Моё солнце

      Отросшие ногти отрывают новый кусочек кожи с раны на щиколотке. Взгляд, может, и устремлён в окно, но со стороны так не скажешь. Такой взгляд называют «трупным». МК смотрит в окно, одновременно с тем и в никуда, сквозь все те здания, не то на небо, не то за горизонт. А мысли шныряют и бегают в голове, как неугомонные тараканы, ни одного не поймать, ни одного не прихлопнуть, чтобы под лупой разглядеть проказника. Новый кусочек кожи опадает на постель, и на запёкшей ране выступает кровь. МК понимает это, только когда пальцами пытается нащупать новый кусочек кожи, который было бы так приятно содрать, но находит влажность. Задумчиво опустив взгляд, парень только пару секунд мерит отчуждённым взглядом скатившуюся одинокую красную капельку прежде, чем вновь взяться за рану, только за другую. В последнее время их у МК много, слишком много. Некоторые длинные, от посоха учителя, другие короткие, от неественно длинных для человека когтей, опять же учителя. Но синяков больше, в разы. Они разноцветным полотном покрывают спину, бока, колени, руки. Каждый из них можно скрыть, главное знать как. МК не хотел, но он научился. Белый — теперь редкий цвет в его гардеробе. Оправдываться перед Пигси, почему это на его рабочей форме появляются не того не с сего красные пятна, если честно, надоело. Надоело уже после второго упоминания. В третий раз, когда от резкого поворота в бок новая, полученная ещё утром, рана открылась, проливая тёплую жидкость с какой-то непонятно сильной обильностью, пачкая белую рубаху, крики были громче всех. Уже тогда сил на новые оправдания не было совсем. Наверно, МК выглядел как те овощи, которые нарезал себе в похлёбку Пигси. Взгляд заплывший, плечи понурые, во всём естестве немая просьба отстать. Хотя, для справедливости, овощи на кухне у свина выглядели посвежее, из своих воспоминаний вырывает МК. Самые болезненные раны не те, что окрашивали ещё нетронутую кожу, а те, которые возникали друг на друге. Они не позволяли нормально шевелиться, взгляни со стороны, МК точно как ходящий труп. Дёрганный от боли, медленный, в попытке не тревожить раны, и усталый, как бродячий пёс. Усталый от всего. Но, думает парень, с дрогнувшей в улыбке губами, это стоит того. Язык проходит по кромке губ. Они сухие и шероховатые, так же в рубцах. «Это стоит того…» — …Ведь твои мышцы крепчают, ты становишься сильнее. В твоей груди огонёк, а я ветер, который раззадорит его до настоящего пламени! — воодушевлённо говорит Макак, со сверкающим нездоровым озорством в глазах, что были, словно бриллианты. Произнесённые слова мужчины так сильно разнятся с тем, что на деле чувствует в груди МК, что хочется расхохотаться. Но он самозабвенно слушает, смотрит не отрываясь, чуть ли не в рот учителю. Каждый произнесённый комплимент в адрес МК наравне упавшей на голову крупице золота. Ценный, дорогой душе, нужный. И такой до боли редкий. Оттого и желанный в стократ сильнее. Комплименты от Короля Обезьян — это листья в осеннюю погоду, песок на море. Столь часто звучащее из чужих уст, что быстро обесценившееся по своей сути. На привычное «Хорошо справился, дружок» МК уже давно и ухом не ведёт. Лишь отводит усталый взгляд к Мудрецу, как бы показывая, что он услышал. МК нравятся тренировки со своим новым учителем. Нравится чувствовать его взгляд, меряющий каждый сделанный шаг вдумчиво и оценивающе. Нравится ощущать горячее дыхание в редкие моменты сближения во время спаррингов. Знать, что тренировки, безусловно жестокие, приносящие столько боли и пролитой на грязный пол крови, но приносят плоды. На сколько свежие и душистые плоды — то, что предстоит узнать. Когда взгляд медных глаз, в редкие моменты укрытые фиолетовой дымкой, смотрят так, словно перед ним стоит не преемник самого Короля Обезьян, а обычный мальчишка с улицы, хочется вцепиться зубами, разбить до крови кулаки, но доказать обратное. И МК доказывает. Всё, ради того, чтобы в отливающих фиолетовым глазах сверкнул огонёк того восхищения, с которым МК смотрит на учителя. Король Обезьян небосвод, от которого невозможно оторвать взгляд. Солнце, от которого недолго ослепнуть. Тёплые лучики, которые не поймать. Когда Шестиухий Макак — звезда, безусловно яркая, так же слепящая, но спустившаяся прямо в руки. Она спустилась и теперь МК её не отпустит. Пусть чужие когтистые пальцы и медленно складывались в клетку над его головой. Небосводное светило обжигающее, яркое до невозможности, и всегда неприкосновенное к нему, но отчего же тогда его холодная и нерадушная звезда смогла опалить пальцы жарким пламенем?       