30.10.1980
— Ну Киллиан…! — Я и без наряда могу быть злым и страшным. — Не ври, ты и мухи не обидишь… — О, так ты меня плохо знаешь. — То есть, мне все-таки надо тебя опасаться? — Конечно. Не понимаю, почему ты до сих пор это не усвоила, — абсолютно непроницаемое выражение лица, и только слегка поднятая вверх левая бровь выдала сарказм в его словах. Амала чуть гневно ударила чашкой по столу, едва не разлив остатки бодрящего напитка. Ну вот какой он! — Такой классный праздник, веселый, будоражит каждый раз, а ты все играешь во вредного взрослого… — Дорогая, мы и есть — вредные взрослые, нам давно не по пятнадцать. — Мужчина, стоя у зеркала на кухне, продолжал безуспешно поправлять непослушные лохматые после сна волосы, что его, как истинного перфекциониста, раздражало до чертиков. Амала лишь обреченно вздохнула. Осень в этом году выдалась отличительно мерзкая. И без того редких солнечных дней на этот раз не было совсем, постоянные дожди грозились затопить Лондон (хотя, конечно, этот «корабль» ничто не затопит), и от этой прохладной тоски действительно хотелось лезть на стенку. Девушка ненавидела это время года всей душой, и, если бы не было в ней Хэллоуина, она бы точно каждый август уходила в спячку где-нибудь до конца ноября. Дела решались бы сами, потому что у нее тут, вообще-то, уважительная причина. Киллиан, казалось, проявлял сейчас свою классическую вредность и чопорность, но девушка уже достаточно хорошо его знала, чтобы понимать, что тут было что-то еще. Даже не так: она точно знала, что это за «что-то еще» такое. Миссия в Калькутте потрепала нервы каждому из них — буквально выдернула из тела волокна и разодрала их в клочья, оставляя серьезный отпечаток в голове. И, если девушка, стоило ей сойти с самолета, начала планировать, когда и к какому специалисту пойти, то Киллиан, как живое воплощение гордыни и мужественности, и вообще, видавший-всякое-дерьмо, заверил свою возлюбленную, что все с ним будет нормально, и работа его вылечит. Только вот… Работа так не подействовала. И взрослый мужчина, как ребенок, закрывал глаза на очевидный факт. Атташе переехал к Амале почти сразу, что действительно сыграло положительную роль: легче отходить от пережитого, ежедневно разделяя быт с родным человеком, чем ютясь в вечно ледяной холостяцкой квартире в одиночестве. Но этого было недостаточно. Это было понятно по темноте мешков под глазами мужчины, пока он все больше и больше заваливал себя работой. По тому, как он все меньше и меньше проводил времени дома. По сарказму, который стал еще чернее и изощреннее. По количеству скуренных пачек сигарет за день, хотя раньше хватало и одной в неделю. По частой бессоннице и уж слишком резкой реакции на шум. Судьба потрепала его знатно еще до Индии: он видел смерть, он убивал, сдерживал слезы до боли в сердце, находился практически с чужим дулом у виска и боялся засыпать. И все же, он держался. То, что произошло в Калькутте, казалось, переплюнуло весь прошлый опыт. Киллиан буквально потухал на глазах, и никак не мог позволить себе раскрыть болезненный ящик в душе ни психотерапевту, ни Амале. Тем более, Амале! Она нахлебалась в этом проклятом месте явно побольше, несколько раз чуть не погибла, а сейчас так успешно восстанавливалась, что мужчина просто боялся помешать своими жалобами. Девушка все еще, бывало, уходила в себя и вспоминала тяжелые события. Просыпалась с криками по ночам, в каждой тени на стене видя бхута. Прижималась к мужчине в слезах и молила включить свет в комнате, лишь бы эти иллюзии прошли. Перестала вообще интересоваться Индией, наплевав, что это ее образование. Киллиан-то как-нибудь справится, а она — совсем девчонка, ранее не видавшая толком жестокости. «Она важнее». А Амала все смиренно ждала, пока его толстенная британская скорлупа треснет, и он откроется окончательно. Ну, как смиренно… Упреки, слезы, постоянные споры и крики, и, если бы она услышала его «она важнее», ударила бы мужчину чем потяжелее. Сил ее нет! Индолог знала, на что шла, начиная встречаться с военным. Но это еще не значит, что она собиралась с этим мириться. Ей постоянно талдычили, что без личного желания человека ничего не выйдет, и она не должна брать на себя чужую ношу. Но черт подери! Он здесь, с ней, они любят друг друга. Как можно так спокойно наблюдать за мучениями родного человека от его же упрямства? И вот сейчас, глядя на то, как нервозно Киллиан