекла очков не мешают ему парализовывать меня вспыхивающими чёрными отблесками в зелёной глубине. Затягивает, не даёт дёрнуться назад. Шикарные скулы. Просто каково было бы их коснуться? Моргнув, уже собираюсь отодвинуться, но хватка на плече становится сильней, едва не вырывая из меня писк и заставляя замереть с открытым ртом. — Знаешь что, — тихо и вкрадчиво шепчет, и щупальца этого баритона как будто проникают под самую кожу, вызывают мурашки, дорожкой уходящей до дрогнувших коленей. — Если бы мы были в порнушке, то поверь, ты бы кричала на всю школу. Я бы трахнул тебя на твоей парте в первую же неделю. Это было бы грязно, громко и совершенно отвратительно. Не знаю, от чего стало жарко больше: от этого многообещающего, сжирающего меня взгляда, тихого бархатного голоса или от того, что его рука спускается от плеча вниз, к талии. За край висящей рубашки, сразу на голую кожу, и от этого жеста я вздрагиваю всем телом. Его ладонь шершавая и немного влажная. Дыхание учащается, в поиске воздуха для ответа шумно вдыхаю — зря. Всё вокруг пропитано терпким мужским одеколоном, тут же запершившем в горле. Что-то тягучее, восточное, пряное. И как будто сладко-горькое, как облитый ромом шоколадный маффин. Мозги окончательно слипаются в кашу, потому что моё оцепенение явно радует этого наглеца — он криво усмехается, обхватывая мою талию второй рукой и вызывая мой тяжёлый выдох: — И почему же этого не случилось? — наверное, я сумасшедшая, потому что игра начинает нравится не меньше открытой жажды, источаемой самыми его пальцами. В висках молоточком стучит, что я пожалею, если сейчас же не вывернусь из этой хватки и не сбегу из кабинета к чертям. Во рту ужасно пересохло. Ненормальная реакция на него, совершенно дикая. Но у меня сводит внутренности от жажды дотронуться до него в ответ. — Потому что мы не в порно, Даша, — он произнёс моё имя так выразительно, с придыханием, и в животе словно сворачивается клубок из туго стянутых ниток. Никогда не считала своё имя пошлым. Почему в его устах оно словно прозвище придорожной шлюхи? И почему, чёрт возьми, это так приятно… приятная дрожь от мужских ладоней и до самых пяток. Непроизвольно плотно свожу бёдра. — А если представить… Что в порно? Что я вообще несу… бессмыслица. Удивляюсь своей смелости, но желание видеть эти прожигающие тёмные глаза без преград пересиливает. Не дыша, осторожно снимаю с него очки, не встречаю сопротивления. У него милая родинка возле уголка глаза, только сейчас заметила. Имбирный аромат щекочет горло. Его рывок настолько внезапный, что не успеваю вдохнуть. Он притягивает меня к себе за талию, так неожиданно сильно, что я сама падаю ему на колени. На мой рот обрушиваются его губы, жгучие и требовательные, с привкусом виноградной жвачки. Это точно не вписывалось ни в игру, ни в мои планы. Но остановиться невозможно, и когда его язык проникает глубже, сама начинаю отвечать — наверное, обезумев. От пронёсшегося по телу трепета перед таким голодным напором пальцы слабеют, и круглые очки падают на пол. Кажется, слышится жалобный звон стекла. Но смешавшиеся тяжёлые дыхания гораздо громче — или просто это у меня заложило уши от давления в груди. В каждой клетке, потому что Эбель явно не собирается останавливаться, вжимая меня в своё твёрдое, жилистое тело и посасывая мой язык, царапая щетиной кожу. Мягкая истома нагревает низ живота, изо всех сил стараюсь не отставать, следуя за его темпом поцелуя. Его правая рука путается в моих волосах, вроде бы пытаясь отодвинуть пряди с лица, но вместо этого пальцы пропускают спутанные кудряшки — что-то странное в этом жесте, как будто он давно хотел так сделать. Нежность? Суходоев, старомодный учитель истории в вечно мятых рубашках — и нежность, так невероятно контрастирующая с иглой грубости, когда он мягко