Живот скрутило, тошнота неожиданно накатила подобно ожесточённой волне, сбивая парня с ног и путая его мысли. Учитель, справедливый в своих суждениях, сильный, как герой из комиксов, скучающе стоял, подпирая бока руками, и смотрел на парня сверху вниз. Смотрел так, будто у его ног пристроился щенок. Смотрел так, как если бы этого щенка хотел придавить подошвой своей обуви, раздавить под тяжестью маленькую головку, до противного хруста, до того невозвратного «И писка не издаст. Ни сейчас, ни после». Но один этот взгляд заставлял МК чувствовать себя так, будто его уже давно раздавили и растоптали. Пальцы потянулись к груди, в надежде подцепить отросшими ногтями то рваное, что оставил после своего удара Макак. Только после МК вспоминает, что удар прошёлся под рёбрами, прямо по солнечному сцеплению, а не там, где сейчас так глухо, словно призрак, бьётся сердце. Посох, надёжный друг, всегда лёгким пёрышком лежавший удобно в руке, сейчас ощущался по тяжести подобно горе, к которой его прибили. Сколько бы кряхтений не вырвалось из груди, сколько бы усилий не прилагал МК — посох не сдвинуть. Лишь бы не расплакаться, думает парень, когда с громким смехом перед ним возникает Макак. Лишь бы не завыть попавшим в капкан волком от безысходности, когда мужчина над ним склоняется. Лишь бы не показать всё то удивление и смущение, когда его сухие губы смачивают в поцелуе. Тёплый язык проходит по кромке губ, обводя влажным кончиком каждую шероховатость и каждый рубец, теребя засохшие раны и открывая их вновь. Слюна смешивается с выступившей кровью, и с такой комбинацией на языке, Макак проникает в полость рта, куда парень благополучно даёт вход без всякого сопротивления. Сконфуженность постепенно отходит, но вместе с этим взгляд затмевает дурманящая дымка, что путает мысли и заставляет нутро пылать жаром. Руки Макака так же пудрили мозги, заставляя забыться в ощущениях. Он вдумчиво обводит шею, проходясь острым коготком по артерии, надавливая на пульсирующую выпуклость. Оглаживает выступающие ключицы и обводит контуры голодным взглядом, как если бы, появись такая возможность, тут же вцепился рядом острых акульих зубов. Из-за мешающегося посоха, мужчине пришлось с шеи сразу перепрыгнуть к впалому животу, пробираясь к коже через низ майки. Макак смаковал губы МК до непонятного доселе трепета, до мути в мыслях, до дрожи в ногах. Не будь сейчас подвешенным, точно бы упал марионеткой наземь, с отрезанными нитями. Взгляд, и так затуманенный непонятной тёмной дымкой, упоенно прикрылся. На его животе расцветает, как алый букет, новый синяк, который будет напоминать о себе ноющей болью ещё следующую неделю. Но если все те ушибы, все те вывихи и порванные сухожилия — плата, даже пусть за одно такое блаженное мгновение, МК готов был заплатить такую цену. МК нравилось внимание учителя. Сейчас он чуть ли не тонул в ласках грубых рук наставника. МК нравилось чувствовать тепло чужого дыхания. Сейчас же, в горной местности, каждый вдох и выдох мужчины образовывал клубки пара, скапливающиеся у МК прямо перед носом. Вдруг острая боль проходит по телу, и вскрик непроизвольно вырывается из груди. Поцелуй заканчивается, чужое лицо отстраняется. И когда МК смотрит на Макака, то видит ухмылку, ещё более широкую и голодную, с капелькой упавшей на подбородок слюны, и взгляд, ещё более унижающий своим безразличием к тому, кто сейчас находится в капкане когтистых лап. Острые когти, проходясь по юношескому телу, не то умышленно, не то по случайности, но одним размашистым движением по бокам сдирают струпья. Засохшую корочку старых и новых шрамов. На белой майке вновь возникают красные, пока ещё мелкие пятнышки, наровясь разрастить в то, что будет трудно объяснить перед родными. Когда это замечает и Макак, он вытягивает свою руку, затем и вторую, с скорченным в отвращении лицом. На его пальцах стекающая сукровица, в действиях — пренебрежение. Вытерев руки в широком мазке об чужую майку, он тянется вниз, к штанам. МК и заметить не успел, как по его оголённым бёдрам, с засохшими царапинами от содранной кожи, шлёпается нечто продолговатое и очень тёплое. Поцелуй был сладостью, то, что происходило внизу — неизвестностью, сокрытой в обертку красочного