Встреча.

-знаешь, а я ведь любил тебя. безумно сильно. они сидят на остывшем камне где-то среди засохших кустарников. перед взглядом раскинулся ночной Ли Юэ — жемчужиной сверкал в перламутровых устричных створках и с такой высоты казался миниатюрным, словно копия с самого себя в бесконечно малом масштабе. по узким улицам густо тек соломенный свет празднично украшенных свечей, красные лестницы и людные террасы переплетались в лабиринт — со входом, но без выхода. на покатых крышах оседали поднятые за день пыль и песок, со всех сторон доносился звук скворчащего на медленном огне мяса, большая соленая вода глухо билась гребнями волн о дерево и камень доков, а за людьми, что наслаждались уличной едой на ходу, бежали, облизываясь и лая, уличные собаки. все это — настоящая городская жизнь, вот уже как тридцать столетий очерчивающая графитом непоколебимых традиций и заветов непрерывный круг, состоящий из неизменных отрезков неизменно текущего времени. и хотя двадцать два года казались откровенно жалкими на фоне уходящей в вечность истории великого города, Чун Юнь как никогда раньше чувствовал себя причастным к ней. он не был здесь, на их месте, больше года и почти забыл о том, что жар печей в ресторанах и закусочных, смех резвящихся детей и крики торговцев — все это способно долететь с ветром даже сюда, в эту дикую глушь, где они прятались. он и Син Цю. совсем как в детстве. только вот разговор их, кажется, будет совсем не про кипы пролистанных внимательно книг или про нового оружейника, что прибыл из Сумеру, как раньше. слова, брошенные будто невзначай, вообще не похожи на то, о чем обычно говорят старые добрые друзья, встретившись после полуторагодовой разлуки за чашечкой чая на головокружительной высоте скалистой горы, но Чун Юнь не против. возможно, сейчас и правда не такое уж и плохое время, чтобы немного коснуться прошлого? уголки губ слегка приподнимаются в задумчивой улыбке. -я тебя тоже. и страшно вспомнить, как сильно эти чувства измотали мне душу. Син Цю всегда довольно выборочно показывал настоящие эмоции: по ситуации, по настроению, по человеку, которому он мог доверять, доверять, но недостаточно, или не доверять вовсе, — но сейчас он почти удивляет тем, как картинно и раздраженно закатывает глаза. даже если и в шутку. -ты собираешься жаловаться на то, что любил меня? очень, очень грубо, Юнь. -нет, не собираюсь. —Чун Юнь говорит честно — прямолинейность всегда была его единственным оружием в разговорах с Син Цю. —это было... было как в твоих книжках.«во всех тех романах про любовь, которыми ты зачитывался, лежа на моих коленях и не замечая, как мне тяжело от близости с тобой.» «во всех тех рассказах, что ты просил читать тебе вслух, улыбаясь, как лисица, и думая, что я не вижу, как часто ты смотришь на меня.» «во всех тех стихах, которыми мы хотели признаться друг другу, словно не имея своих языков и слов.» их молчание омывал слабый южный ветер, как море омывает песчаные косы солнечных берегов. он то прибывал, очерчивая вслед за зарубцевавшимися шрамами сети по открытым предплечьям, то уносился обратно в сырые долины, подхватывая с собой пророненные неосторожно слова. -м, что ж… ты... вроде уезжаешь в Сумеру? на несколько месяцев. —неловко. -время идет, а ты все так же не умеешь читать ситуацию, Юнь. — со вздохом. Чун Юнь только пожимает плечами. -а что я должен был сказать? -мы только что признались друг другу в чувствах, знаешь? тебе стоило читать больше тех книг, что я советовал. -ну, мне казалось... это в прошлом? разве нет? или тебе еще есть что сказать? Син Цю не поднимает удивленно брови, не смыкает раздраженно губы, не цыкает отрывисто на шумном выдохе — вообще не выражает никакой реакции, которая позволила бы прочитать хоть что-то по заострившимся контурам его лица. все такой же спокойный, уверенно ведущий любой их разговор, как было раньше, — и пусть несколько лет странствий научили Чун Юня хорошо понимать людей, рядом с Син Цю он продолжал чувствовать себя подростком, который не знал ни себя, ни окружающих. и каждый раз при встрече это вызывало скребущую сладкую ностальгию. -да, ты прав. —голосом, в котором сквозит мягкая снисходительная улыбка. -это и правда в прошлом. но знаешь что, Юнь? -м? -это было самое счастливое прошлое из всех, что могли случиться со мной. резко жар внутри облизывает легкие, и Чун Юнь кашляет несколько раз от неприятного спазма, собравшегося в моментально пересохшей глотке. ох, черт, его сейчас действительно так просто застали врасплох? и как же он отвык чувствовать эти вспышки огня за грудиной, от которых мог бы растаять даже самый толстый лед. столько труда положено на то, чтобы ничего не напоминало о том, как тяжело было контролировать свои эмоции когда-то, но каждый чертов раз Син Цю… он посмеивается рядом, отвернувшись и поднеся манжету ко рту, и почти не возмущается, когда Чун Юнь толкает его кулаком в плечо. на черной гладкой ткани остается след изморози, которая тут же тает и впитывается теплой влагой.