* * *
Утро начинается не с будильника. А со слабого запаха гари. Тот проникает в сонное сознание, мигом бодря. В коридор Валентин вылетает как есть ― в футболке и боксерах. Мелькает мысль об огнетушителе в кабинете, но тут же исчезает, стоит заглянуть на кухню. Взъерошено сосредоточенный Артем под тихий матерок, кое-как сгружает подгоревшую яичницу в тарелку. Да так и замирает с ней в руках. Внимательно глядя на Валентина. ― До-оброе у-утро, Ва-алентин Юр-рич, ― хмурится вдруг, бросив короткий взгляд на работающую кофеварку. Ему кофе нельзя. А значит… ― Это что? ― интересуется на автомате, кивая на яичницу. ― Н-на-атура-альный о-обмен. Слыха-али о т-таком? Его сердитая откровенность отзывается теплом внутри. И Валентин на кухню шагает, забирая тарелку из заметно дрожащих рук. Артем тут же принимается ожесточенно растирать левую, заставляя нахмуриться. И зачем только так напрягался?.. ― Артем, мне, конечно, приятно. Но это совсем ни к чему. Ты мне ничего не… ― Н-не до-олжен, н-но х-хочу, ― перебивает легко, зубасто скалясь. Его довольная улыбка слепит сильнее раннего весеннего солнца. Спорить бесполезно. Все равно сделает по-своему. Но сдержаться невозможно. ― Мог бы еще спать и спать, ― глухо ворчит Валентин, топя беспокойство в кружке крепкого, обжигающе горячего кофе. ― Да-а я о-обычно следом з-за вами просыпа-аюсь в-все равно. И уснуть н-не могу. Во-от и р-решил за-автрак с-сварган-нить. Долгие протяжные слова перемежаются быстрыми глотками. Артем прячется в собственной кружке с чаем, напряженно следя за ним. А он что? Чуть жмурится довольно: яичница на вкус оказывается куда лучше, чем на вид. Помидоры придают сочности, заглушая легкую подгорелость. Смысл сказанного доходит не сразу. Валентин коротко хмурится: ― И давно? ― Да-авно. Отмахивается привычно. Но запах выдает его с головой: едва ощутимый аромат апельсинов отдает кислым раздражением. Жалеет, что рассказал. ― Ничего, это дело поправимое. В ответном скептичном хмыканье слышится откровенный вызов. Но он принимает его с легкой усмешкой. Артем явно не представляет, с кем связался. Непривычное азартное предвкушение не отпускает весь день. И заехав по дороге домой в аптеку, он точно знает, что ищет. О том, что эфирные масла помогают от всего на свете, тихо и увлеченно рассказывала Инна, звеня крошечными пузырьками в полумраке спальни. Легко, невесомо втирая в него вместе с очередной порцией масла эту абсолютную уверенность. Смутно знакомые названия в аптеке не говорят ни о чем, а вот запахи… Запахи будят воспоминания. Бередят давно зарубцевавшуюся рану. Но из всех предложенных вариантов к массажному маслу Валентин берет всего пару: лаванду и сосну. И если с лавандой все и так ясно, то сосна остро и отчаянно напоминает о его собственном утраченном запахе. Инстинкты требуют отметить Артема как своего хотя бы так. И Валентин сдается. В конце концов, это масло тоже поможет снять усталость, а хвойный запах наверняка вызовет приятные ассоциации. Кажется, Юлька не раз и не два громко смеялась над любовью Артема к классическим «елочкам» в машине. Разумеется, когда того и близко не было рядом. Ее собственный холодный резковатый запах до сих пор иногда чудился во сне ― Юля пахла остывающим летним днем, легкими сумерками. Странное, сложное сочетание запахов, всегда восхищавшее Валентина. Почему-то женщины, что альфы, что омеги, что беты, всегда пахли необычно. ― Это от того, что мы более сложноорганизованные существа, ― с едва заметной улыбкой всегда замечала Инна. И Юля, вторя матери, предпочла близкому и понятному Артему абсолютно чужого Хэкона. С готовностью шагнув навстречу неизведанному. Выбрав сердцем ― так, как они всегда учили. Так, как он сам когда-то выбрал Инну. И не жалел ни дня, несмотря ни на что. Аптечный пакет чуть звенит на съезде в подземный паркинг, возвращая в реальность. Ту, в которой ему снова есть к кому возвращаться домой. Артем и правда встречает прямо в прихожей. Пакет тут же отправляется в его подрагивающие руки. ― Э-эт-то что? ― хмыкает тот негромко, внутрь заглядывает. ― Средство от бессонницы, ― отзывается серьезно. Так, будто это все объясняет. ― Ка-ак ска-ажет-те. В его голосе ни грамма веры. Верит или нет, неважно. Валентин привык доказывать собственную правоту делом. И судя по тихим, довольным звукам, что срываются с губ разомлевшего от терпкого запаха сосны и уверенных прикосновений Артема, ему это удается. Да так лихо, что новая рутина захватывает обоих с головой. И к излету второй недели Валентин незаметно привязывается и к тихим совместным завтракам ― Артем упрямо подрывается вместе с ним, обещая доспать после ухода («Ч-че-естное пиа-ан-нерское!») ― и к сеансам массажа. И к бормочущей болтовне обо всем на свете. К тому, что редкие кривые улыбки становятся ярче, а движения увереннее. Будто Артем, наконец, начинает привыкать к новой жизни. Или нет. Квартира встречает темнотой и тишиной. Даже телевизор в зале молчит. Хотя в это время Артем обычно смотрит кино, отчаянно пытаясь нагнать упущенное за пару лет в заключении. Едкий, кислый от раздражения запах апельсинов обрывается у плотно закрытой двери в его комнату. Тут же забивая нос, инстинктивно напрягая. Валентин беззвучно выдыхает. И коротко стучит. ― Артем, ты ужинал? ― Д-да. Е-ешьт-те бе-ез м-меня. По одному голосу понимает: что-то случилось. Первый порыв распахнуть дверь, требуя объяснений, а потом крепко обнять, он давит успешно. Захочет ― расскажет, а нет ― так нет. Решительности, правда, хватает только на одинокий ужин. От массажа Артем отказывается, отговорившись головной болью. Внутри все рвется от глубинной нужды утешить, приласкать, но, совладав с собой, Валентин лишь желает ему спокойной ночи. Поддаваться голым инстинктам глупо. Но они никогда не обманывают. И просыпаясь на ходу, по пути в соседнюю спальню он осознает это как никогда остро. Тихий скулящий вой оглушает в сонной ночной тишине. Подрагивающий, мечущийся на сбившихся простынях Артем весь сжимается, стремясь стать меньше. Скулящий клубок конечностей хочется обнять, укрыть, убаюкивая. Но он лишь осторожно присаживается рядом, легко потрясая за взмокшее плечо. Одно неверное движение или слово - и его не простят никогда. ― Артем, Тема, просыпайся, ― пальцы впиваются в его кожу сильнее, удерживая. И Артем, ощутив знакомое тепло, неосознанно тянется к нему с тихим всхлипом. ― Это всего лишь сон, всего лишь… Мокрое лицо проезжается по груди. Он слепо тычется влажным носом в плечо в поисках связующей железы. Ищет, ищет успокаивающего родного запаха и не находит. Шумный вздох разочарования сам рвется с губ. Если бы только Валентин мог… Все, что ему остается уверенно скользить ладонями по подрагивающей от рыданий спине, чувствуя, как те постепенно стихают. Миг ― и Артем весь каменеет. Кажется, наконец, осознав, где он и к кому так доверчиво жмется. ― Си-ильно я вас с-со-оплями з-залил? ― из рук выворачивается, тут же крепко обнимая собственные колени. Исподлобья глядит дико, нервно. Голубые глаза кажутся совсем прозрачными от слез. Валентин встречает его взгляд открыто: ― Хочешь об этом поговорить? ― О-об эт-том н-нет, ― усмехается невесело, ― а-а во-от… Нельзя торопить, нельзя давить, нельзя успокаивать. Сколько раз он проходил это с Юлей. Но Артем другой. И ему нужно другое. ― Иди сюда. Тот замирает, голову склоняет, хмурясь. Губы поджимает напряженно. Мол, это кого вы слабаком… Но вдруг с тихим вздохом подается вперед, буквально впечатываясь в Валентина всем телом. Жмется ближе, пытаясь, кажется, раствориться, спрятаться. Впервые за эти месяцы отпустив себя по-настоящему. И Валентин легко накрывает светлую макушку ладонью, оглаживая. Пытаясь одними прикосновениями выразить - ему совсем не обязательно переживать это все в одиночку. ― З-за-б-ба-авно т-так, з-зна-аете, ― его дыхание щекочет шею, плечо, согревая кожу возле связующей железы. Кажется, интимнее этого нет ничего. И как же хочется в ответ склониться к его