фантика. МК не хочет его раскрывать. Что-то тёплое проходится по внутренней части бедра, кончиком трётся об шершавую кожу, укрытую едва-едва зажившими шрамами, и перемещается, чтобы упереться уже в другое бедро, более истерзанное чем левое (падая на твёрдый бетон — нужно быть аккуратнее). Когда те когтистые руки, которые не так давно сдирали запёкшую кровь с тела раздвигают его ноги, МК уже просит, чтобы всё осталось укрытым под навесом таинств, и эта загадочная «конфета» оказалась не раскрыта. Но вместо просьбы из горла вырывается испуганный не то визг, не то всхлип. Удивительным кажется, что Макак на изданный звук поднимает свой взгляд на заплывшее лицо мальца, вот только в какой-то своей задумчивости. Мужчина всё выражал какую-то неестественную беззаботность, как если бы разгадывал в данный момент кроссворд в своей голове, хоть и находился между оголённых ног своего ученика и со своим упирающимся в юношеское бедро членом. Но неожиданно взгляд Макака осенился. Сплюнув на ладонь, он пару раз размашисто проводит по чему-то внизу, по тому, на что ещё не успел посмотреть МК. Страшно. Хочется закрыть глаза руками, чтобы наверняка ничего не увидеть. «Не вижу — значит, этого нет» — такая себе мысль, но отчего-то хочется прислушаться. Абстрагироваться хотя бы таким жалким способом, ведь только такой вариант на руках МК и есть. Пусть его руки и накрепко прижаты к скале его же посохом. Лапы любовно хватаются за ягодицы, сминают и раздвигают в стороны, а из уст всё и слова не вырвалось, как будто у парня не было ни единой мысли о сложившейся ситуации, лишь зубы сильнее прикусывают губу. Кончик влажного языка мужчины подбирает красную капельку, стёкшую незаметно от МК на подбородок из прокусанной губы. А головка члена (нет, МК уже не может юлить) уже упирается в анус. Пару примерочных мазков, как лучник, целившийся в яблочко, и всё естество, со всей своей длиной и шириной, на которую так настойчиво отказывался смотреть МК, и которую так осязаемо во всех смыслах сейчас ощущает, вбивается в нутро. Из МК вырывается хныкающий звук, из глотки Макака — рычание и судорожные выдохи, снизу — противное хлюпанье, которое после одного короткого движения «вверх-вниз» больше не повторялось. Слюны было мало. МК понимает это почти сразу, когда мужчина, не ждя и секунды, начал двигаться. Зажмурившись, скорчившись от удовольствия — двигаться в сжимающей тесноте, где если не слюна, то выступившая кровь послужит смазкой. Ведь боль нестерпима. Она обжигала сильнее, чем шрамы, накладывающиеся друг на друга. Она выводила из маломальской осознанности окончательно, дурманя мысли до состояния чуть ли не безумия. — Мне… Б-больно, — звучит осипше и надломлено. — Хах, больно, говоришь? — переспрашивает Макак с ухмылкой и с сладострастными огоньками в глазах. — Ну, очень жаль, — натужно отвечает он, вбиваясь в напряжённое тело с более ожесточённой силой, пока в голосе — ноль сострадания, а в действиях — одно желание. Присвоить, присвоить, присвоить. Его звезда, его яркая до слепоты звезда, обожгла руки МК до красноты, до волдырей и кровоподтёков. В действиях Макака не было ни грамма ласки. Больше нет. Он продолжал зверем, диким и озлобленным, вдалбливаться в нутро, принося одну только боль. Но, думает МК, внезапно с прояснившимся в одно мгновение умом, была ли хоть какая-та ласка раньше? От всех чувств хочется отмахнуться так же, как от надоедающего Пигси с расспросами, что за красные пятна на рабочей форме. Ведь от чего же так, когда удары, шрамы и синяки МК принимал с некой гордостью, ведь тернистый путь — неотъемлемая часть жизни любого героя, так хочется, чтобы происходящее сейчас — происходило с кем-то другим? Солёные слёзы стекают по щекам, опадая горькими росинками на плечо мужчины. У МК нет ни сил, ни возможности их хотя бы смахнуть. Больно. Это всё, о чём думает парень, закрывая в бесконечной усталости глаза.       