-иногда мне кажется, что ты совсем не изменился. -все такой же смелый и верный принципам? -все такой же неуправляемо буйный. -опять грубишь. и опять тишина. Чун Юнь думает о прошлом и только гадает — о чем думает Син Цю, и все воспоминания, что он хранил где-то далеко от своего сердца, чтобы не мешало, не тревожило, не горячило кровь, — все это снова тем же южным ветром разносится перед глазами. -Чун Юнь. движение — и Син Цю предельно близко, так, что кончики их носов сталкиваются, стоит только Чун Юню повернуть в задумчивости голову. а дальше — никаких слов и никаких жестов, только прикрытые глаза, и шелест сухих листьев, и теплые губы Син Цю, раскрытые для поцелуя. сколько? сколько они оба лежали в своих постелях душными летними ночами, вернувшись домой после очередной встречи, может, телом — но не мыслями. не желаниями, от которых кожа начинала гореть так ярко, что становилось больно прикасаться к щекам и шее. сколько представляли таких вот поцелуев, на этом самом месте? сколько пересчитали звезд в надежде наконец закрыть глаза и уснуть спокойным сном, чтобы выгнать из головы и из груди — волнение, сомнения, влечение и страх. Чун Юнь не уверен, что кто-то сможет назвать цифру — что такая цифра вообще существует. но он знает точно, что сейчас сейчас он не чувствует ничего. будто несколько лет назад сердце вовсе не трещало и не трескалось на костре разгоравшихся чувств, как трещит и трескается серая гадальная кость, небрежно брошенная в огонь. нет, сейчас, в чистом, как кристалл, свете луны над Ли Юэ, оно больше не показывало Чун Юню ни прошлого, ни будущего, и даже настоящее размывалось перед взглядом. может, внутри эти трещины остались, остался каждый скол, каждая рана, нанесенная непрошеным жаром, — но теперь они бессмысленны. лишь напоминание о былом, словно записная книжка, где каждая буква — то же, что острием ножа насквозь и кровью по строкам. его сердце теперь сломано, сожжено. все предсказания сделаны, и больше ни одно не коснется зачерствевших под коркой льда тканей. Юнь знал это, и не то чтобы волновался, но не мог понять, почему ему было суждено влюбиться так рано и влюбиться именно в Син Цю.в руки в мелких ранах, скрытых за многослойными манжетами дорогого платья. в живой подвижный взгляд, который замирал только на страницах, но — подолгу, порой не отпуская строки, слова по несколько минут. в уверенные движения, за которыми следовали взмахи острого меча. в смех, который вспугивал светлячков. в такого Син Цю, которым его, возможно, запомнили Чан Девятый и владелица книжной лавки, а еще тот самый, старый Чун Юнь, с еще целым сердцем и абсолютным непониманием: что же делают, когда влюбляются? теперь у Син Цю застежки из полуночного нефрита на вышитых золотом плотных рукавах, а на очках с тонкой оправой — сверкающая цепочка из драгоценного металла. его руки уже давно не держат романы — только книги учета, полные непостижимых для Чун Юня цифр, вписанных криво и на скорую руку. он меньше улыбается, хотя смеется все так же громко, смотрит остро и ясно, и, кажется, все, что действительно осталось от прежнего Син Цю, — это фотографии в рамках на заказ и преданность боевому искусству. Чун Юнь понимал это. он сам уже не ребенок, и, пожалуй, изменился даже больше своего друга. то время... оно просто прошло. пролетело пущенной под горизонт стрелой, и, кажется, они оба не успели ее схватить — упустили, упустив и свои чувства, все же туда же — под горизонт, где им было суждено сгореть в костре заката их юности. больше в их жизни не появится такой же любви, они знали это. жалели? — молчали, не в силах решить, не в силах оценить, стоило ли израненное сердце того. -пусть это останется здесь. Син Цю дышит тяжело — шумно выдыхает слова в самые губы, не поднимая взгляда, и смаргивает слезы, и с совершенно неловким и болезненно трогательным «но еще... я... можно мне еще» целует вновь. Чун Юнь чувствует его остывшие влажные ладони на своих открытых, ровно вздымающихся предплечьях, а еще — привкус соли, жгущей ранки на искусанной сухой коже. сердце бьется такт в такт натренированному ритму, дыхание все такое же ровное, и больше ничего не беспокоит давным давно взятые под контроль эмоции — совершенно ненужные сейчас. это и правда должно остаться здесь. здесь — и в прошлом, где прежние они краснели от нечаянных касаний. где прежние они были первый и последний раз влюблены.