плечу, лаская губами, успокаивая. Глубинное животное шепчет, что так будет правильно. Что только этого он и ждет, неосознанно притираясь голой грудью к шершавой ткани футболки. Что… ― За-зачем-то х-ходил с-сегодня к на-ашей ши-шинома-антаж-жке. А т-т-та-ам… Горечь его слов отрезвляет. Валентин ладонью ниже скользит, оглаживая острые, кривые лопатки. Выдыхает беззвучно. И что на это ответишь? ― Д-дума-ал, мо-ожет, П-пита с Ж-женько-ой у-увиж-жу, ― глухой смешок отдает застарелой тоской. ― Д-ду-ра-ак, я, Ва-алент-тин Юри-ич. З-зря в-вы с-со мно-ой во-озит-тесь. ― Артем, ― большой палец ласково задевает выступающий позвонок на шее, ― позволь мне самому решать, что делать. Тот лбом в плечо утыкается с шумным вздохом, неосознанно расслабляясь. Как будто ждал, что его прогонят. Может, месяц назад, так и случилось бы. Может… Не может. Потому что Валентин простил его еще в первую встречу в больнице. ― И впредь, если тебе нужно поговорить, я здесь. И никуда не уйду. Сухие, шершавые губы в ответ будто бы быстро касаются шрама у железы. И Валентин замирает, переводя дыхание. Показалось, наверное. Глаза закрываются сами собой от ощущения, что Артем сонно тяжелеет в его руках, пригревшись. Последняя связная мысль, что где-то есть одеяло и неплохо бы накрыться, мигом теряется, стоит уткнуться носом в светлую макушку.* * *
На столе привычно ждет кружка кофе и яичница. А вот Артема нигде не видно. В ванной тихо, протяжно шумит вода. Подсказывая, что ни о каких серьезных разговорах с утра и речи не идет. Может и к лучшему. Ему нечего добавить к сказанному ночью. Зато к вечеру становится ясно: им в любом случае придется поговорить. И подписывая рапорт на очередную командировку, Валентин чувствует непривычно острое раздражение. Прорывающееся наружу уже по возвращению домой с коротким, резким: ― Жду тебя на кухне через десять минут. Встречающий его в прихожей Артем хмурится, было, но упрямо отрывисто кивает. Думает небось, что Валентин его виноватить будет. Мальчишка!.. Губы трогает едва заметная горькая усмешка. ― Я уезжаю. И хочу провести краткий инструктаж о том, к кому можно обратиться в мое отсутствие. ― У-уезжа-аете? ― Артем плечом к косяку ванной приваливается, Валентин затылком ощущает его давящий взгляд. За шумом воды беспокойства в его голосе не разобрать. Но такие вещи просто чувствуются. ― Командировка. Улетаю на десять дней, связь будет. Отрывисто, резко. Вновь заводясь. Это Юле долгое время было все равно как и куда: «Ну и вали! Век бы тебя не видела!». Артему происходящее явно не по нутру. ― Д-дес-сять д-дней? Э-это же… ― он как-то весь сереет от напряжения, оглушенный новостями. ― Успеешь от меня отдохнуть. ― Д-да ч-что вы-ы та-ак-кое!.. ― злится, глазами сверкает сердито. А ему все слышится: «Да как вы… А обещали не оставлять!». Собственное раздражение вспыхивает с новой силой. Но ему хватает выдержки ответить спокойно. ― Артем. Это не первая и не последняя моя командировка. Кажется, сухость очевидной истины, немного остужает его пыл. Пусть Артем все еще хмурится, но интересуется уже куда сдержаннее: ― Н-но хо-оть з-звонить ва-ам м-можно? ― Можно. Кажется, ответ его устраивает. Во всяком случае, на звонки Валентина, он отвечает вполне бодро. И вслушиваясь в его негромкие, бубнящие интонации, тот незаметно расслабляется. Усталость отступает под тихим напором чужих вопросов: нормально ли добрался, удается ли поспать или работа отнимает все свободное и несвободное время, все ли спокойно? Валентин отвечает прежде, чем успевает себя остановить. Пусть скупо, в общих словах, но рассказывает, как проводит будни посреди нигде. А по ту сторону трубки слушают, затаив дыхание. От этого где-то внутри вновь колет остро, болезненно. И сухо, коротко прощаясь, он уже ждет следующего разговора. Который, правда, начинается совсем не так, как ожидалось. ― Ва-алент-тин Ю-юрич, в-вы то-олько не ва-алнуйтесь! Первым в голове вспыхивает короткое и звучное «Пиздец». Следом: «Точно в больницу попал». Уже потом: «Надо позвонить Сергею, сказать, чтобы…» Как всегда в критических ситуациях собирается Валентин мгновенно: ― Артем, вдохни, выдохни. И расскажи нормально, что случилось, ― и тут же без паузы, ― ты в порядке? ― Я? Я-я-т-то в п-поря-ядке. А в-вот ка-арниз… ― замолкает, шумно выдохнув. Кажется, наконец, осознав, что генеральский гнев ему не грозит. И уже куда спокойнее продолжает: ― Д-да, па-анима-аете ли, я т-тут… Из сбивчивого, но развернутого монолога уже спустя пару минут выясняется, что тот затеял к возвращению Валентина генеральную уборку («Чтоб все по красоте, ну!»). И снимая шторы в зале, умудрился сорвать карниз («Да он вообще на соплях держался. Странно, что никого до сих пор не уеба… убил!»). ― Ничего. Вернусь, повесим. Сущая ерунда по сравнению с тем, что он успел напредставлять. А карниз ― да хрен с ним. Главное, что с Артемом все… ― И эт-то… Я ш-шторы па-арвал. ― Их давно пора сменить, ― отзывается тут же. Лишь бы тот окончательно успокоился. Волноваться ему нельзя. Как и многое, многое другое. И раз Валентин теперь ответственен за его восстановление, то ему и успокаивать. ― И-издева-ает-тесь? ― Артем хмурится опять, безуспешно пытаясь понять, насколько он серьезен. Короткая усмешка сама собой кривит рот: ― Подбадриваю. Он фыркает шумно, что-то там про армейский юмор бубнит, и дыхание замирает от непрошенной тоски. Хочется к нему ― домой ― шторы выбирать, карнизы вешать, да хоть… ― Артем, очень тебя прошу, ― весь в слух обращается, и Валентин напускает в голос строгости. ― Мытье окон отложи до моего возвращения. По напряженному молчанию понятно, что он думает о Валентине и его просьбах. ― Артем?.. ― Д-да по-онял я, п-понял! ― сопит обиженно, но это абсолютно не трогает. Пусть сколько угодно обижается. Главное, что живой. Но долго дуться Артем не умеет. Тут же переключаясь на рассказ об опустившейся на Москву аномальной жаре: ― М-меж-жду про-очим, к-как вы у-уехали, та-ак п-потеплело. Во-озле ва-ашего д-дома д-даже с-сирень за-ацвела. «А возле твоего?» Гуляет ли по району, вспоминает ли? Валентин не спрашивает. Он здесь, чтобы выслушать все, чем Артем захочет поделиться. А лезть к нему в душу незачем. Тот говорит что-то еще, кажется, описывает местные зеленеющие пейзажи, а Валентину все слышится беззвучное: «возвращайтесь скорее». ― Т-такая к-крас-сота, вы бы в-вид-дели, - замолкает вдруг. Чтоб продолжить увереннее, ― Н-но я пока-ажу. И от этой уверенности глубоко под ребрами теплеет. ― Покажешь, обязательно. «Я по тебе тоже скучаю». Где-то там между прочим проскальзывает. Поймет ли, услышит? Но по негромкому выдоху становится ясно: понял, услышал. И обязательно дождется. Все проверки, отчеты и рапорты спустя бесконечные десять дней остаются позади. Что совсем не успокаивает. Впервые за много лет Валентин не знает, чего ждать, переступая порог собственной квартиры. В прихожей его тут же окутывает легкий апельсиново-жасминный дух. А из кухни отчаянно орет «Король и Шут», обещая прыгнуть со скалы, и сладковато тянет какой-то выпечкой. В распахнутые двери виднеется Артем, выводящий крутую солягу на воображаемой гитаре. И Валентин вдруг отчетливо понимает. Он дома. Последний трагический проигрыш песни - и Артем замирает, жмурясь от удовольствия. ― Панки, хой, ― удержаться невозможно. Его хочется поддразнить до широкой, наглой ответной улыбки: «Еще скажите, что не знали, чего ждать от чертановской гопоты!». Близко не представлял, как оказалось. ― И вам п-привет, Ва-алентин Ю-юрич! Первое, что отмечает Валентин, пристальнее вглядевшись в Артема, свою домашнюю клетчатую рубашку. Второе ― ― Ты стал меньше заикаться, Тем. ― Что?.. В с-смы-ысле? Хмурится коротко, губы поджимает ― мучительность мыслительного процесса завораживает. Но взгляд, нет-нет, да съезжает ниже к расстегнутому воротничку, утопая в беззащитной ямке меж остро проступающих ключиц. ― И эт-то все, что вы х-хотели сказа-ать? Валентин только коротко брови поднимает: мол, а что