Из огня да в полымя

Сэр Пирс Экстон шёл по дворцовым коридорам и чувствовал, как с каждым шагом ноги наливаются свинцом, а на сердце становится всё тяжелее. Недавно он вернулся из Московии, куда её величество королева Елизавета отправила его с посольством. И в целом поездка прошла вполне благополучно — русский царь также желал союза и торговли с Англией, а королеву Елизавету при всех называл своей «возлюбленной сестрой», — но… Господи прости, как его угораздило так напиться на том пиру, на который царь пригласил уже под конец пребывания на Руси? Воистину, русские напитки слишком хмельны… Сэру Пирсу Экстону было стыдно. Очень стыдно — и очень страшно. Нет, то, что он перепил лишку, это ничего. Русские бояре и царские опричники (последние, как разумел сэр Экстон, являли собою что-то вроде элитной королевской гвардии) пьют ещё и не так. Некоторые под конец пира вообще, стыдно сказать, кто на столах, кто под столами валяются. Но… За сэром Эстоном водился один маленький и вполне простительный для мужчины грешок — он всегда был неравнодушен к женскому полу. Привлекательный, всё ещё молодой, в Англии он прослыл дамским угодником — и искусными, приличествующими случаю комплиментами быстро сумел снискать доверие неравнодушной к лести королевы. В глубине души сэр Экстон был уверен, что именно его умение польстить тщеславной Елизавете помогло ему заполучить почётную должность посла. Господи. Что же он натворил… Если говорить начистоту, то все дифирамбы сэра Экстона красоте королевы Елизаветы были не слишком искренними. Да, многие придворные действительно были по-рыцарски влюблены в королеву — но Пирсу Экстону никогда не нравились белокожие и рыжеволосые женщины. Он испытывал слабость к черноволосым и темноглазым смуглянкам — и давно подумывал жениться на какой-нибудь красавице с примесью испанской крови. Главное, конечно, чтобы она не оказалась католичкой. На Руси он не раз спрашивал царя, не почтит ли их своим присутствием на пиру — на том самом проклятом пиру! — царица Мария Темрюковна. Царь сперва хмурился, но в конце концов словно бы нехотя обронил, что царица на пиру будет. Признаться, в первую очередь сэром Экстоном двигало любопытство. Ходили слухи, что царь Иван женился чуть ли не на дикарке из степей, — и как можно было покинуть Русь, хоть раз не увидев воочию эту самую дикарку? Ох уж эти дурацкие русские обычаи, мёртвое наследие Византии! Как можно не позволять женщинам, этой усладе для глаз, появляться на пирах? Правда, доходили до сэра Экстона слухи и о таких русских пирах, на которых не только присутствовали женщины, но и творился настоящий разврат. Вроде бы, их устраивали и царские ближники, и даже сам царь, — но, разумеется, о том, чтобы на подобный пир пригласили его, иностранного посла, нечего было и мечтать. Что ж. Если он увидит на пиру царицу Марию, это будет — как он уже знал — проявлением уважения по отношению к нему и к его королеве. К тому же, он наконец утолит своё любопытство и посмотрит на таинственную степную дикарку, по прихоти русского царя ставшую царицей. Так думал сэр Экстон, предвкушая царский пир. Господи, если бы он только знал, как всё обернётся!.. Царица Мария действительно явилась на пир. Она была одета по-восточному — сэру Экстону показалось, что царь был этим недоволен, однако всё же усадил жену подле себя, — но в остальном дикаркой совершенно не казалась. И Боже, как же она была хороша! Красота царицы Марии, в отличие от её манер, была действительно дикой, горячей — и сэру Экстону оставалось только недоумевать, отчего русский царь пренебрегает красавицей-женой и склоняется к содомии. Его фаворит, некий Фёдор Басманов, тоже был на пиру — наливал царю вино, руководил стольниками и одет был в женское (хоть и сшитое явно по его мерке) платье. Впрочем, признаться, Басманов тоже был красив (и даже очень). В его внешности, как и во внешности царицы Марии, проскальзывало что-то восточное — хоть и значительно меньше, — что заставило сэра Экстона