пытался сделать приличную укладку, она одним глубоким вдохом вынырнула из воспоминаний, и, быстро допив уже остывший кофе, вскочила с табуретки. Подошла к мужчине со спины и уткнулась лицом между его лопаток. Атташе глубоко вздохнул, чуть повернув голову в сторону, и про себя отметил, что она делала так всегда, когда хотела затронуть серьезную тему. — Киллиан, — сдавленно, — пожалуйста. Я знаю, как тебе тяжело и как ты пытаешься справиться со всем сам… Но я же вижу, куда все катится. Ты не хочешь принимать мою помощь, так позволь хотя бы этим праздником, хотя бы временно, облегчить ситуацию. Он закусил губу, слыша уже до боли знакомые фразы и поворачиваясь к девушке. Нежно положил свои огромные ладони на ее хрупкие плечи. В светло-голубых глазах напротив плескалось столько тоски, что мужчина был готов прострелить колено любому, кто довел ее до такого состояния. Иронично, что стрелять пришлось бы в себя. — Солнце, мне правда хватает тебя рядом, — рот произносил совсем не то, что надо, — я говорил это тысячу раз. Время лечит? И они оба знали, насколько дерьмовая и лживая эта фраза. У Амалы был взрывной характер. Капитан редко встречал людей упрямее себя, но вот одна такая красавица сейчас стояла перед ним. Меньше его в два раза, но сильнее. И она единственная, кому он был готов уступить. Даже здесь, но не сейчас. Он ждал опасную вспышку в ее взгляде, сжатые кулаки и повышение тона, после которых он в очередной раз, как трус последний, ушел бы, ссылаясь на рабочий график, а она осталась бы одна, размазывать волну гнева по документациям своего магазинчика. Но… — Я ни-чер-та тебе не верю, — переместила взгляд на его волосы, куда зарылась своими ладошками, — но я ничего не могу сделать. Только терпеть твои мучения и надеяться на лучшее. Он в упор смотрел на нее, широко распахнув глаза. Девушка все еще изучала его волосы, лишь бы не столкнуться с ним взглядом. Киллиан видел, как играли жевалки на ее скулах, как на нижних веках собиралась влага, чувствовал дрожь в ее руках. И ненавидел себя. — Но прошу тебя. Завтра у вас короткий день, прекращай сидеть в департаменте за сверхурочные, — шумно сглотнула, борясь с комом в горле, — я устала, Киллиан. Давай отдохнем, налопаемся конфет и побесимся один чертов раз в забавных шмотках. Атташе молчал, не зная, что сказать. Сердце кричало одно, мозг — другое, а на выходе получалось третье. И казалось ему, он сейчас — самое слабое и жалкое существо в этом чертовом мире. Обещался быть опорой и каменной стеной, а стал проблемой. Сколько было конфликтов и попытки их избежать, сколько было извинений и мольб понять и простить. Сколько было замалчиваний и секса в качестве побега от постоянной тревоги и очередного спора… … И сколько было чистой любви, тихого счастья. Сколько было теплых поцелуев с утра, совместных принятий ванн, доброго юмора и принятия. Сколько было интимных моментов, иногда до неловкости громких и страстных, а иногда тихих и почти платонических. Все у них было, да травилось одной единственной проблемой. Смешно. В Индии Киллиан ругался на Амалу, не понимая, зачем она храбрится и закрывается. А теперь ситуация обратная, и он не понимает, почему так тяжело разрушить эту стену. Голыми руками толстенный бетон разломать и то было бы проще. Мужчина ничего не делал. С жалким видом дал Амале закончить начатое, а после посмотрел в зеркало за собой. Волосы лежали идеально. Даже они послушались девушку, пока их хозяин продолжал упираться. — Спасибо… — тихо произнес он, и спонтанно захотелось нырнуть с головой в грим и самодельную искусственную кровь, дополнив образ обрывками старой ткани с бабкиного затхлого чердака, чтобы потом отмываться от этого неделю. Лишь бы хоть что-то исправить. Амала кивнула, и, отстраненно поцеловав его в щеку, ушла мыть посуду. Согласие она так и не получила, но внезапно нахлынувшая усталость умножила былую упертость на ноль. Однако, когда поникший мужчина уже выходил из квартиры, в спину он услышал: «Купишь конфеты? Я забыла про них», и, пробурчав «угу», захлопнул дверь. Галстук так и остался одиноко висеть на стуле. Киллиан больше не носил его. Ткань слишком давила на шею, раньше он этого не замечал. А относительно свежий шрам на шее напоминал, почему заметил теперь.***