еще-то? Осознанная или нет, но чужая провокация отчаянно веселит. Артем, кажется, потихоньку начинает прощупывать грань дозволенного. Не агрессивно утверждая собственное присутствие, как часто бывало с Юлей, а потихоньку встраиваясь в заточенный под Валентина быт. А рубашка просто еще один способ показать: вот он я, тут, рядом. И никуда не… ― У-устали? Валентин долго смаргивает, не сразу поняв вопрос - слишком давно никто всерьез не интересовался, как он. ― Терпимо. От ужина точно не откажусь. ― Ну и за-ашибись! Я еще п-пирог испек, как раз попро-обуете. ― Попробую, ― эхом отзывается. С тихим довольством наблюдая, как чуть розовеют чужие щеки, а губы ползут в долгожданной широкой улыбке. Артем буквально сияет, разгоняя легкие вечерние сумерки. И уходя в душ, Валентин уже знает, что этот вечер запомнится на всю жизнь. После душа его, еще толком не просохшего, почти заталкивают на кухню. Не отпуская до тех пор, пока он не попробует все приготовленное и не съест пару кусков дивно пахнущего пирога. ― Н-ну, ка-ак? ― не выдержав молчания, интересуется Артем. Ноготь на большом пальце прикусывает ― странная новая привычка, отдающая неуверенностью. Нет, не так. Раскрывающая его уязвимость. ― Очень вкусно. Спасибо, Тем, ― затаенное тепло рвется изнутри с тихой серьезностью интонаций. ― У меня для тебя тоже кое-что есть. Пара пузырьков с маслом терпеливо ждут своего часа в боковом отделе дорожной сумки. И вкладывая их в подрагивающие от нетерпения и напряжения пальцы, Валентин уже предвкушает его реакцию. Но Артем вдруг замирает, бездумно скользя взглядом по темному стеклу, большим пальцем по названиям мажет, кривя губы. Грудь сразу обжигает беспокойством ― неужто не… Миг ― и худое, костлявое тело с силой впечатывается в него. И Валентин тут же притягивает его ближе, крепко обнимая. Носом в светлую макушку утыкается. И просто дышит Артемом, наслаждаясь его беззвучной радостью. ― Х-хорошо, что вы в-вернулись. Я-я скучал п-по вашим рук-кам. ― А по мне, значит, нет? Его широкую ухмылку Валентин чувствует кожей. Горячее дыхание опаляет плечо, и как же хочется… ― Завтра поедем за шторами. Он мягко проводит рукой по светлым волосам, приглаживая. Длинные легкие пряди щекочут ладонь ― их хочется сжать в кулак, вынуждая его запрокинуть голову и… Артем глядит пристально, ищуще. Розовые, обкусанные губы чуть приоткрываются, будто в ответ на его мысли ― и Валентин отступает, разрывая контакт. Внутренности плавятся от неясного томления, но он лишь едва заметно улыбается. ― А-а с-сего-одня у на-ас п-по п-плану ли-лимон. То, что Артем заикается в этот момент сильнее, чем за весь прошлый вечер, отчего-то отзывается острой тоской внутри. Но он уже ловко перехватывает один из пузырьков ― нужно развести масло для массажа. А не глазеть на осоловело хлопающего ресницами Тему. Выдумывая невесть что.* * *
За полчаса пути по загруженным полуденным дорогам Валентин становится экспертом по крепежам для карнизов. Артем с умным видом вещает и вещает под едва слышное бормотание русского рока по радио, а он беззастенчиво любуется чужой увлеченностью. В светлых волосах вспыхивают золотые отсветы ― солнце шпарит так, что даже включенный кондиционер не спасает от беспощадно ярких лучей. И, по-хорошему, Артема надо затолкать в любой встречный магазин одежды. Ему не помешают летние вещи. Да хоть на дачу ездить ― не то, чтоб Валентин часто бывал там с тех пор, как Юля выросла, но свежий воздух пойдет им обоим на пользу. Но когда это еще будет. Пока у них по плану покупка штор. Которая, кажется, грозит обернуться настоящей проблемой, судя по загруженности магазина. Но ее решение с порога берет на себя Артем: сначала, прищурясь, деловито высматривая названия отделов, а потом уверенно прокладывая себе путь вперед железной тележкой. Кто не спрятался, сам виноват. От одного взгляда на то, с какой дотошностью он донимает пойманного продавца-консультанта о том какие дюбели лучше ― отечественные или иностранные, отчаянно тянет улыбаться. Правда, продавцу явно не до веселья. Приметив наблюдающего за ними Валентина, он бешено намаргивает глазами сигнал СОС. Мол, спасайте, а то меня скоро на эти самые дюбели повесят. Приходится выручать. И уводя возмущенно пыхтящего Артема искать шторы, Валентин спиной чувствует благодарный взгляд. ― Н-нет, н-ну, вы с-слышали во-об-бще? Н-не р-разбирает-тся н-ни х-хрена, а л-люд-дям с-совет-тует! ― горячится по пути в отдел текстиля Артем. Валентин лишь невесело усмехается. Его тихая ярость живо напоминает о том, как он поднимал против пришельцев чертановцев, пылая все тем же праведным гневом. Чистейшим в своей искренности. Пусть тогда к жажде справедливости примешивались боль и горечь потери, превращая народную ярость в инструмент личной мести. Артем прекрасно умел заряжать своим настроением. И сейчас, медленно закипая, Валентин осознает это как никогда остро. ― А к-кого-то, м-может, из-за н-него ка-арниз з-зашибет! ― Я уверен, после встречи с тобой он обязательно займется самообразованием, ― отрезает холодно. Забавная поначалу ситуация с каждой секундой раздражает все сильнее, бередя старые раны. Кажется, действует. Во всяком случае, на резком ответном: «И п-пра-авильно!» Артем переключается на шторы. И пусть едва уловимый запах апельсинов еще какое-то время отдает жгучей кислотой, он прилежно разглядывает самые разные варианты. Пока они оба не замирают у плотных дымчато-серых штор. По крайней мере, так значится их цвет на ценнике, который ловко цепляют чуть подрагивающие пальцы. И Валентин уже знает, что они едины в своем выборе: хватает короткого обмена взглядами, чтобы он ушел искать продавца. Это как-то незаметно сглаживает его раздражение и успокаивает Артема. Но прихватывая на выходе из отдела еще и сине-коричневый клетчатый плед, Валентин прекрасно осознает, что тот станет извинением за излишнюю резкость на людях. Артем не его. Да даже если бы был ― он никогда не позволял себе ничего подобного с Инной. И как ни хотелось бы поставить того на место, можно было сделать это спокойнее. За всеми этими мыслями он чуть не уходит вперед к эскалаторам один ― Артем зависает у витрины какого-то магазина с широчайшей ухмылкой. Против воли вызывая интерес ― что же там такое, если… Среди абсолютно рядовых молодежных вещей черная кепка со звонкой надписью «Пиздец» смотрится особенно вызывающе. ― Зайдем? ― А да-авайте, ― искренний азарт в его голосе мигом расслабляет. Если и были какие-то обиды, то их уже вытеснило жгучее любопытство. Магазин внутри похож на десятки других. И Валентин полностью сосредотачивается на Артеме. Очень вовремя: уже знакомая кепка с провокационной надписью садится на того как родная. ― Н-ну ка-ак? ― Нецензурно. Кепку уже своей рукой снимает под беззвучный вздох разочарования. Артем глаза закатывает ― мол, не очень-то и хотелось! Тут же демонстративно подхватывая с вешалки абсолютно белую футболку. Ну, какой же мальчишка. И как с ним… Пару вещей к быстро растущей стопке добавляет сам Валентин ― клетчатую красную рубашку и простую красную толстовку. В глубине зала виднеются стойки с кепками раздора. Что ж. Возможно, самое время учиться искать компромиссы. ― Давай в примерочную, Тем. Я догоню, ― плеча ободряюще касается, оставляя того в одиночестве. Среди десятка довольно скучных или откровенно нецензурных вариантов ― чего стоит одно: «Хули нет, когда да», пусть в духе Артема, но все же ― он, наконец, находит подходящий. Замедляясь по дороге к примерочным против воли. Там в ожидании своей очереди Артем с легкой улыбкой слушает увлеченный монолог незнакомой девушки. Но, очевидно, не знакомой лишь Валентину. Потому что та, вдруг окинув его оценивающим взглядом, широко улыбается: ― Тема, ты не говорил, что у тебя такой красивый отец. Слабый терпко-ягодный, кажется, черничный аромат свободной омеги на миг кружит голову. Инстинкты заставляют чуть сильнее втянуть носом воздух. Что не остается незамеченным, судя по кокетливо