убедиться в правдивости слухов о наличии у многих русских татарской крови. Вероятно, царь Иван был неравнодушен к южной и восточной красоте — и английский посол полностью разделял в этом его вкусы. Что же до содомии, то русский царь был уж точно не единственным монархом, не брезгующим привлекательными юношами. Вспомнить хоть некоторых королей из династии Плантагенетов… Но у сэра Экстона влечения к юношам не было совершенно, поэтому на красавце Басманове его взгляд задержался лишь мельком. А вот на царице Марии… Господи прости, как же его угораздило так напиться? Захмелев от русских медов, сэр Экстон встал и во всеуслышание сделал царице комплимент. Вполне куртуазный — хотя (протрезвев, он осознал это со всей беспощадной ясностью) не только русский царь, но и многие куда более просвещённые европейские монархи далеко не обрадовались бы, услышав его в адрес своих супруг. На самом деле, сэр Эстон часто делал этот комплимент королеве Елизавете. Шутил, что выкрал бы её из дворца, не будь она королевой Англии, — а она весело смеялась в ответ и шутливо шлёпала его по руке. Но королева Елизавета не была замужем. И она была королевой Англии, а не царицей дикой и непонятной, во многом по-восточному варварской Руси. Господи, как он мог сказать такое русской царице?! При всех — и в особенности при её муже, о чьей вспыльчивости и жестокости уже слагали легенды?! Когда все пирующие затихли, с сэра Экстона вмиг слетел хмель. Он уже успел мысленно не только попрощаться с головой, но и взмолиться о том, чтобы русский царь предал его как можно более лёгкой и быстрой казни (быть может, хотя бы из уважения к королеве Елизавете?..), но казни не случилось. Царица достойно отшутилась — что заставило сэра Экстона восхищаться ею ещё больше, — а царь громко объявил, что английский посол пьян и пусть его отведут в покои. Из покоев сэра Экстона не выпустили до самого отъезда. На дверях стояли мрачные бородатые стражники с бердышами — и сколько он ни умолял отвести его к царю, Иван Грозный с ним более не встретился. Вместо царя Ивана в покои к сэру Эстону через два дня после злополучного пира (о, сколько он успел передумать за эти два дня!) заявился тот самый Фёдор Басманов, царский любовник и фаворит. На этот раз молодой содомит был не в женской одежде, а в подпоясанном алым кушаком чёрном кафтане, какие носили царские опричники, и серьги у него в ушах были не длинные женские, как на пиру, а простые золотые кольца — похожие на те, что в Европе любили носить мореплаватели. Но на сэра Экстона царский фаворит смотрел с такой наглой ухмылкой, что у достойного посла лицо пошло красными пятнами. Басманов объявил, что государь слишком занят, чтобы ещё раз встретиться с английским послом, поэтому подарки и письма для королевы передаёт через него. Затем сэру Экстону было дано понять, что его отбытия в Англию ждут в ближайшее время. Что ж, по крайней мере, его не казнили. Но — что написал русский царь королеве? Сообщил ли о его промахе на пиру? Не повлиял ли этот ужасный случай на союз между Англией и Русью? Сэр Экстон шёл по дворцовым коридорам и не знал, что думать. Он идёт сейчас к королеве. Может, стоило вообще не возвращаться в Англию? Сбежать по дороге — пусть это и было бы малодушием и трусостью? Потому что если своей пьяной выходкой он загубил дипломатическую миссию… Казнить может не только царь Иван. Сэр Экстон хорошо знал: её величество Елизавета в гневе тоже страшна. Вот и покои, в которых его должна принять королева. Последние двери… За дверями слышались громкие шаги. Каблучки королевских башмачков впечатывались в пол — королева ходила по комнате взад-вперёд. И значить это могло только одно. Её величество Елизавета в ярости. Господи… Бежать было уже поздно — и сэр Экстон, чувствуя, как подгибаются колени, вошёл в дверь. — Ваше величество… — Наконец-то, сэр Экстон. Тон королевы был гораздо менее приветлив, чем тот, которым она разговаривала с сэром Экстоном прежде. Сказать по правде, Елизавета