Нанять в магазин продавщицу было отличной идеей. Амале с горем пополам удалось немного расширить бизнес, поднять продажи, и позволить себе эту поблажку. У нее появилось чуть больше свободного времени. В отличие от Киллиана, она не могла глушить боль работой, получалось наоборот. По приезде и без того шло туго с продуктивностью, так что делегирование немного спасло ее. И вот сейчас, стряхнув с себя остатки обуявшей ее утренней тоски и отправив вечно сонного Кирана на занятия, она занялась приготовлениями. Что бы ни случилось, праздник должен оставаться праздником. Все было закуплено еще за неделю до события. За некоторыми продуктами она сбегала вчера вечером. В спальне лежали пакеты с декорациями, на чердаке валялись пыльные коробки со всяким старьем, которое еще можно было использовать. Холодильник и ящики были забиты различными продуктами. Девушка даже сама дотащила с рынка несколько тяжеленных ящиков с яблоками и тыквами, за что потом нахваталась упреков от Киллиана, делая вид, что у нее действительно не болит поясница. Хотелось с головой нырнуть в эту творческую рутину и немного расслабиться. Амала обожала Хэллоуин. Это буквально единственная причина, по которой она могла ждать осень. Будучи сладкоежкой и воображалой с детства, наряды, краска на лице и конфеты в ящиках соседских домов всегда были ее стихией. Бабушка Индира часто ворчала на нее. Хэллоуин — не их праздник, не их культура, и вообще, какое-то неуважение даже. Но девушка так ярко загоралась в начале каждого октября, что вся семья подхватывала ее рвение и не противилась. Маленький Киран служил моделью для идей, мама поздними вечерами шила нужные костюмы, папа, пока не ушел, был главным декоратором, а бабушка пекла лучший бармбрэк. Обычно дети так сильно объедались конфетами, что потом страдали от болей в животе и аллергии, но все равно были довольны. Столько лет прошло… От семьи остались лишь Амала с Кираном, и они все равно старались создавать былую атмосферу. Узнав, что Лима тоже не собирается отмечать, индолог уговорила ее прийти. Четверо — уже лучше, чем двое.***
Киллиан устало потер глаза, проворачивая ключ в замочной скважине. Он мог и позвонить, но огромный мешок конфет, стоявший сбоку от него, вынуждал его действовать более тихо. Время близилось к семи, и уже жутко хотелось спать. Очередной рабочий день, очередной склад бумаг и решение каких-то мелких вопросов. Не то чтобы атташе горел своей должностью, но такая рутина расслабляла и давала чувство надежности. Шальные мысли о том, что его девушка была права, и в данном случае работа действовала во вред, конечно, часто посещали его. И он уже почти был согласен, но продолжал упрямо стоять на своем. Стоило ему зайти, как его тут же обдало приятным теплом. Запахи выпечки, жженого сахара и специй резко ударили в нос, вынуждая немного поморщиться. Свет нигде не горел, кроме кухни. Вероятно, Киран, как и обещал, ушел к своим приятелям на ночевку. С комнаты доносился мягкий женский голос, подпевающий радио. Кажется, это был последний альбом группы Queen. Кажется, Амала не услышала, как он пришел. Кажется, она неплохо поет. Намеренно не включая свет и запихивая мешок в чулан под лестницей, мужчина невольно заслушался. У девушки был приятный тембр и неплохой слух, и, думалось ему, она тут же смущенно замолчала бы, завидев в проеме своего слушателя. Хотелось растянуть этот момент. Но Киллиан не был бы собой, если бы не любил дразнить. — Красиво, — попытка перекрикнуть, после которой Амала резко затихла, убавляя звук радио. Мужчина честно старался сохранять крайне серьезное выражение лица, но, когда увидел, в каком виде она вышла из кухни, не сдержал искреннего смеха. — Очень смешно! — щеки девушки сливались с красным фартуком, в растрепанных волосах застряли какие-то семечки, на подбородок прилипла бордовая карамель, а руки были испачканы пищевым красителем того же цвета, придавая ей отчасти жуткий вид. — Эй-эй, подожди, я не планировал умирать так рано. За тем, как менялись эмоции на ее лице в этот момент, хотелось наблюдать бесконечно. Гнев, недоумение, быстрый взгляд на свои руки, понимание, ухмылка. — Поздно, я пришла по твою душу, — она начала хищно приближаться к капитану, театрально выставив руки вперед. Идея мелкой вспышкой пронеслась в голове и дожидалась своей реализации. Конечно, Киллиану ничего не стоило совершить быстрый маневр и аккуратно прижать девушку лицом к стене, зажав ее руки за спиной. Ладони мужчины были прохладными с улицы, и контраст с ее горячей кожей пускал стаю мурашек по телу. Амала чувствовала, насколько он сильнее нее, и, вкупе с абсолютным доверием, это вызывало тонну особых ощущений. — Осторожнее, мистер Лайтвуд, мне может понравиться, — голос предательски дрогнул от горячего дыхания на шее. — Будто я не знаю, что там тебе нравится, — мужчина укусил и легонько оттянул нежную молочную кожу, вынуждая Амалу шумно сглотнуть. — У меня появился...