МК не знал, что ожидать от Макака. Больше не знал. Все предположения были окутаны одними догадками, а с ними далеко не уедешь. Но дата для следующей встречи уже установлена. Прежде, чем уйти, в день их последней встречи, мужчина, как будто опомнившись, назначил её в последний момент, нехотя. Лик Шестиухого Макака всё ещё был обрамлён лучистым ореолом. Ведь тренировки были полезны, тому доказательство — уже давно разбитая старая фреска в угодьях Короля Обезьян, новые навыки и окрепшие мышцы. Но отчего прошлая встреча в воспоминаниях отдавалась одной горечью? МК неприятно осознавать, но произошедшее — не тренировка. Это нечто совершенно другое, окрашенное в совершенно другие цвета и носящее совсем другой умысел. МК нравилось греться в лучах внимания Макака. Нравилось чувствовать его тепло. Теперь, стоя у входа в тренировочный зал, у парня скручивался живот в узел, а мысли в голове панически разбегались. Но он делает шаг внутрь, к учителю, который дал ему так много, и может дать столько же.       Шерсть забивала и щекотала ноздри до едва не вырвавшегося чиха. Пах мужчины был мягким, пушистым. МК оглаживает лобок заинтересованно, старательно увиливая от того, что внизу. В отличии от волос на голове, на лобке шерсть мягкая и шелковистая, трогать — одно удовольствие. Подняв взгляд кверху, МК видит подтянутый живот с короткой шерстью, вьющейся меховым покровом, под которым не увидеть пупка. Если посмотреть ещё выше, там будет два маленьких, но крепких холмика — груди. Да, такой видок очень симпатичен. МК вновь ощущает дрожь в ногах, а находящееся у самых губ чужое естество — не таким страшным. Осторожной хваткой взяв за болтающийся внизу полу-вставший член, он на пробу выцеловывает губами головку, внимательно следя за чужой реакцией. Хвост забился по полу, скрутился на подобии змеи. Новый поцелуй попадает по уретре, заставляя член в руке как в короткой конвульсии дёрнуться. Такие маленькие шажки МК очень по нраву, былой страх кажется не более, чем призраком, всего лишь оболочкой себя. Кончик пальца самозабвенно обводил каждую выступающую венку, ощупывая пульс, и двигаясь дальше по естеству. Подняв голову, МК проверяет застывшего, как камень, Макака. Тот, с закусанной губой, не дыша и не дёргаясь, спокойно ждал. Наученному пролитыми в прошлый раз слезами, или же чем-то другим, парню всё равно, когда бразды ситуации вручают ему в руки. Язык размашистым движением проходит по члену, от мошонки (которая тоже пушистая, и мягко лежит в ладони) до головки. «Солоновато» — с улыбкой решает парень, облизываясь. Пока рот находился у самого кончика, когтистая лапа ложится на затылок, с усилием надавливая голову вниз, к паху. — Зубы, — звучит сверху уставшим голосом и по-опасному предупреждающе. Эта самая головка, едва изученная губами парня, оказывается в одно мгновение глубоко в глотке, а колени, между которых МК находится, сжимают его до хруста в плечах. Всего оказывается слишком много и в одно мгновение. Никто не предупреждал, что надо сделать предварительный вдох, ведь оставшийся воздух выбили одним резким движением, и всё, что оставалось парню — из последних сил возмущённо и испуганно промычать. МК ожидал любой реакции, от внимательно-уступчивого, до ленивого и пренебрежительного взгляда, брошенного вниз к человеку, с застывшим до основания членом во рту. Но все звуки, насколько бы они не были пропитаны обидой и возмущением, отдавались по естеству приятной рябью. Тело Макака затряслось, как при конвульсиях, а изо рта вырвался сладостный стон. Бёдра, оторвавшись от плоской поверхности, вдолбили лицо МК ещё теснее к себе, заставляя мальца чуть ли не задыхаться, с членом, полностью перекрывшим полость рта и с забившими ноздри лобковыми волосами. МК уверен, что от сжимающей его загривок руки он только что лишился пары клочков волос. Отдышавшись с лёгким румянцем на щеках, Макак с неохотой, потянув парня за волосы назад, отрывает чужое лицо от себя, выпуская из влажного, жаркого рта свой член, кончик которого сразу упирается в искусанные губы. МК судорожно вдохнул, тут же подавился собственной слюной и, не успев откашляться, как тут же услышал новый указ. Указ, произнесённый тем тоном, которым Макак требовал от парня принять ту или иную стойку. Тем тоном, когда вынужденно хвалил чужие успехи, но взамен преподносил новые требования, поднимая и так задранную планку. — Прикрой зубы губами и открой пошире рот, — звучит тем тоном, которому МК никогда не мог отказать, даже если бы захотел. МК смаргивает собравшиеся росинки слёз и молчит. Ничего не ответив, без слов выполняет приказ, под одобрительным взглядом. Откинувшись назад, Макак прикрывает глаза и вновь берётся за загривок, направляя чужую голову в нужном направлении.       