потупившемуся взгляду Теминой знакомой и тому, как тот вдруг неестественно громко усмехается: ― Н-не, м-мы с Ва-алентином Ю-юричем такую в-возмож-жность да-авно п-прое… упустили! Его запах усиливается: жасмин отчетливо горчит напряжением. И Валентин бездумно шагает вплотную к нему, успокаивая. ― Забыла представиться ― Алиса. Мы с Артемом вместе на ЛФК ходим. Легкая смешливость, сине-фиолетовые прядки в длинных светлых волосах и ягодный запах неуловимо роднят ее со Светой. Осознанно или нет, но Артем из всей группы выбрал именно ее. Хотя… С таким нравом, кто еще кого выбрал. ― Очень приятно. Валентин. Она чуть губы поджимает, сдерживая улыбку, но протянутую руку пожимает со всей серьезностью. К горечи жасмина примешивается кислящий разочарованием запах апельсинов. И она, мельком глянув на Артема, вдруг лукаво сверкает глазами: ― Ну, не буду вам мешать. Еще увидимся, Тем! ― П-пока, ― откликается тот напряженно. Спрашивать, что не так ― бессмысленно. Сам ведь не раз и не два точно также ловил себя на удушающей ревности, когда Инне случалось кокетничать с кем-то при нем. А теперь сам невольно… Стоит Алисе исчезнуть, как Артем разворачивается к нему с легким прищуром. Ругаться не хочется. Тем более по такому надуманному поводу. Но Валентин все равно инстинктивно подбирается, готовясь к эмоциональному взрыву. Вот только Артем как всегда удивляет. ― С-смотрите, ч-что я д-для в-вас на-ашел, ― кепка в чужих руках тоже черная иронично белеет абсолютно неподходящей Валентину надписью «Вечно молодой». ― П-примерьте! ― Артем… Глухое предупреждение того совершенно не трогает, судя по задорному взгляду исподлобья. И когда только так осмелел, чтоб в открытую игнорировать субординацию? Да и существовала ли та когда-нибудь между ними вообще?.. Ответ он сам сжимает в руках. ― На-ка, держи. Артем недоуменно хмурится, глядя на протянутую кепку. А потом разом обращается в одну огромную широкую улыбку. Жасмин тут же зацветает сладковато-терпко, отдавая непривычной нежностью. Понял. Оценил. И больше не сердится. ― Д-давайте возьмем об-бе, а? Миг ― и прохладные пальцы настойчиво сжимают ладонь, утягивая в освободившуюся примерочную прямо к огромному зеркалу. «Вечно молодой» и «Жесть» почти сливаются в «вечно-молодую-жесть» в отражении, стоит Артему виском к виску прижаться, ловко щелкая их на долгую память. Мобильник в его ладонях ходуном ходит от волнения, и Валентин легко перехватывает его, делая пару кадров сам. Апельсиново-жасминный дух тяжелеет ― Артем коротко сглатывает, отчаянно залипнув на их общее отражение. Да так, что кадык нервно дергается вверх-вниз. Жар его тела обжигает даже сквозь слои одежды. Она вдруг становится раздражающе лишней ― его хочется раздеть, прижать к этому самому зеркалу и… ― …Н-ну, пожа-алуйста! Б-будем са-амыми м-модными на ра-айоне, ― его глаза комично округляются, тут же сбивая все напряжение. Валентин только коротко брови поднимает: не убедил. ― Ва-алентин Юрич, од-дин р-раз, живем! Такой аргумент крыть ничем. Да и не хочется, если честно. И пробивая на кассе обе кепки вместе с ворохом новых Теминых вещей, Валентин ловит себя на едва заметной довольной улыбке.* * *
Кафетерий реабилитационного центра встречает знакомыми тишиной и запустением. Свободный столик Валентин находит без труда. Где-то поодаль слышны щелчки клавиш ноутбука ― кто-то работает, дожидаясь окончания занятий. С другой стороны тянет тихим шелестом страниц ― кто-то читает. Названия не разобрать, но оранжевая обложка смутно знакома. У Юли была целая стопка сомнительной литературы из этой серии. Артему бы наверняка понравилось. Хотя судить о том, что тому нравилось кроме тачек и боевиков, Валентин бы больше не взялся. Все его прошлые суждения оказались настолько далеки от истины, насколько возможно. Кроме самого важного: Артем никогда не был Юле парой. А Валентину, как оказалось, подходил почти идеально. Его хотелось себе. Целиком и полностью. Слишком уж завораживала эта контрастность эмоций. Слишком непредсказуема была в самой своей сути. Раз за разом заставляя ощущать заполошное биение жизни. То самое, что он не чувствовал с тех пор, как… ― Вот вы где, Валентин. ― Здравствуйте, Маргарита. Горьковатый аромат ее духов душит. Что-то такое сухое, резкое, тревожное. Стул отодвигается с тихим скрипом. Миг ― и она легко опускается напротив, отрезая его от уютного стука и тихого шелеста. Создавая вокруг себя абсолютную пустоту. Бывают же такие люди ― черные дыры. Валентин выжидающе отхлебывает кофе. Пригвождая ее к месту тяжелым, внимательным взглядом. Искала его, значит хочет поговорить об Артеме. И судя по доброжелательной улыбке, хорошего ждать не стоит. ― Не в моих правилах обсуждать клиентов, но я помню наш с вами уговор. И сразу хочу сказать, что вам следует минимизировать свое присутствие в жизни Артема. Единственное, что Валентину в ней нравилось ― прямота. Но сейчас, вглядываясь в темные льдисто-серые глаза, он чувствует лишь глухое раздражение. ― Как вы себе это представляете? Мы живем вместе. ― Валентин, кажется, вы не совсем меня понимаете, ― снова эта улыбка. ― На последнем сеансе он назвал вас самым значимым человеком в жизни. Сердце пропускает удар, вдруг забившись быстрее. Кажется, кофе по вечерам ему противопоказан. Как и беседы о чужом душевном здоровье. ― Артем, очевидно, путает благодарность с любовью, и вы ему в этом помогаете. Поймите, ему нужно социализироваться. И одержимость одним человеком ― худшее из возможного, ― замолкает вдруг, и Валентин весь подбирается, зная, что она метит в самую суть. ― Вы задумывались, как он будет жить без вас? Ее слова бьют наотмашь, вынуждая отставить кофе в сторону. Еще слово ― и он точно сломает стаканчик. ― Сергей Викторович ясно дал понять, что близость, в том числе физическая, Артему необходима. ― Сергею Викторовичу давно пора понять, что времена оголтелого бихевиоризма прошли. И нельзя низводить человека до набора примитивных инстинктивных реакций. Она вдруг глаза отпускает, приметив его кепку. Уголок ненакрашенных губ дергается. Так, будто она все про него понимает. ― Валентин, вы серьезный человек. И я прошу вас серьезно задуматься. Судьба Артема в ваших руках. Контрольным точно в голову. Валентин в одно движение надевает кепку и подхватывает со стола оба стаканчика ― свой с кофе и с ярко пахнущим облепихой чаем для Артема. ― Хорошего вечера, Маргарита. ― Надеюсь на ваше благоразумие, Валентин. Ее слова повисают в воздухе, оставшись безответными. Ноги сами несут в нужную сторону, пока сознание безуспешно пытается постигнуть степень чужой ― не наглости ― охуевшести. Понимает его? Да ни хера подобного. Она и Тему не понимает, судя по всему. Надо с Сергеем Викторовичем переговорить, он наверняка знает кого-то… Их разделяет стеклянная дверь. В вестибюле Артем что-то показывает с телефона Алисе. Та склоняется к нему, с интересом вглядываясь в происходящее на экране, и вдруг взрывается беззвучным смехом. В плечо ему лицом утыкается ― смотреть невозможно, невыносимо, но Валентин отчего-то не может отвести глаз. Артем вдруг замечает его, рукой машет, радостно скалясь ― мол, чего встали? Вас тут ждут вообще-то. И наваждение мигом спадает. Никто Артему социализироваться не мешает. Совсем наоборот. ― Ва-алентин Юрич, по-отбросим Алису до м-метро, на-ам же п-по пути, ― первое что Валентин слышит, стоит оказаться рядом. Чай тот принимает с благодарным кивком, тут же отхлебывая, и морщится ― опять обжегся. И куда спешит? Он только коротко кивает, тут же поворачивая на выход. Артем с Алисой отстают на полшага, и его уже в дверях догоняет ее неловкий шепот: ― ...