говорила с откровенной язвительностью. И от этого было ещё страшнее. К тому же, королева так и не села в кресло. Она продолжала стоять — и в руке у неё был исписанный лист бумаги. Письмо. Письмо от русского царя. Господи помилуй, он ведь до сих пор не знает, что царь Иван написал в этом письме… — Вы изволили задержаться, — всё так же язвительно продолжала Елизавета. — Гонялись за придворными дамами? Господи. Господи. Значит, царь всё-таки написал о том ужасном случае на пиру. Разумеется, написал, тут же мысленно одёрнул себя сэр Экстон. Как можно было надеяться, что царь об этом не напишет? Счастье, что не казнил. Но — не казнит ли теперь королева? — Ваше величество… — снова осторожно начал он. — Желаете узнать, сэр Экстон, что написал мне русский царь о ваших подвигах при его дворе? — не дожидаясь ответа, Елизавета поднесла лист бумаги к глазам и громко начала читать — видимо, с середины: «…а после же, упившись пьяным, при всех ближниках моих похвалялся на пиру, что желал бы увозом увезти царицу мою Марию, чем нанёс и ей, и мне обиду великую. А доселе привыкли у нас на Руси, что ведут себя подобным образом, безо всякого сраму, одни токмо татары дикие, да и ни один ещё татарский мурза в глаза мне не молвил, что жену мою венчанную и святой Руси царицу мечтает похитить. И поелику разумею я, что в здравом уме будучи, такого на пиру государевом даже спьяну не молвить, то порешил, что посол твой, возлюбленная сестра моя, вовсе ума лишился али в грех уныния впал и смерти лютой ищет. Случаются, увы, и на Руси разумом скорбные, и не всегда они таковы от рождения, и потому не думаю я, сестра Елисавета, что ты ко мне заведомо дурака послала, а полагаю, что в дороге он спятил али жены моей краса его умишка лишила. И засим желаю упредить тебя, чтоб ты дурня сего велела под замком надёжным держать, поскольку ведомо мне, что большую свободу боярыни да боярышни при дворе твоём имеют, и, вестимо, также лицами прекрасны, а стало быть, дурень сей и им обиду учинить может, поскольку не охраняют их с тем же тщанием, с коим царицу мою Марию, кою по юности отец её князь Темрюк обучил к тому же оружием честь свою женскую защищать. А более всего опасаюсь я, возлюбленная сестра, что накинется умом скорбный на тебя саму, поскольку не ведаешь ты ещё, что с ума он спятил и при виде женского полу в дурость великую впадает, особливо ежели женщина лицом прекрасна, а нешто сыщется при дворе твоём та, что тебя краше?..» — У вас есть что на это ответить, сэр Экстон? — королева чуть возвысила голос. — Какой позор! Образованный человек, посол просвещённой страны повёл себя, по словам царя Ивана, хуже дикого татарина! — Ваше величество, всё было не так! — сэр Экстон всё же осмелился подать голос в свою защиту. — Не совсем так… Я сделал царице Марии комплимент. Просто куртуазный комплимент… да, я был немного пьян — русские напитки слишком хмельны, а отказываться от угощения на царском пиру нельзя, — но… Его слова прервала звонкая пощёчина — а вслед за ней ещё более возвысившийся голос Елизаветы: — Комплимент! Комплимент о том, что мечтаете похитить царицу! Подобный комплимент — на Руси с её восточными порядками! Да как у вас хватило на это ума, сэр Экстон?! — Я горько сожалею, ваше величество, — сэр Экстон низко поклонился. — Безусловно, будь на месте русского царя просвещённый европейский монарх… — он осёкся, увидев, как застыло лицо королевы. — Мой отец, — медленно начала Елизавета, — был просвещённым европейским монархом. Возможно, я не слишком хорошо его помню, но уверена, что он не стерпел бы подобного комплимента в адрес любой из своих жён. Двух из них — в том числе мою мать, которая была невиновна — он казнил за измену… Господь ему судья. По-вашему, сэр Экстон, король Генрих Восьмой был недостаточно просвещённым монархом? — Что вы, ваше величество! — в ужасе вскричал несчастный посол, прекрасно помнивший, как сильно уважает королева своего покойного отца — несмотря на все его сомнительные