Новая «тренировка» началась странно. Непривычно, в понимании МК, ведь он ожидал, опять же, полного отсутствия мыслей, как и места в своих проходах, от выбивающей все мысли долбёжки. Сейчас же, даже без предварительных приветствий, которые, удивительно, но, как формальность, присутствовали (статус «наставника» давал не только больше дозволенности, но и, по всей видимости, какие-то свои устои). МК всегда знал, что ожидать от каждой тренировки. Будь возможность составлять планы, на первом месте стоял бы всегда и неизменно пункт «боль». На первый свой ушиб МК получил перевязку, на второй сухой комментарий, что это всего лишь царапина, на третий «заживёт, как на собаке, ты же преемник Короля, так соответствуй», а в каждом слове скользящая, как полчища монстров под тенью кровати, — неприязнь. Привычных приветствий не было, но присутствовало кое-что другое. На столько чуждое за последнее время и странное, что выбивало из колеи. Ласка. Не та, что в редкие мгновения могла последовать после пары вывихов или новых синяков. А та, что МК начал получать с первой же минуты, как поднялся на гору, злосчастную и хранящую воспоминания. МК не хочет спрашивать, почему именно это место стало окончательным выбором для следующей «тренировки» Макака. Бушующий ветер позволял сохранять ясность ума, которая, как некстати, сразу улетучивалась вместе с ним же. По причине того самого наставника, который и назначил место встречи. Его губы, безусловно засушливые, почти что наравне с губами МК, лишь без тех бесконечных шрамиков, но настойчивые и мягкие. Макак выцеловывал шею, как будто ему впервые в жизни позволили о ком-то позаботится. Прижать тело не с намерением раздробить рёбра, а в нежном объятии. Обвить хвост вокруг ноги МК не от преизбытка чувств в предоргазмическом состоянии, а дабы прижать ближе, сократить расстояние сильнее, дышать одним воздухом. Всё смахивало на то, как если бы мужчина после повторяющихся пинков пытался приласкать побитого щенка. Даже когда когтистая ладонь потянулась вниз, к ширинке парня, не последовало ничего, кроме ласковых поглаживаний. Тело на такую перемену реагировало очень отзывчиво. Бёдра под ласками выгибались, заставляя это мягкое трение стать сильнее хотя бы чуть-чуть. Под градом поцелуев на шее глаза сами собой в блаженстве закрылись, а изо рта вырвалось предательское мычание. Не такое, когда еле-еле удавалось сдерживать горький плач, а преградой для страдальческих воплей — стиснутые зубы. Неконтролируемое мычание целиком и полностью было пропитано сладким возбуждением. Происходящее сводило с ума не только творящимися действиями с чувствительным телом, а тем, кто именно всё это вытворяет. Чей запах шерсти МК теперь может спокойно вдыхать, без страха остаться без воздуха вообще, с забившим рот членом. От Макака пахло улицей, замечает парень. Дождём и растениями. Он пахнет жизнью. Два острия упираются в шею, там, где находится артерия, и у МК застревает воздух в горле. Клыки вот-вот готовы впиться в живую плоть, но вместо этого, широкий влажный мазок проходится от ключицы до мочки уха, заставляя тело покрыться приятной волной мурашек. Вместо приказов — мягкий урчащий тембр прямо из нутра Макака, звучащий прямо под ухом. Вместо ударов и синяков — поцелуи и томящие засосы. Вместо ожесточённых тренировок, которые заставляли разбивать колени и локти в кровь, а вечером сдирать омертвевшую кожу с рубцов — ласка, пьянящая разум ласка, окутывающая, как мягкие и нежные объятия. А ведь Макак действительно обнимал. Не сжимал, не принуждал, не направлял. Оглаживал ладонями крепкую юношескую спину, изредка проходясь по впалому животу, и, когда замечал скорчившееся от боли лицо, сразу одёргивал руки со случайно задетых шрамов. — МК, — звучит мурлыкающе из уст Макака, и, когда МК ловит на себе любвеобильный взгляд, потемневший от похоти к парню, у него ноги подкашиваются. — Хочешь, я в тебя войду? — так же с урчанием и придыханием спрашивает Макак, а у МК мысли не на месте, чтобы нормально ответить. Почему сейчас требуется разрешение? И почему слова с таким трудом лезут изо рта, будто шею стискивают путы стыда. Отчего-то есть чувство, что к сегодняшнему торжеству (День, когда Макак не был хотя бы раз груб, можно смело обводить красным маркером в календаре) пристроился средь рядов из бесконечных скал незримый зритель. Ведь отчего-то появляется ощущение, что от его ответа зависит многое. В этот раз действительно зависит. Макак, этот строптивый и бывающий до ужаса жестоким мужчина, смотрит любяще. В его взгляде дымка страсти, на руках — ласка, что немой кивок выходит сам собой, а щеки становятся красными, как только что обведённый мысленно день в календаре. На что улыбка Макака, доселе скромная, становится шире. Зубастая пасть, растянувшаяся в улыбке, не всегда означает что-то хорошее. Иногда это оскал зверя, который только-только приглядел, в какое место лучше всего вцепиться зубами. Нервно сглотнув, МК удивляется, как медленно, без нажима, его мягко переворачивают лицом к стене (по совместительству, к неровной поверхности скалы). Тёплые ладони обходительно относятся к исцарапанным бёдрам, не задерживаясь на рубцах слишком долго, а следуя неторопливо вниз, к ширинке красных штанов. Вскоре они оказываются спущены вместе с бельём у щиколоток. Слышится шорох сзади себя, который обозначал только одно, Макак оголяет свой торс, и у МК впервые за сегодняшний день образовывается уже знакомый узел в животе. Тело напрягается и уже готовится к чему-то неизбежно неприятному. Его звезда. Его холодная луна могла обжечь одним непрошенным словом похлеще самой разгорячённой пощёчины. Наученный опытом, он знал об этом, наверно, как никто другой. Взгляд, в котором таились морозы сильнейшей вьюги, безразличный к творящемуся горю на душе мальца, выбивал из груди воздух так же ожесточенно, как удар под дых. Злые слова, выказывающие всё своё пренебрежение к маленькому существу, осмелившемуся пригреться к холодной луне, окутывали в путы тоски, как шипастые лианы, сковывая и обездвиживая. Шестиухий Макак был олицетворением серебряного лика луны, холодной звезды, тёмной тенью, а МК был готов греться в тусклых лучах, как под солнцем, бродить средь тех темнь, что окутывали душу обезьяны, без возможности найти выход. Макак был суровой стужей, почему-то заставляя собой мысли МК кипеть и бурлить, а лицо исходить противной испариной. И он готов был в этих морозах затеряться, а телу дать покрыться волдырями, одеревенеть в чужих руках, как кукла. Закусив губу, и вобрав побольше воздуха, парень ждёт. Горячая плоть упирается прямо во вход, но не пытается продвинуться дальше ни на сантиментр, непонятно чего ждя. В своих желаниях Макак нетерпелив, жаден до животного голода, готовый, если не дают добровольно, вцепиться в «своё» рядами острых зубов и не отпускать. Захочет — войдёт насухо, не позаботившись об ощущениях парня. Но сейчас Макак почему-то медлит. По раздвинутым ягодицам шлёпается основание члена, то по одному мягкому холмику, то по другому, как если бы поудобнее пристраивался, чтобы войти в теснящий жаркий вход. Когтистые лапы мнут ягодицы, нагло и настойчиво ощупывают нежную кожу. Сначала стискивает, чтобы два полушария «обнимали» лежавший между ними член, затем раздвигает в разные стороны, да так, что открывает стенки ануса. Слышится, как мужчина набирает слюны в рот, и в следующую секунду МК уже ощущает прохладную влажность. Слюна, щекоча, стекает по мошонке вниз, и за этим какое-то время наблюдает Макак прежде, чем вновь приставить своё естество ко входу. Горячая головка входит медленно, неторопливо, заставляя всё тело дрожать по мере наполненности. Даже когда вся длина оказалась внутри, а дыхание парня тут же сбивается, Макак не торопился начать размашисто двигаться, как любил, лишь слегка качнул бёдрами назад, чтобы упирающейся ввысь головкой ощупать нечто внутри. В своих коротких попытках мужчина возымел успех. Теснота больше не ощущалась как злой рок, выбивающий вместе с мыслями и все приятные чувства. Эта теснота заставляла трепетать, а когда кончик пульсирующего внутри члена зацепила собой что-то сокрытое доселе МК, заставила затрястись в будоражащих судорогах. Изо рта вырвался стон, не такой, как раньше. Не окрашенный хрипом и горечью. И даже в неге неожиданно приятных ощущений, стон не такой, как у актёров из порно. Но такой же сексуальный, ведь этот неконтролируемый сладкий выкрик заставил Макака пуще прежнего заурчал в ухо мальцу, а в своих лапах-тисках сжать бёдра крепче, однозначно оставляя, если не синяки, то яркие красные отметины. Но вызванная боль не приносила той неприязни, что раньше. Эту острую и неожиданную боль хотелось усилить, заставляя тело окутываться в настоящий раж и трепет. — Е-ещё… Ещё, — осипшим и томным голосом просит МК. — Будет ещё, малыш, — с хрипотцой и улыбкой соглашается Макак. От выскользнувшего «малыш» хотелось радостно завыть. Короткие движения бёдрами становятся учащёнными, задевая раз