кусает и оттягивает мою нижнюю губу. Ягодицей я чувствую неприличную твёрдость за его брюками. Невозможно, но моя цель достигнута не в той степени, на которую я рассчитывала. Он не смутился. Он берёт то, что, похоже, хотелось давно. Меня. Нет-нет-нет, надо это прекращать немедленно. Прекращать с не меньшим, чем у него, пылом, исследовать его рот, собирая сладость и терпкость вкуса. Прекращать позволять его рукам путешествовать по телу: обжигающие касания переходят от талии вверх, к кружеву белья. Ладонь ложится на грудь и осторожно сжимает через бельё, отчего я чувствую волну жара. И вместо того, чтобы вскочить с коленей историка, только ближе подаюсь к нему, запуская руки в его жёсткие торчащие волосы. Всё смешалось, оставив лишь жадный поцелуй, вкус виноградной жвачки и запах тягучего одеколона. Боже, Даша, что ты творишь, немедленно прекрати это и беги! Но я не слушала разум. Настойчивость мужских рук становилась всё более ощутимой, тонкий материал лифа не создавал помех для его пальцев, играющих с моей грудью. Влажный язык вырисовывал что-то невообразимое у меня во рту, и могу поклясться, что настолько собственнически меня ещё не целовали. Так, что и правда, не хватает воздуха — клише из бульварных романов.… Да само то, что я нетерпеливо ёрзаю на коленях своего препода, дразняще потираясь о его пах — уже дикое клише из порно. Вот только, там никто не рассказывает, что на самом деле в кабинет в любой момент может кто-то зайти, даже несмотря на то, что занятия закончены. Эти тяжёлые дыхания и мой всхлип, когда Он переходит с моих губ на шею, оставляя раскалённые следы на коже — всё это легко услышать. Мысль заставляет меня упереть ладошки в его плечи, но вместо того, чтобы вырваться, я бездумно опускаю руки к вороту и расстёгиваю его рубашку. Я просто хочу увидеть его тело, всего лишь посмотрю, и на этом точно всё. — Даша, — хриплый выдох возле самого уха, усиливающий пульсацию между ног. Его зубы прикусывают мочку, и я прикрываю глаза, плавясь от каждого мгновения — чувство запретности сносит крышу. — Ты всегда чертовски сексуальна, да? Даже когда играешь в шлюшку. Когда прикусываешь свой карандаш и наматываешь на пальчик локоны. Всегда такая преувеличенно невинная. А оказывается, тебя просто надо выпороть на учительском столе? Это дико и неправильно, но от таких слов у меня будто перекрывается доступ кислорода в мозг: вся кровь приливает вниз живота каким-то извращённым возбуждением ситуацией. Чувствую, как бессовестно намокли трусики, и как тяжело справляться с пуговицами на груди Суходоева, пока он спускается рваными, короткими касаниями губ к моим ключицам. Дышу невпопад, пытаясь придумать достойный ответ. Не выходит, потому как мужская ладонь обхватывает бедро и нагло скользит по нему вверх, задирая юбку. — Евгений Владимирович, так вы, оказывается, давно за мной наблюдаете? Только не говорите, что дрочите на мои фотки… — Дрочат мальчики из футбольной команды. А тут реальность, так что тебе недолго осталось безнаказанно тереться попкой о мой член, — уличающая фраза дополняется мягким укусом в шею, отрезвляющим и колким. Горячая рука на бедре сжимается, чтобы тут же скользнуть на внутреннюю сторону. Вздрагиваю всем телом, медленно осознавая суть его слов. Блядь, да он чокнутый. Чокнутый, который уже снова бесцеремонно атакует поцелуем мои губы, но теперь ясно, что это не невинный флирт. Впрочем, это ясно и по потопу в моих трусиках, к резинке которых уже подбираются его пальцы. И не должно быть такого желания двинуться им навстречу, я вообще не знаю, кто такой Евгений Владимирович, чтобы позволять всё это! Мои руки не должны так наслаждаться касанием к его торсу — ох, как обманчива была бледность и худощавость, потому как ему явно не занимать силы тонких, витых мышц и этого