поступки, включающие и казнь её родной матери. — Я… я просто… — …просто слишком увлёкся красотой русской царицы, — язвительно прервала его королева. — И если память мне не изменяет — а до сих пор у меня не было причин на неё жаловаться, — то прежде вы делали точно такие же комплименты мне. Возможно, русский царь прав, сэр Экстон? Может, вас действительно нельзя подпускать к женщинам? Может, я тоже нахожусь сейчас в опасности, оставшись с вами наедине? Быть может, мне отдать приказ запереть вас в Бедламе? — Ваше величество! — сэр Экстон был уже готов упасть на колени, но Елизавета нетерпеливо дёрнула рукой. — Вам повезло. Ваш проступок не повлиял на отношение русского царя к Англии, ко мне и к нашим договорённостям. Я напишу царю Ивану, что вы были наказаны по всей строгости… — она выдержала паузу, наслаждаясь побледневшим лицом посла, и закончила: — …а вам, полагаю, воздух вашего поместья будет полезнее лондонского. И я бы посоветовала вам в ближайшее время жениться — чтобы, — голос королевы снова стал язвительным, — прочие дамы могли чувствовать себя хотя бы в относительной безопасности. Сэр Экстон рассыпался в благодарностях и извинениях. Хотел было поспешно откланяться — но королева его остановила. — На Русь вы, разумеется, больше не отправитесь, но… Раз уж вас так заинтересовала царица Мария, может, посоветуете, какой подарок я могла бы отправить ей в качестве извинения за ваше непристойное поведение? — Русская царица любит охоту, — осторожно начал сэр Экстон. — И, как подметил царь в своём письме, — при мысли о письме ему на миг вновь сделалось дурно, — умеет обращаться с кинжалом… — Хорошо, — Елизавета едва заметно кивнула. — Тогда, думаю, охотничий сокол и кинжал лучшей стали будут достойными дарами. Учитывая, какие украшения присылает царь в подарок мне, драгоценными камнями его жену точно не удивишь… впрочем, на рукояти и на ножнах кинжала они всё равно должны быть. Кинжал всё же будет предназначаться женщине — и монархине. Да, и добавлю шкатулку розового сахара. Думаю, как и всякая женщина, царица Мария любит сладости. — Вы совершенно правы, ваше величество. Никто не придумал бы лучше вас. — Ступайте, сэр Экстон. Можете считать, что вам повезло. — Ваше величество бесконечно добры, мудры и милосердны… — Довольно лести. От вас она мне наскучила. Я не милосердна, и всем — в том числе и вам — прекрасно об этом известно. Я лишь разумна. — О, ваше величество… — Вон. Удаляясь от покоев королевы, сэр Экстон думал о том, что ему и впрямь бесконечно повезло. Ещё — о слухах, что русский царь «любит пошутить». Вспоминая насмешки королевы по поводу того, могут ли дамы быть в безопасности рядом с ним, — кажется, немудрено, что её величество так дружна с царём Иваном. Который, к слову сказать, тоже не забывает упомянуть в письмах о её красоте; видно, правы слухи, что царь не только грешит содомской страстью к своему фавориту Фёдору Басманову, но и более чем падок на женщин. Уж кто бы писал про Пирса Экстона — дескать, дамы не могут чувствовать себя в безопасности рядом с ним… Ещё — что королева всё же обошлась с ним куда мягче, чем могла бы. Наскучила ей его лесть или нет, но если бы не все те комплименты, что он делал ей в прошлом — а она более чем благосклонно принимала, — сейчас её гнев мог бы оказаться куда страшнее. Как ни крути, а женщины (даже сама королева!) всё равно питают к нему слабость — и это, чёрт возьми, приятно. А ещё — что в родовом поместье и впрямь будет поспокойнее. И надо бы последовать совету (приказу?) королевы и впрямь жениться на какой-нибудь горячей смуглянке испанских кровей. Быть может, она даже окажется чем-то похожа на царицу Марию — эту восхитительную восточную красавицу. Почему бы и нет?.. …Тем временем Елизавета уже обдумывала ответное письмо царю. И решила в придачу к соколу, кинжалу и шкатулке с розовым сахаром отправить русской царице ещё один подарок. Такой, который для этой дикой восточной страны точно станет интересной диковинкой.