за разом одну и ту же точку, которая заставляет биться в судорогах, а тело исходить истомой. Вместе со скатившейся слюной изо рта вырывались стоны, неутолимые и постыдные, лишь глуше звучавшие за прикрывшей рот рукой. Стоны накладывались на уши Макака сладостной колыбелью, ведь тогда не ясно, отчего под их влиянием он исходил в ещё более сильных хрипах и придыханиях, обнимая тело парня к себе так отчаянно и так тесно. МК гложило чувство стыда в начале всего процесса, как если бы за сложившейся ситуацией наблюдал незримый зритель, один из призраков-теней, которые всегда копошились в присутствии Макака, как крысы по тёмным углам. А так же страх, что осел на горле и по внутренним органам стискивающими путами, не позволяющими нормально расправить грудь. Но неловкость постепенно сходила на нет. Она неторопливо вытеснилась медленным и томящим проникновением горячего органа, сейчас так самозабвенно двигающимся внутри короткими толчками. Рука МК спадает с губ, позволяя стонам свободно выходить из груди. И пусть его щёки пылают от такой откровенной ситуации, где его собственный член так же истекает предэякулятом и пульсирует в такт учащённому сердцебиению, он готов впервые отдаться происходящему, раствориться в чувствах, стать единым целым с мужчиной, пристроившимся сзади и ласкающим его. Обернувшись назад, лицо МК отразилось в удивлении, а от вновь появившихся пут на горле — румянец сам собой спал с щёк. Поймав на себе взгляд, лицо Макака, ни единожды не окрашенное хоть в какой-то из оттенков страсти, высказывало лишь то, как ему сейчас весело. Точно не сексом занимается, а шутку в голове проигрывает. А в руках его не дрожащее тело, а одно из его оружий. Доброе урчание домашнего животного сменилось рычанием дикого зверя, который, оставив капкан, только что на удочку поймал так желанное ему. Член прекратил свои коротки толчки внутри едва ли разработанных стенок ануса, и полностью выскользнул из нутра. Удивлённо проморгавший, МК не успел даже непонятливо обернуться на мужчину, как член, головка которая оказалась вновь пристроенной у самого входа, вбилась внутрь до хлюпающего шлепка, выбивая весь воздух и вновь принося разразившуюся как раскат молний боль. Боль не приятную, а всепоглощающую, как если бы, вместо члена, внутрь со всей скорости вбилась колючая проволока. Макак без стеснения и страха вновь позволил своему естеству выскользнуть, с таким же размахом и с тем же оглушающим шлепком войти со всей скорости. Затем снова. И снова. Тело больше не билось в судорогах от прокатывающихся тёплых мурашек, истома, как и всё приятное, выветрилась вместе с вернувшимся бушующим сквозняком морозов. Руки, державшие бёдра в крепком капкане, не позволяли отстраниться ни на йоту, лишь теснее прижимая, на встречу члену, выбивая весь дух, оставляя после себя только ту боль, от которых всё тело исходило в предобморочных судорогах. На лбу появилась испарина, глаза закатывались. Слюна была и оставалась плохим лубрикантом, ведь очень быстро влажное хлюпанье прекратилось. У МК не было ни сил ни желания узнать, почему же тогда по стенкам ануса вновь стала ощущаться влага, от каждого толчка капающая на холодную землю? Всё разом отняла жгучая боль, оставляя вместо мыслей разбегающихся в разные стороны тараканов. Голова шла кругом, а все те чувства, которые окутывали его, скрылись во мгле, оставив после себя лишь облачный шлейф из воспоминаний, которые, к несчастью, заменялись новыми. Новыми ощущениями, новыми чувствами и мыслями. С «новым» всем, от которого хотелось абстрагироваться так же, как и в первый раз. Не стоять раком, навстречу подставляя зад любвеобильному мужчине, а скрутиться в позу эмбриона, и, спрятав глаза руками, молиться, чтобы всё закончилось быстро. Рычание и пыхтение в самое ухо больше не было хорошим знаком. Это были те звуки, которые издают звери, когда лакомятся своим уловом. На бёдрах появляются широкие царапины от когтистых лап, которые тут же начинают кровоточить. Но боли так много, что МК понимает это, только когда опускает свой взгляд вниз. На земле собралось уже достаточно капель крови, ещё немного, и это можно будет назвать «лужицей». МК страшно понимать, что бордовая жидкость стекает не только с истерзанных бедёр, но и с их внутренних стенок. — П-прекрати, — воет МК, с брызнувшей кровью на искусанной губе. — То «ещё», то «прекрати». Малыш, тебе бы определиться, — слышатся