напряжения… Бархатистости. Вкуса, взрывающегося фонтаном во рту, жара, плавящего меня всё сильней. Чёрт, да я лужа: первый и единственный парень, добравшийся до этой точки, явно не был так напорист. И мысль о том, что я всё-таки не шлюха, заставляет меня вывернуться из этих рук и в панике спрыгнуть с коленей историка. — Хватит! — только и пискнула я, стараясь не сильно шуметь, и потому отказ вышел абсолютно не таким решительным, как хотелось. — Это всё неправильно, Евгений… — Чёрт, когда ты зовёшь меня «Евгений», мне хочется сделать вот так! Я не успела отпрянуть от него дальше, чем на шаг: Суходоев вдруг вскочил со стула и перехватил мою руку. Я открыла рот в попытке поднять визг, а потом сразу прикусила губу. Боже, нельзя быть шумной, нельзя, чтобы меня застукали в расстёгнутой рубашке рядом с преподавателем со стояком в брюках. Моё замешательство помогает ему рывком сократить расстояние между нами до одного вдоха, а затем хватка на предплечье усиливается, и меня грубо, одним разворотом, впечатывают грудью в покрытую записями школьную доску. — Ах! — всё, что успело вылететь из моего рта, потому что историк тут же занял контролирующую позицию, прижавшись к моей спине. Его руки снова сомкнулись на талии, мои ягодицы у его паха, чувствуя пульсацию за разделяющей нас тканью. От удара воздух вышибло, но больно не было, только ужасно жарко. Я высокая, но он выше — ему приходится наклониться, чтобы найти мою шею, внезапно покрывшуюся испариной. — Так ещё лучше, правда? На столе своих учениц трахают только порноактёры. И хэй, не превращайся в недотрогу, Дарья. Я знаю, как ты сейчас меня хочешь. От тебя пахнет вишней, — его нос щекочет кожу, а я упираю ладони в доску, пачкаясь в мелу. Сердцебиение критически ускоряется от этого шепота, рёбра ноют. — И сексом. Блядь, как ты пахнешь сексом… — Ты не… Мы же… Хотя бы не здесь! — моя последняя, отчаянная просьба проигнорирована. Наглые ладони уходят вниз от талии к бёдрам, и я ничего не могу с собой сделать — льну к ним, как изголодавшаяся сучка. Слишком долго никто меня не касался. Более того, никогда это не было так подчиняюще, властно. Тело предаёт, и кажется, что каждая клетка теперь — высоковольтный оголённый провод под диким напряжением. Дотронься — и будет вспышка. — О, детка, именно здесь. Сейчас. Жгучее дыхание, губы Евгения уже на моей скуле, и я сама непроизвольно поворачиваю к нему голову, чтобы позволить поцеловать. Да, глупо было думать, что этот мужчина не заберёт своё. Глупо было пытаться удрать, не с таким затянутым узлом в животе. И я снова отвечаю ему, не уступая в темпе, с которым сплетаются наши языки. Ощущаю его торс спиной, этот невозможный жар, и впервые в жизни мне хочется скулить от того, как я хочу больше. Такого не было раньше, тот ванильный и безвкусный первый раз с бывшим просто несравним с тем, как чувствуются жадные ладони на моих бёдрах — сжимающие, изучающие. Мужские пальцы проникают за ткань трусиков, безошибочно подбираясь к пульсирующему влажному комку нервов. Замираю в ожидании, и когда до меня дотрагиваются в самой нужной точке, выгибаюсь в спине от пронёсшихся по позвоночнику мурашек удовольствия. — Чёрт, — тихо ругнулась я, прикрывая глаза, и атакующие меня губы переносятся на шею. Влажные поцелуи дополняются неспешными круговыми движениями пальцев, поглаживая клитор. Вторая рука скользит вдоль тела вверх, невозможно горячая и плавящая. Я его чувствую — дыхание у моего уха, гулкий учащённый пульс, прижимающийся к попке член, скованный тканью брюк. И это потрясающе, если не думать о том, что в дверь в любой момент может кто-то ворваться. Застать меня, собирающую лифчиком мел с доски — слишком дёргаюсь на каждое касание, и ему приходится вжать меня в себя ещё сильней. — Что, Даша, уже не считаешь меня скучным преподом? — почти