Блин, неудобно как. ― Д-да п-прекрати, в-все в порядке. Ва-алентин Юр-рич п-просто устал. Е-его с-сейчас лучше не тро-огать. Странно, раньше его это не останавливало. А тут вдруг… В машине Артем садится рядом, тут же утыкаясь в телефон с открытым мессенджером. В зеркале заднего вида Алиса, подсвеченная ярким экраном смартофона, закусив губу, что-то сосредоточенно набирает в ответ. Кому нужны живые разговоры, когда можно обмениваться сообщениями, сидя в метре друг от друга. Запах апельсинов легко мешается с запахом черники, раздражая все сильнее. И к моменту, когда Алиса выскакивает у метро, Валентину хочется лишь открыть окно и включить радио. Тишина с чужим запахом давит. Так что первым делом дома он отправляется в душ. Потом курить. На широком подоконнике лоджии преданно ждет полупустая пачка с зажигалкой внутри. Его неприкосновенный запас. Юля к нему никогда не притрагивалась. Сначала курила тонкие, девчачьи сигареты, потом айкос, раздражая его притупленное обоняние запахом жженного сена. Изменив себе лишь однажды. ― Я люблю его, пап. Понимаешь? ― Отчаяние в ее голосе отзывалось застарелой болью глубоко внутри. Мог бы ― обнял. Баюкая, утешая. Он лишь молча протянул пачку. Потому что понимал слишком хорошо. Понимал, сжимая ледяные почти прозрачные от болезни пальцы, понимал, вслушиваясь в едва различимый шепот, переходящий в кашель. «И я тебя тоже, Валь». Никто кроме Инны его так не звал. Казалось, вместе с ней умерла та особенная часть него. А потом появился Артем. Одним тихим бормотанием заворожив до замирающего в груди сердца. Затягивается Валентин долго, медленно выдыхая с дымом рвущее изнутри. За десять дней без него тот стал меньше заикаться. Спокойно катался в реабилитационный центр и обратно. Готовил, убирался и… Прекрасно справился сам. Догоревший фильтр обжигает пальцы, и он бездумно закуривает вторую. Возможно, отойти в сторону и не мешать, правда, лучшее. Ему абсолютно нечего предложить ни как человеку, ни как альфе. И кто он такой, чтобы лишать Артема права на счастье? Хлопок двери отрезает от невеселых мыслей. Теплый апельсиновый дух окутывает, заглушая горечь сигаретного дыма. В груди на миг теплеет: искал, беспокоился. ― Во-от вы где, ― широкая радостная улыбка тут же гаснет, стоит им встретиться взглядами. ― Работа? Ложь встает поперек горла. И Валентин лишь отрывисто бросает: ― Пойдем ужинать, Тем. Молчание кажется оглушающим. Еда безвкусной. Артем раздражающим ― от его хмурых взглядов мутит. Но его запах чистый и тихий необъяснимо успокаивает. И за мытьем посуды и приготовлением масла для массажа Валентин окончательно берет себя в руки. Артем, все это время крутившийся рядом, тоже, кажется, выдыхает. Во всяком случае, под пальцами его тело ощущается теплым и доверчиво расслабленным. А стоит щекочуще пройтись по ребрам, он и вовсе смешливо фыркает, чуть вздрогнув. И как бы Валентину не хотелось навсегда остаться в этом мгновении, откладывать разговор нельзя. Приходится отстраниться, чтобы не отвлекаться на чуткость чужих реакции. ― В ближайшие дни отвозить и забирать тебя из Центра будет Сергей. ― В-вот еще. Я лучше са-ам на а-автобусе с-скатаюсь. Н-не маленький. Запах апельсинов становится резче, Артем оборачивается, губы упрямо поджимает, готовясь отстаивать право на самостоятельность с боем. ― Хорошо, ― судя по его мрачнеющему с каждым новым словом лицу ― не очень. Но это уже неважно. ― Я буду уходить раньше, чем обычно. Так что тебе нет смысла меня провожать. ― Н-но… ― Артем. Он лишь резко кивает, отворачиваясь. Ладони сами собой ложатся на закаменевшие плечи в попытке утешить, примирить с новым порядком вещей. ― В-все с-серьезно? ― глухо, сдержанно. Волнуется, отчаянно не показывая вида. Внутренности мигом обдает жаркой волной нежности. Мальчишка, ну какой же еще… ― Как обычно. Только фыркает в ответ громко, раздосадованный. Но поддавшись ловким, мягким прикосновениям потихоньку отходит, легко пластаясь на постели. Раскрасневшийся, шумно дышащий, расслабленный ― Валентин любуется украдкой напоследок. Пальцами легко обводя выступающую косточку на его лодыжке, заставляя привычно дернуть ногой. Улыбкой сверкнуть: ― В-вы с-специально. ― Какой догадливый, ― ответная усмешка горчит грустью. И если бы только можно было его не отпускать! Если бы только Валентин мог… Но он не может. А значит, пора отступить. ― Алиса очень красивая, ― замечает вскользь. И как бы тошно не было, но пусть лучше она. Чем неизвестно кто. Миг - и Артем весь подбирается. Хмурится, было, тут же сверкнув широкой улыбкой из-за плеча: ― Что, понравилась? ― Очень. В его глазах мелькает что-то мучительное, неназываемое. Но запах выдает с головой, вспыхивая душной злостью. И если сейчас обратить все в шутку, если объясниться… ― Тебе стоит пригласить ее в кино или, ― голос на удивление не подводит, хотя каждое слово дается с трудом, ― куда сейчас принято у молодежи. Секунда, другая, третья проходят в молчании. Артем пялится на него так, будто видит впервые. А потом его запах разом гаснет. Не остается ничего. Ни злости, ни беспокойства, ни… ― С-спа-асибо з-за с-сов-вет. «Идите вы нахуй, Валентин Юрьевич. Вот просто идите нахуй» ― где-то между строк застревает. А, может, ему кажется. Никакой уверенности не остается. Ее вытесняет горькое осознание, что он только что сломал кое-что очень важное между ними.* * *
Дни различаются лишь датой на экране телефона. Черничный запах потихоньку проникает в разогретую беспощадным летним солнцем квартиру. Артем приносит его с собой, на себе, и пачка сигарет на подоконнике стремительно пустеет. Сигаретный дым хоть ненадолго, но перебивает чужой аромат. И только перед сном, во время традиционных сеансов массажа, Валентин вдыхает полной грудью. После душа Артем пахнет особенно ярко, нежно, завлекательно. Да и сам будто преображается. Постепенно превращаясь в себя прежнего. Острые лопатки уже не торчат, как крылья у встопорщенной птицы. Крошечные точки шрамов тоже сглаживаются. Если раньше по ним, как по Брайлю можно было читать сложную историю отношений с инопланетным костюмом, то сейчас, сейчас они почти не ощутимы. Еще пара месяцев ― и исчезнут совсем. Не зря же Сергей Викторович на днях рассыпался в восторгах о небывалых темпах восстановления. А в глазах все читалось невысказанное: «Ну, и когда вы уже заявите на него права?» Валентин тогда лишь вежливо кивнул, принимая похвалу. Пытаться оправдать чужие ожидания глупо. Со своими бы разобраться. У него по всем фронтам выходит не очень. И когда Артем вдруг за очередным ужином между делом заявляет, что пригласил Алису в кино, Валентин только улыбается и отставляет тарелку. Еда отдает стойким привкусом пепла. Курить он уходит сытый по горло свежими новостями. Но Артему будто бы мало. И застав его за мытьем посуды после одинокого ужина, Валентин без слов замирает на пороге кухни. За всеми этими ранними уходами и поздними возвращениями он абсолютно выпал из жизни. Едва не пропустив самое важное. ― К-как в-вам? ― не оборачиваясь, сосредоточенно намыливая кружку. Запах апельсинов отдает легкой кислинкой - Артем волнуется, хоть виду и не подает. ― Непривычно. По коротко стриженному затылку хочется провести ладонью, ощущая легкое покалывание. Хочется губами вдоль обнажившейся бледной шеи скользнуть, оставляя яркий след. Приласкать розовеющую в широком вырезе футболки железу до громких несдержанных вздохов, до дрожи в… Вместо этого он снова уходит курить. Абсолютно не ожидая, что Артем отправиться следом. ― Ва-алентин Ю-юрич, я т-тут, если вдруг ва-ам надо поговорить, ― ноготь прикусывает, коротко глянув исподлобья. Его слова полны искреннего беспокойства, и это трогает до глубины души. Вновь. ― Спасибо, Тема. В глазах напротив вспыхивает голубыми искрами неназываемое. А дрожащие пальцы уже ловко тянутся к пачке, но в последний момент он передумывает, коротко хлопнув ладонью по подоконнику. ― М-можно просьбу? ― Конечно. Сигарету Валентин тушит долго, вдумчиво. Беспощадно давя вместе с тлеющим окурком разгорающуюся в груди надежду. ― За-аберите нас с А-алисой с концерта в суб-боту, п-пожалуйста. ― Мне казалось, Сергей Викторович ясно выразился насчет громких звуков. Артем кривится, недовольно сверкнув взглядом. И Валентин отлично его понимает: самому тошно от всех этих нотаций. В конце концов, он взрослый