***

— Что думаешь, Федюша? Будет ли люб царице моей подарок королевы аглицкой, что в извинение за дурость посла своего она прислать изволила? Фёдор Басманов с лёгким полупоклоном принял из рук царя кинжал. Вынул из ножен, опробовал пальцем острую кромку лезвия, примерился, хорошо ли ложится в ладонь, полюбовался, как сверкают искусно огранённые драгоценные камни на рукояти и ножнах в льющемся в открытое окно царских покоев ярком солнечном свете. В синих глазах Басманова, в которые так любил глядеть Иван Грозный, зажглись искорки искреннего восторга. От подобного кинжала он и сам бы не отказался — но ответить постарался со всем возможным смирением: — Уверен, что будет, государь. Государыня Мария Темрюковна в кинжалах не хуже воина бывалого разумеет. — Что верно, то верно… И птица хороша. Злой сокол, с огоньком, знатный охотник, не иначе. Довольна Мария будет. — Вестимо, довольна, государь. — И я так думаю. И шкатулка резьбы занятной… а в шкатулке что — сласти? Ну-ка, Федюша, отведай… Как думаешь, что Мария Темрюковна скажет? Фёдор послушно положил в рот кусочек розового сахара. Распробовал, улыбнулся. — Думаю, царь-батюшка, что и сласти эти государыне по душе будут… — Добро. Ты у меня тоже сласти любишь, твоим словам верю. Погоди-ка, тут королева Елисавета пишет, что ещё один подарок царице шлёт… а ну, что за подарок… Господи, благослови!.. Царь широко осенил себя крестным знамением. В руках у него были женские чулки тончайшего шёлку и не столь давно вошедшие в моду при дворе королевы Елизаветы нижние панталоны, обшитые изысканным кружевом. — Пошлая девица, — пробормотал Грозный, усмехнулся в бороду и хмыкнул. — Королева-то аглицкая… сама, поди, такое же носит… Нет уж, эдакий срам я Марии передавать не велю. И так в шароварах ходить любит, еле к русскому платью приучили, так чтоб ещё и это вот… А ну-ка, Федюша, примерь. Щёки Басманова залила густая краска. — Государь… на себя?.. — На себя, а на кого же ещё? Сказал ведь: царице эдакого сраму носить не позволю. А вещица занятная… Надевай, надевай, коли велю. Кафтан скидывай и надевай. Узреть желаю, как ты в эдакой диковинке смотреться будешь. «Царице, значит, срам, — думал про себя Фёдор, покорно развязывая кушак и поглядывая на белоснежный шёлк с кружевами. — А как мне, так ничего не срам… летник женский надевал — ладно, но чтоб такое…» Басманов ещё раз взглянул из-под длинных чёрных ресниц на заморскую диковинку, и всколыхнувшаяся было у него в груди затаённая обида на царя поутихла, а на губах помимо воли тоже появилась усмешка. Удумали же такое… в земле-то аглицкой… — Для твоей потехи да услады, надёжа-государь, что угодно надену, — промолвил он вслух и, встряхнув чёрными кудрями, протянул руку к присланной королевой срамной одёже. Коли царю любо будет его в этом узреть… вон как смотрит, глаз не отводит, и в глазах тех — пламя жгучее… Для твоей услады — что угодно, надёжа-государь. А может, и мне не обида, а забава выйдет — диковинку-то эдакую на себя натянуть. Тем более, что никто, окромя тебя, царь-батюшка, меня в этом и не увидит. А для тебя — что угодно.