шипение, и он мягко прикусывает кожу на сгибе плеча и шеи, одновременно ввинчивая в меня два пальца. Всхлипнув от прострелившего тело разряда электричества, в панике впиваюсь ногтями в доску — по кабинету разносится скрип, смешанный с моим тяжёлым дыханием. — Ты глупая маленькая девочка, которая решила поиграть, не зная правил. Нет, я не дрочу на тебя: каждый раз, как ты выходишь из класса, я мысленно имею тебя везде. На подоконнике, на полу, в долбанном туалете, в машине. Не каждую старшеклассницу в короткой юбке, а именно тебя. За гулом в ушах почти не слышу, что он мне говорит. Слишком жарко от его напряжённого тела, слишком тянет внутри потребностью, когда его пальцы настойчивей проталкиваются в меня, надавливают внутри как-то по-особенному, заставив тонко проскулить от удовольствия. Закусив губу, откидываю голову, и тем самым только облегчаю доступ к себе: влажные, жадные поцелуи уходят дорожкой от шеи к ключице. Мои хлопковые трусики, совершенно не рассчитанные на вероятность интима сегодня, насквозь пропитаны возбуждением. Колени трясутся и грозят подогнуться, но крепкая рука Суходоева продолжает удерживать меня. Кажется, в мелу уже и волосы, и щека, и задранная юбка, но как мы выглядим со стороны сейчас беспокоит меньше всего. — Вы ненормальный, Евгений Владимирович, — выдыхаю я, едва поймав момент между двумя ударами сердца. — Вас уволят, чёртов извра… Ахнув, обрываюсь на полуслове — его пальцы погружаются глубже, растягивая и доводя до грани с возможным. Мои ноги в белых кедах сами разъезжаются в стороны. Наказующий острый укус в шею, оттягивая кожу, смешивает наслаждение с искоркой пикантной боли, и больше что-либо говорить можно не пытаться. Всё равно не хватает воздуха. — Маленькая, узкая девочка, у твоего первого парня вообще не было члена? — он насмехается, и если бы видела его лицо, то могла бы ручаться, что он упивается моей реакцией. Последнее, мягкое нажатие на клитор, вызывая мой приглушенный вскрик: внутри становится адски пусто, и кажется, что сами мышцы горят от желания. Не имеет значения ни грязная школьная доска, ни опасность, ни бурлящий в крови адреналин. Я просто. Хочу. Его. В себе. На ответ нет сил, и вместо него я бездумно прогибаюсь в спине, чтобы плотней прижаться к его паху. Он издаёт сдавленное шипение, и одним рывком стягивает с меня трусики, оставляя их болтаться у коленей. Его ладони опускаются на мои бёдра, сжимая уже совсем не ласково, но я только рада. Что- то тёмное, незнакомое и извращённое во мне буквально беснуется в груди, торжествует импульсами тока по коже. Влажная капля стекает по ноге вниз, я не хочу больше ждать. — Евгений Владимирович… Прошу… Это не должно было быть настолько жалобно, но кажется, ему безумно понравилось. С глухим рыком его губы снова впиваются в меня поцелуем, теперь уже абсолютно безжалостно терзая, покусывая. Дрожь внутри меня не даёт думать, и когда властные руки чуть надавливают на поясницу, чувствую себя податливым пластилином — сползаю чуть ниже по доске, принимая абсолютно бесстыдную позицию. Евгений не даёт мне секунды на осознание ситуации: его шумный выдох и брякнувшая пряжка ремня брюк говорят больше. Мурашки по всему телу, когда он, словно примеряясь, гладит мою ягодицу. И я тихо скулю, не в силах терпеть пустоту внутри себя и жар. — Даша… Ты абсолютно такая же ненормальная. Он входит неспешно, давая привыкнуть к размеру и к новым ощущениям. Задыхаясь, откидываю назад голову, ещё сильней прогибаясь и громко шаркая ногтями по доске. Невозможно твёрдый, горячий и заполняющий собой до краёв — да, он прав, до этого момента я не знала настоящего члена. Суходоев замирает в самой глубине, всего на секунду, и я кусаю губу до боли, чтобы не кричать на всю школу: часть меня ещё помнит об осторожности. Но другая, плохая Даша