человек и способен нести ответственность за себя. По крайней мере, последние пару месяцев у него неплохо получалось. ― М-мы б-будем в би-бирушах! Под тяжелым, внимательным взглядом Артем весь подбирается, чуть ли не по струнке вытягиваясь. И вот что с ним… Продолжать спор бессмысленно. Как будто от его запрета кому-то станет лучше. ― Хорошо. Но если вдруг тебе поплохеет, вы сразу уходите. ― У-угу. И з-звоним в-вам. ― Молодец. ― В-возьми с п-полки пирожок, ― хмыкает Артем, вдруг широко улыбнувшись, ― я ж та-ам п-пирог ис-спек. В-вроде ниче т-так вышло. ― Ну, пойдем пробовать. Его довольство окутывает с головой, вызывая ответную волну тепла. И Валентин ловит себя на искренней улыбке впервые за много дней. Первой и единственной. Потому что следующее утро он встречает с легким ознобом. Тем, который не ожидал ощутить уже никогда. Рвущийся изнутри мат, Валентин давит усилием воли. Это все еще может быть легкая простуда: Артем накануне носом хлюпал. А учитывая их тесный контакт… Внутренности обдает жаром от одной мысли о чужих тихих вздохах, и он с беззвучным «сука» поворачивается на бок. Без шансов. Оставшиеся до субботы дни Валентин целиком и полностью посвящает работе, возвращаясь за полночь. И в пятницу, оставляя штабному врачу записку об отпуске по здоровью, точно знает, что сделал все, что мог. Уж неделю без него переживут. Остается лишь переговорить с Артемом о новой «командировке». Но тот поймет. Должен понять. Или нет. Сонный и недовольный тот встречает в прихожей, возникая из тьмы коридора. Родной запах пьянит, и Валентин невольно носом тянет, шагая навстречу: и сам не понимал, насколько соскучился за дни порознь. ― Ва-алентин Ю-юрич, ни-никакая работа не с-стоит того, ч-чтоб ночами не с-спать. Чужие слова огревают звонкой пощечиной, мигом приводя в чувства. И когда только беспокойство успело превратиться в осуждение?.. Хочется осадить его резко, грубо, но Валентин заставляет себя говорить спокойно: ― Артем, я тебя услышал. «Много ты понимаешь, щенок!» ― повисает невысказанным. Артем шумно фыркает. И ни слова не говоря, уходит к себе. Осознание, что он не так уж неправ, наваливается вместе с бесконечной усталостью, стоит голове коснуться подушки. Горчит пониманием: совсем скоро присматривать за Валентином будет некому. И погружаясь в душный, мутно-тревожный сон, он чувствует лишь привычную тоску по несбывшемуся. В память о ночном разговоре они едва перекидываются парой фраз за все утро. Может, и к лучшему. На споры Валентин сейчас не способен. Озноб, донимавший все эти дни, плавно перетекает в лихорадочный жар. Ни открытое окно, ни включенный в зале кондиционер не спасают. Он медленно плавится, жадно глотая воду ― стакан за стаканом. Сосредоточиться на книге тоже не выходит: вместо сухих марсианских пейзажей, стоит чуть отвлечься, чудятся куда более жаркие картины с участием Артема. Того, к счастью, не видно до самого вечера. Валентин бы не поручился за себя, случись им столкнуться в полумраке коридора. Или на кухне. Даже в… В итоге встречаются они на пороге ванной. Жар, терзавший с самого пробуждения, понемногу отпускает. Позволив выдохнуть спокойно. Пусть недолгая, но передышка перед гоном ему жизненно необходима. И времени до понедельника должно хватить, чтобы собрать вещи и объясниться с Артемом. Тот, будто в ответ на мысли, откликается сам: ― Ва-алентин Юрич! Я п-полотенце в комнате за-абыл, п-принесите, пожа-алуйста! Мокрый, взъерошенный после душа он будит глубинное, звериное. И Валентин откровенно засматривается на влажную красоту бледного худого тела. Бесстыдно скользя взглядом по голой груди, поджарому животу с едва заметной светлой дорожкой волос, ведущей к… Артем лишь смаргивает осоловело, непонимающе. А потом, прищурившись, бесцеремонно дергает полотенце из рук. ― С-спасибо! Дверь захлопывается прямо перед его носом. Обратно в зал Валентин возвращается оглушенным. Но чужие сборы уже подхватывают, закручивают, и он ловит себя на невольной улыбке: Артем со своей легкой нервозностью заряжает желанием жить. И к моменту, когда тот собирается уходить, раздражение от их последнего разговора стихает полностью. ― Хорошего вам вечера. Новая черная рубашка поверх белой футболки и простые синие джинсы вместе с новой стрижкой меняют его до неузнаваемости. Хотя нет. Привычно широкая, зубастая улыбка мигом делает Артема понятным и близким. ― И ва-ам. Черная кепка с надписью «Жесть» садится на светлую макушку чуть кривовато, и Валентин бездумно шагает ближе, поправляя. ― С-спа-асибо. Показалось или его голос на пару тонов просел?.. ― Не за что. Близость, жар его тела жгут сквозь двойной слой одежды. И нет ничего проще, чем накрыть ладонью шею, притягивая к себе для долгого, вдумчивого… Валентин отступает с коротким кивком на прощание. И выждав для приличия десять минут, уходит собираться. Лучше перебдеть. А книжку можно и в машине почитать. Время за чтением пролетает незаметно. К концу второго часа Валентин выходит за кофе, прихватив в ближайшем круглосуточном магазине пару бутылок воды. Немного предусмотрительности не повредит. Закурив на ходу, он неспешно доходит до клуба. Сразу застолбив место поодаль от вспыхнувшего желтым фонаря. В розовато-оранжевом мареве сумерек темно-зеленое двухэтажное здание еще больше походит на какой-нибудь салун посреди Дикого Запада. Не по-московски душная погода только добавляет сходства. И он чувствует легкий укол любопытства: какой тот внутри? Есть ли пианино, на котором может сыграть любой желающий, способны ли за барной стойкой поместиться все страждущие или часть из них оседает за круглыми столами? А может… Может, однажды, он пригласит сюда Артема. Они пропустят по стаканчику, и тот радостно поделится, что Алиса ждет… Валентин тут же закуривает вторую, отправляя пустую сигаретную пачку в урну резким броском. От одной мысли, что тот будет с кем-то другим, кем угодно ― кроме него ― внутренности обдает жаркой волной ярости. Он медленно затягивается в тщетной попытке успокоиться. Не выходит ни хрена. Разошедшиеся перед гоном инстинкты требуют одного: отметить Тему как своего. Чтобы никто и никогда даже не смел в его сторону… Артема и Алису он замечает в пестро вывалившей на улицу толпе почти сразу. Они что-то увлеченно обсуждают, но взглядом тот скользит по припаркованным рядом с клубом машинам. Наконец, приметив курящего в стороне Валентина. Миг ― и их взгляды встречаются. Искра, буря, безумие ― кажется, так пелось в заслушанной Юлей до дыр песне. Артем взлохмаченный, сжимающий в руках рубашку, сверкает шалой улыбкой, ладонью назад волосы зачесывает, путаясь пальцами в коротких волосах. И сердце почти замирает в груди. Чтобы глухими ударами отозваться на каждый его шаг навстречу. ― Вижу, концерт прошел, как надо, ― вместо приветствия едва заметно улыбается Валентин. Успокоить частящее сердце никак не выходит, но привычка держать лицо в любых ситуациях спасает. ― О-отвал ба-ашки вообще! ― чуть не подпрыгивая, отзывается Артем. ― Г-группа прям по ва-ашей теме! Н-ну я п-потом пок-кажу, п-поймете. Алиса головой согласно трясет, широко пьяно улыбаясь. В каждом их движении чувствуются отзвуки недавнего концерта. Хаотичность жестов, взглядов, слов завораживает. Стойкий двойной запах эйфории кружит голову, так и подбивая на что-нибудь до крайности безумное. Но он лишь молча протягивает им воду. ― О-о-о, Ва-алентин Юрич, вы са-амый л-лучший! Отвести взгляд от того, как розовые влажные губы жадно обнимают горлышко бутылки, как ходит кадык при каждом судорожном глотке, невозможно. Артем жмурится от удовольствия, языком по губам мажет, собирая капли воды. Откровенный в своей жажде настолько, что у самого Валентина во рту пересыхает. ― Поддерживаю, ― Алиса улыбается, чуть щурясь, и от ее понимающего взгляда внутри все замирает. Дожили. Его напрягает внимание юной красивой омеги. Хотя конкретно эта все еще кажется подозрительной. Но с ней разговор у Валентина будет особый. И об Артеме, и о том, как