сквозь натужные вдохи и выдохи насмешливые слова Макака. Размашистые движения бёдрами не прекращаются, а, кажется, только усиливаются. Из глаз брызнули слёзы. Неконтролируемые, сопровождающиеся хныканием и тихим скулежом, действительно как от побитой собаки. Слёзы эти — горькие, пролитые не от своей жалкой судьбы, а из-за мужчины. Его холодной луны, в чьих лапах МК сейчас плавился. По чьей провинности всё его тело, с бесконечной россыпью как звёзд на небе, толстым покрывалом окрашивали синяки, оттенков закатного неба. По чьей вине голова уже давно шла кругом, откидывая от одной крайности к другой, дурманя хлеще любого алкоголя. По чьей прихоти МК становится в жёстких объятиях горсткой пыли от окутывающего жара, намереваясь прахом блуждать средь теней и демонов чужой души. На звуки неконтролируемого горького плача, едва заглушаемого между прижатым лицом к острой скалистой поверхности, движения бёдрами, жёсткие и хлёсткие, стали замедляться. Чем громче стали звучать хныканье и сопение, тем сильнее толчки напоминали те, которыми Макак одаривал его в самом начале. Но приятно больше не было. Весь низ пёкся, исходил в скручивающих до крови нутро судорогах. Пульсирующий член продолжал ощущаться колючей проволокой, без возможности отката к прошлым ощущениям. Ясность ума потеряна, вместо неё — лишь пламя, бушующее в мыслях, в всепоглощающей боли сжигающее всё. — МК? Слюна с красными вкраплениями, как у человека в припадке, короткими струйками опадала на землю. Вместо звуков — шум, как будто МК не на скалистой местности, а под водой. Вместо всех чувств — одна боль, как если бы всё тело было покрыто одним большим шрамом. — Приятель? Член выскальзывает из нутра с хлюпанием, на землю капает кровь, делая уже собравшуюся лужицу под ногами больше. Ноги не держат, только когда Макак отстраняется, выпуская истерзанные бёдра из лап, МК сползает к землю. Одышка, как у загнанной собаки, тело исходит испариной, а мелкая дрожь не отпускает ни на секунду. МК, даже с шумом в ушах, не слышит ни намёка, на хоть какие-то прозвучавшие слова от Макака. Он лишь молчаливой тенью стоит над телом мальца, смотря сверху вниз, но даже так, в этом не чувствовалось и грамма превосходства мужчины или пренебрежения к парню. Макак ушёл, так и не назначив дату для следующей встречи.       Макак не возвращается. Ни через день, ни через месяц. Но почему-то его дух продолжает чувствоваться. В тенях глубокой ночью, когда в углах таятся призраки в обнимку с монстрами. Выползли из-под кровати? Нет. Не оттуда, понимает МК. Они выползли, изгибая свои пальчики-коготки на подобии крючков из-под самой кожи Макака. И сейчас стоят по углам молчаливыми непрошенными зрителями чужого растущего горя. Смотрят и ждут, когда тот, кто лежит на постели уснёт, чтобы вцепиться зубами в ещё трепещущее тело. Откусить свой заслуженный кусок мяса. Ведь именно так себя парень и ощущает. Куском мяса, с переломанными костями и кровоподтёками. Тени, когда проезжают за окном машины, будто бы отдают фиолетовым. Макака нет, но отчего же его взгляд, вдумчивый и оценивающий словно находится на мальчишке, пробираясь под кожу? Ощущая этот взгляд, МК всегда резко оборачивался, но всегда ловил только одного наблюдателя. Сунь Укуна. С каких-то пор его мерят тем же самым взглядом, каким всегда провожал его Макак. С толикой безразличия и пренебрежения. Как если бы перед Королём Обезьян встал не собственный преемник, а кто-то чужой. Нет, Укун смотрел так, как если бы перед ним была лишь оболочка некогда любимого мальчика, чьё лицо сейчас как маску носит тень. А маска та некрасивая, разбитая. А сам МК действительно на подобии оболочки. С шрамами и отметинами — клеймо принадлежности кому-то другому. С понурым взглядом — точно побитой собаки прошлым хозяином. С ранами которые заживут со временем, но не те, что находятся внутри. Эти отметины на сердце болят, и кровоточат так сильно, что видны остальным. Вот и Укун их тоже видит. Только вот, в его взгляде читается более широкое понимание ситуации. Это бьёт посильнее чем любой другой удар от Макака. Это давит на рёбра до хруста в косточках и до слёз в глазах. Но МК не плачет. Макак любил сравнивать себя с луной, а Короля обезьян — с солнцем. Но МК в корне не согласен с этим утверждением. Макак — солнце. Ведь если это не так, то МК не может объяснить себе, почему с его уходом все краски померкли, а время остановилось.