бьётся в полнейшем экстазе от полноты чувств. Пальцы на ногах подворачиваются, и по позвоночнику проходит жар, оседающий в животе. — Да! — всё же тонко пищу, по щекам катятся откуда-то взявшиеся слезинки. Слишком много всего для меня одной. Мой учитель трахает меня в кабинете истории… а я не испытываю ничего, кроме нереального кайфа, смешанного с адреналином и азартом. — Чёрт возьми, Кепкова! — отчаянно, так крепко сжимая мои ягодицы, словно всё ещё держит какой-то нахер никому не нужный контроль. Первый же толчок выходит резким, уходя дрожью в колени и пульсацией по телу: отзывается каждая клеточка, заражающаяся безумием. Держусь изо всех сил, силясь не издавать лишних звуков, но глухие стоны всё равно срываются один за другим, когда историк наращивает темп. Вколачивая себя в меня так остервенело, что у меня мутнеет в глазах, а клубок внизу живота стягивается всё туже. Захватывает и несёт, и это как очень быстрый подъём на лифте, когда кажется, что сердце стучит даже в пятках. Я вся — пульсирующая и принимающая, забывшаяся и летящая. Тело предаёт, оно уже совсем не моё, и подчиняется только этим властным рукам , оставляющим наверняка очень быстро краснеющие следы на моих бёдрах. Он издаёт гортанный стон, настолько сексуальный, что я сама подаюсь навстречу его толчкам. Чёрт, он имеет меня, и это не должно заканчиваться, потому что не может быть так дьявольски хорошо! Так туго, так влажно, так неправильно-идеально… Идеальный угол, идеальная точка давления на внутренние стеночки, обжимающие его член и сопротивляющиеся, когда он покидает лоно для ещё более грубого размаха. — Блядь! — забывшись, взвизгиваю от этого напора, едва удерживаясь на трясущихся ногах. Голова болтается из стороны в сторону, рассыпая кудри, но я уже не контролирую себя. И то, как ускоряются движения, а его шумное и хриплое дыхание позади встаёт звоном в ушах. На победный, невероятно глубокий рывок сдаюсь, и внутри разрывается этот так долго сплеташийся клубок напряжения, заставляя меня конвульсивно дёргаться и кричать. — Да! Оххх чёрт, да! Теряю равновесие, и только удачно подхватившие за талию руки не дают упасть. С отчаянным шипением он откидывает меня на себя и выскальзывает из пульсирующего лона, до боли сжимая меня в руках. Его трясёт, и, зарывшись носом в мои волосы, от часто выдыхает, изливаясь на мою юбку — только сейчас поняла, почему она становится влажной. Похер. Меня качает, как потерявшую управление пьяную стриптизершу. Даже глаза не могу открыть: настолько крепкие эти объятия, что теряюсь в них, не желая заканчивать момент. Запах секса и имбиря. Одеколона моего любимого преподавателя по истории. Он что-то неслышно шепчет у самого уха, но я не могу разобрать слов. Это не русский… Со скрипом резко распахивается дверь в класс, выбрасывая из блаженной невесомости в суровую реальность. — Даш, ты скоро, а то мы уже - Алина замирает с открытым ртом, а мы с ним замираем следом: нет никакого смысла сейчас прикрываться или отрываться друг от друга, разыгрывая невинность, и мы оба это понимаем. Я по уши в мелу, раскрасневшаяся и в заляпанной спермой юбке, он — со спущенными брюками и расстёгнутой рубашкой. Глупо вообще хоть что-то отрицать. — Закройте дверь с той стороны, Хасанова, — первым приходит в себя Евгений, и его хрипловатый голос на удивление спокоен. Он даже не шелохнулся, продолжая обнимать меня за талию и не отодвинувшись ни на миллиметр, и я чувствую его сердцебиение. — Зачётный вы препод Евгений Владимирович, — хмыкнув, Алина исполняет просьбу, и, к счастью, скрывается в коридоре. Я с облегчением выдыхаю, хоть и понимаю, что мы теперь полном беспросветном дерьме. — Вот поэтому мы и не в порно, - всё, что выдаёт мой окончательно размякший мозг. — Нет. Так что в следующийраз предлагаю продолжить занятия в машине.