она видит их дальнейшие отношения. И видит ли вообще. Одно дело ― тусоваться вместе. И совсем другое утешать его после ночных кошмаров, следить за приемом таблеток и… С таким далеко не каждая способна мириться. И хоть Алиса кажется хорошим человеком, это вовсе не значит, что она понимает всю степень ответственности. Зато сам Валентин, глядя, как их стремительно срубает, стоит погрузиться в машину, отлично осознает, что они оба доверяют ему безоговорочно. Ну, какие же еще… В зеркале заднего вида Алиса сонно клонится головой к плечу Артема. И он, будто в замедленной съемке, наблюдает, как та беспокойно кривится, уткнувшись лицом в его шею в поисках связующей железы. Рвущийся изнутри собственнический рык оглушает, взрывая сонную тишину салона. Миг ― и Алису сдувает от Артема подальше. Она вся сжимается, бездумно запрокинув голову. Обнажая горло в универсальном жесте подчинения. Черничный запах кислит испугом и печалью: инстинкты беспощадно подсказывают толком не проснувшейся девчонке, что она разозлила альфу. Артем промаргивается осоловело: его хмурый взгляд мечется между ними в полном непонимании. И как ему объяснишь, что это вообще было, когда сам ни хрена не понял? Как-как. Словами. Через. Рот. Но Алиса успевает первой. Мгновенно собравшись, она сверкает очаровательной улыбкой и опускает ладонь на ручку двери: ― Высадите меня на углу Остоженки, пожалуйста. Хочу до парка Горького пройтись, проветриться. ― А-алис… ― Тем, я напишу, как домой доберусь, ― в ее голосе прорезается незнакомая до сих пор твердость. Девочка-ромашка совсем не так проста, как кажется. Но Валентин никогда не простит себе, если из-за его ревности с ней что-то случится. ― Мы оба будем этого очень ждать, ― с легким нажимом. ― Все будет в порядке, Валентин, не волнуйтесь. Спасибо за чудесный вечер! ― еще одна легкая улыбка, и она упархивает прочь. «И какого хера сейчас произошло?» ― столь явно читается в голубых блестящих со сна глазах, что становится ясно: отвертеться от неприятного разговора не выйдет. ― Ва-алентин Ю-юрич, в-вы что на нее на-арычали? В его словах нет осуждения, лишь глубинное потрясение. Отпираться бессмысленно. ― Допустим. Его рот открывается, закрывается, и Артем без единого слова подгребает к себе бутылку с водой. В руках вертит бездумно. Явно не зная, что сказать. ― И-инст-тинк-кты, да? От его взгляда пронзительного, ищущего остро колет глубоко внутри. И Валентин руку за бутылкой протягивает, допивая остатки воды в один глоток. Пауза на размышления не помогает. В голове царит гулкая пустота. Поэтому он соглашается с очевидным. ― Да. До дома они доезжают в полной тишине. Первым ее нарушает Артем, задержавшись у дверей ванной: ― А-алиса написала, что у-уже дома. Его хватает лишь на усталый ответный кивок: мол, спасибо, к сведению принял. Но у самых дверей спальни Валентина догоняет негромкое, но отчетливое: ― В-вы можете н-не только про р-ра-аботу рассказывать, если х-хотите. ― Я это очень ценю, правда. Явно приободренный серьезностью ответа, Артем вдруг из-за угла выглядывает, нахально подмигивая: ― И еще. К-курить ― зда-аровью вредить, слы-ыхали? ― Тем? ― Н-ну? ― Ты в душ, кажется, шел? Вот и иди. Сдержать тихую усмешку не выходит. Надо же, какой заботливый. И понимающий. Даже после того, как Валентин фактически выгнал его омегу из машины. ― И вам спок-койной ночи, Ва-алентин Юрич! А, может, вовсе и не его?.. Сонная темнота спальни принимает его с распростертыми объятиями. Надежно укрывая от всех сомнений. Завтра они поговорят и прояснят все раз и навсегда.* * *
Душно. Жарко. Оранжевыми отсветами по стенам первые солнечные лучи. Жасминный дух кружит голову, обещая близкое, родное тепло. Мешаясь со слабым холодным запахом морского ветра. Предвкушением скорой нежности растекаясь под кожей. Отдаваясь глухими ударами в груди. Валентин шумно выдыхает, носом тянет, бездумно переступая порог ставшей слишком одинокой спальни. Шаг, другой, третий. Там, по ту сторону двери, Артем едва слышно дрожаще выдыхает во сне, беспокойно пластаясь по постели. Шорох простыней неуловимо откровенен. Тяжелый, пряный запах вожделения манит, требует войти. Тема, сам того не понимая, реагирует на его гон, подставляясь, предлагая себя альфе так, как порой случается с теми, кто… Ладонь сама собой ложится на дверную ручку. Артем хочет того же, что и Валентин. Так зачем заставлять его ждать?.. Миг ― и он отступает. Жмурясь до белых пятен. Нельзя!.. Ни в коем случае нельзя вот так взять и ворваться к нему. Нельзя обмануть оказанное доверие. Нельзя, но как же… Мутное, жаркое, едва затихнув, вспыхивает с новой силой. И он торопится в ванную. Холодный душ явно не помешает. Потом ― разбудить Артема и оставить подробные инструкции. Затем собрать вещи. А там разберется. Не впервой. План безупречный в своей простоте. Вот только одно худое лохматое непредвиденное обстоятельство уже ждет его в коридоре. Одним присутствием ломая простую цепочку действий. Ближе шагает, беспокойно хмурясь, носом тянет непонимающе: ― Ва-алентин Ю-рич, с вами в-все… А-ахуеть!.. Эт-то что ― вы?! Спрашивать, о чем он ― бессмысленно. И так все ясно. ― Я. Терпкий, холодный запах моря, едва различимо отдает соснами. Понять что к чему не сложно. Но Артем не спрашивает. Лишь ладонь протягивает — самыми кончиками пальцев мазнув рядом с бледным шрамом у связующей железы. Заставляя мучительно выдохнуть. И как бы ни хотелось длить и длить его прикосновение, но гораздо важнее прояснить все сейчас. Пока Валентин в относительно ясном сознании. ― Тем, ― начинает негромко, но твердо, чувствуя, как тот в ответ весь подбирается. ― Нам надо поговорить. Сейчас. ― Д-да, я у-уже п-по-онял. Что ж, главное теперь… Миг ― и от накатившей волной слабости резко подгибаются колени. А вот это что-то… ― Ва-алентин Ю-юрич, да-авайте, ― под руку тут же ныряет Артем, помогая разогнуться. Прижимаясь горячим со сна телом, удерживая. И Валентин тяжело сглатывает, пережидая очередную болезненно-острую вспышку желания — внутренности плавятся от тесной, идеально правильной близости. Кожа к коже, так, как… ― Б-блядь! В-вы ч-что, только ч-что м-меня за… ― Да. И нет ничего блаженнее того, как его запах вспыхивает ответным желанием, стоит вновь сжать ладонью ладную, округлую задницу. ― Д-дайте д-до п-постели да-айдем, а т-там х-хоть о-облап-пайтесь, ― ворчит глухо, от волнения глотая окончания слов. А мог бы совсем другое. Но лучше об этом не… Длинная полоска света из спальни делит коридор пополам. Вот она, та черта, что отделяет его будущее от прошлого. Та, которую он слишком боялся переступить. И через которую его буквально тащит на себе с тихим матерком Артем. ― Заметь, не я это предложил. Шутка явно так себе, судя по напряженному быстрому взгляду. Артем сгружает его на постель, легко отстраняясь. За кувшином с водой отходит. ― П-по-пейте. Живительная прохлада обжигает нутро, гася очередную волну жара. В голове на миг проясняется: ровно настолько, чтобы осознать, что Артем беспокойно топчется рядом. ― Так не должно быть. Обычно все происходит несколько… иначе. ― С-сергей Ви-икторович мне ра-ас-сказывал, ― большой палец прикусывает, присаживаясь на край постели. Его близкое, но далекое тепло манит. Под душным болезненным жаром, наконец, вспыхивает то глубинное, звериное, что требует губами вдоль порозовевшей железы на его шее скользнуть. Хорошенько вылизав ее до громких, гортанных стонов. Так, чтоб он навсегда забыл, что есть кто-то, кроме Валентина. Кажется, эта перемена не остается незамеченной: Артем чуть голову набок склоняет, обнажая шею. Неосознанный жест, говорящий громче любых слов. Он хочет того же. И этого вполне достаточно, чтобы податься ближе одним обманчиво медленным движением… Вдох-выдох. Валентин без сил падает обратно на подушки. Чувствуя, как под кожей вновь вспыхивает лихорадочный жар, выступая с капельками пота на коже. ― В-выпейте е-еще в-воды, ― край стакана настойчиво прижимается к губам, и он послушно делает пару глотков. Горячая узкая ладонь мягко поддерживает голову, и в этом утешительном касании, кажется, заключается сейчас весь Артем. Поддерживающий, несмотря на то, что Валентин вел себя просто отвратительно. ― Х-хотите, я ва-ам п-почитаю? Кивает медленно. Заторможенно. Жар лижет голые ступни, поднимаясь все выше и выше. И он пересохшими губами шепчет: ― Спасибо, Тем. За все. За то, что возишься, что не перестаешь беспокоиться, что остаешься рядом, что… Абсолютно незаметно пророс внутри, глубоко пустив корни в окаменевшее сердце. ― Т-так, а на ка-акой… А, в-вижу з-закладку. П-прикольная та-акая. Ю-юлька, что ли, с-сделала?.. Под тихое привычное бормотание Валентина постепенно накрывает дремой. Сквозь тяжелый мутный сон все чудится острый, яркий запах спелых апельсинов. Медленный шелест страниц завораживает сухой мягкостью. Заставляя приоткрыть глаза. Тема, сосредоточенно скользящий взглядом по строчкам, кажется непривычно серьезным. Тонкие пальцы легко цепляют страницу за страницей, пока он в волнении палец прикусывает, остро переживая за главного героя. Не смотреть невозможно. И Валентин бесстыдно любуется, зная, что времени у них почти нет. Горячечное, дикое расцветает внутри при одном взгляде на тонкие запястья. И если скользнуть вдоль синих ручейков вен губами, то можно ощутить тихое, нежное биение жизни. То самое, что отдается сильными уверенными ударами в собственной груди. То, что они разделили на двоих, сами того не ведая. Дыхание Артема еле уловимо меняется. Короткая, секундная заминка, но Валентин не может сдержать улыбки: его заметили. ― Н-никогда бы не па-адумал, что рас-сказ п-про посадку ка-артохи может быть таким н-напряжен-ным. ― Там дальше еще интереснее. ― Э-эх, приде-ется дочитывать! ― от его тихой смешливости самого тянет улыбаться. Разумеется, они обязательно дочитают. Вместе. Книжка отправляется на прикроватную тумбочку прямо к бутылочке со смазкой. А Артем весь подбирается под его посерьезневшим взглядом. Значит, он, правда, все решил. Вот только от необходимости поговорить их это не освобождает. Совсем наоборот. И что там ему ни говорили, а это не имеет ничего общего с тем, что реально происходит во время гона. ― Значит, Сергей Викторович тебе все рассказал. ― А-абсолютно. ― Вот только он умолчал об одном: альфой в гоне управляют инстинкты. Яростная животная жажда взять свое, которой можно только подчиниться. Артем, ты даже не представляешь, что это такое, когда… С каждым словом его запах становится все резче ― апельсин отдает жгучей кислотой раздражения. Артем заводится медленно, но верно. Вдруг взорвавшись громким, злым: ― Т-так пока-ажите! Миг ― и их губы сталкиваются в сердитом, яростном поцелуе. Миг ― и Валентин подминает его под себя одним резким, жестким движением с тихим довольным рыком. Тонкие пальцы тут же в волосы вплетаются, притягивая ближе, еще ближе ― так, чтобы между ними не осталось ничего кроме голой нужды. Их запахи смешиваются. Горчащий предчувствием скорой бури апельсиновый сад плотно обступает со всех сторон. Надежно укрывая от всего мира. И пусть только кто-нибудь посмеет хоть взглядом, хоть словом… Артем его. И только его. ― Мой, ― беззвучно. Обжигая быстрыми жалящими поцелуями лицо ― от колющего щетиной подбородка до плотно зажмуренных глаз. ― В-ваш, ― шепчет, неловко тычась сухими губами в скулу. Раскрасневшийся, растерянный, но до боли в груди родной. Любимый. Последняя ясная мысль теряется, тонет в жарком душном мареве желания. Миг ― и Артем выгибается под ним, мучительно сладко задрожав, стоит мазнуть языком по связующей железе. На том тут же оседает плотный, терпкий привкус апельсина, и Валентин губами к припухшей железе приникает, лаская беспощадно, неумолимо. Кожей ощущая, как смазка пачкает чужие боксеры. Артем течет, пусть не как омега, но так же горячо и желанно. Миг — и мешающееся белье отправляется в полет. А пальцы Валентина ловко обнимают оба члена, быстро, уверенно скользя вверх-вниз и снова, и… Под тихие надрывные всхлипы: двойная стимуляция подводит Тему к разрядке почти мгновенно. И он долго, мучительно содрогается, заливая спермой кулак ― откровенный в своем удовольствии настолько, что дух захватывает. Его хочется таким ― разнеженным непривычной лаской, мягким. Хочется так, что в груди грохочет от глухого предвкушающего рыка. Артем, наблюдающий за ним из-под полуприкрытых век, вдруг легко, призывно ноги раздвигает. Голая сбрызнутая едва заметными веснушками грудь ходит тяжело. Он никак не может надышаться и немудрено: их общий плотный запах дурманит, дразнит. Обещая гораздо большее, если только… Миг ― и Валентин накрывает его тело своим, неумолимо вжимая в постель всем весом. Ощущая, как Артем грудью к груди притирается с облегченным стоном ― ему нужно не меньше Валентина. Ощущать, чувствовать. Стать одним целым. Пальцы скользят внутрь легко, гладко ― смазки много, он уже успел растянуть себя в душе. И от одной мысли об этом внутренности скручивает в тугой ком раздражения. ― Больше не смей так делать. Тема в ответ сжимается судорожно, ртом воздух хватает, глухо взвыв. Его запах, сладковато-терпкий от удовольствия, кружит голову. И Валентин мигом забывает все обиды. Ощущая, как пальцы впиваются в его плечи, а бедра отчаянно стискивают бока. Золотые волосы липнут к влажному от пота лбу, а лихорадочный румянец стекает на шею. Артем мечется под ним, то ли пытаясь отстраниться, то ли… готовый на все, лишь бы не отпускать. Миг ― и он входит одним долгим мучительно медленным движением. Узел в основании пульсирует, обещая долгожданную разрядку. И Валентин до боли стискивает худые бедра, вынуждая себя замереть. Позволить Артему привыкнуть. К полноте. Растяжению. Ощущению альфы глубоко внутри. ― П-пожалуйста!.. Ва-алентин, В-валя, я… ― его голос срывается в тихий отчаянный стон, и этого достаточно, чтобы сомкнуть зубы рядом с припухшей железой. Ответный укус теряется в чистейшем, безграничном чувстве принадлежности. Мир плавится, растворяясь без остатка в душном запахе цветущих под сенью бури апельсинов и жасмина. Все исчезает. Остается лишь тесный жар его тела. И неумолимость движения, подводящая их к обоюдоострой, долгожданной разрядке. По телу горячо стелется широкой полосой солнце. Сквозь неплотно задернутые ― или шокировано распахнутые ― шторы в спальню струится новый день. Еще один с запахом Темы. Яркими улыбками и тихой, почти незаметной… Валентин ладонью по простыне ведет беспокойно: пусто. Принюхивается долго, жадно. И выдыхает. Тут, рядом. На кухне. И как у него только сил хватило не то, что с постели подняться ― готовить? Нет, не так. Если у него еще есть силы, то почему он там, а не здесь, вновь выгибаясь навстречу каждому движению, отчаянно скулящий в преддверии очередной разрядки? Тень образа ложится на постель рядом. Бессильно распластавшийся под ним Тема вновь и вновь сухо кончает на неспадающем узле. Слезящиеся глаза жмурит, кусая почти черные от запекшейся крови губы. Его, Валентина, крови. Теплый уютный запах мигом забивает нос, отвлекая от жарких воспоминаний. Пора бы и поглядеть, над чем там Тема колдует. А то с него станется завтрак в постель притащить. Так они точно ни поедят нормально, ни потра… Артем, чуть пританцовывающий у плиты под незнакомый рок, с прижатой к пояснице ладонью, в одних боксерах, увлечен настолько, что совсем ничего не замечает. Пара шагов ― и Валентин легко обнимает его со спины, нежно целуя место свежего укуса. Тот алеет следами его зубов. Через несколько дней он затянется свежей кожей, надежно запечатав их связь. Легкая дрожь удовольствия, и он со вздохом наклоняет голову. Мол, ласкайте, ласкайте, только не… ― Ва-аль, а знаешь что? ― Он весь замирает, но в голосе сквозит широкая улыбка. ― Любовь и Лебедев начинаются с одной буквы. ― Я тоже тебя люблю, Тем. По-летнему яркое солнце заливает кухню. Где-то в глубине квартиры часы отсчитывают ровно полдень. А они все целуются под запах медленно подгорающей яичницы.