план. — Совместный душ? — Амала задумчиво прищурилась. — Совместно резать тыквы, дорогой. Воспользовавшись легким замешательством, индолог вырвалась из ослабевшей хватки и с победным видом осмотрела капитана. Киллиан на секунду задумался, у кого же из них двоих армейская выдержка. Но методично удалиться на кухню он ей все равно не позволил, успев схватить за руку и прижав к себе. — Любые попытки отлынивать тщетны, сразу говорю. Вместо ответа Киллиан приблизился и лизнул подбородок девушки, пробуя застывшую карамель. Амала несколько потерялась в этом странном действии, перехватывая его губы и увлекая в долгий поцелуй. Смесь сахара и табака, холодных и теплых губ, опьяняла. Руками девушка прошлась по щекам мужчины, чувствуя двухдневную щетину и заставила себя отстраниться, когда ощутила, как чужие руки развязывают фартук и проникают под подол короткого домашнего платья. — Все-все. У меня там работа кипит. Давай… Мой руки… — пришлось легонько оттолкнуть партнера, чтобы соблазн потеряться на час-другой хоть немного прошел. Киллиан тяжело вздохнул. Он хотел ее. И еще понимал, что хотел ее всегда, когда сильно нервничал. А сегодня, после недоссоры с утра, он нервничал сильно. И было это как-то… неправильно, что ли. Он ведь не только из-за временной пустоты в голове ценил их моменты близости. Это было далеко не на первом месте. Но выглядело все так, будто как раз на первом. «Надо что-то с этим делать, надо…» — эта фраза часто прокручивалась в голове, но никогда не приводила к действиям.***
— Подожди, трафарет нужен! — У меня руки из нужного места, зачем лишние действия? — Ты же любишь, когда все идеально, а сейчас ленишься? — Всего-то сберегаю ресурсы. Кухонный стол забит очищенными, но не вырезанными тыковками. Мякоть собрана в отдельный мусорный пакет и лежит у входной двери на улице — пока Амала пыталась придумать, куда пристроить остатки, британца буквально чуть не стошнило. Пришлось оперативно избавляться от помехи. Кто ж знал, что Киллиан ненавидит тыквы? Да и вообще, все поверхности в этой комнате были заставлены различными вкусностями: еще горячий бармбрэк, ряд яблок в красной карамели, посыпанный грецким орехом, яблочные ириски и несколько пирогов с различной начинкой. Лайтвуд не был фанатом сладкого, но даже у него все это изобилие вызывало аппетит. Битва за право обладать специальным маленьким ножом для вырезания гримас (да, и такое нашлось в квартире Кхан), кажется, закончилась в пользу Киллиана. Но Амала не хотела сдаваться, уже планируя, как жестко будет критиковать итоги его вероломства. Планировала-планировала, а по итогу засмотрелась. Вечно собранный и контролирующий едва ли не каждую мышцу на лице, в четырех стенах Киллиан становился таким домашним. В одних лишь спортивных черных штанах, немного сгорбленный и напряженный, усердно вырезающий узор… Он даже язык немного высунул, вот настолько он был погружен в процесс! От накатившей волны нежности Амала приблизилась и положила ладонь на обнаженную спину, немного поглаживая. Она часто делала это: чтобы успокоить, поддержать, расслабить, иногда просто так. Киллиан внешне не отреагировал, но мысленно боролся с желанием вновь сгрести ее в охапку вместо того, чтобы мучить бедное растение. Через некоторое время, первая тыква была готова. — Ладно, допустим, у тебя получилось нормально… — Нормально? Да тут все как надо. — Сам себя не похвалишь, никто не похвалит? — А что мне остается делать, встречаясь с такой скупой на комплименты женщиной? Признав свое уже второе поражение, девушка лишь сконфуженно высунула язык и взяла нож побольше. Не будет же мужчина в одиночестве сражаться с этой армией оранжевых безликих? Киллиан, заметив это, чуть строго произнес: — Давай-ка обменяемся. — П-ф-ф, я так часто резала тыквы, что могу делать это хоть топором вслепую. — И при этом все равно используешь трафарет? — Да отстань ты уже от этого трафарета! Капитан отвлекся от следующей тыквы, недоверчиво наблюдая за девушкой. Та, видимо, желая доказать свой профессионализм, замахнулась по кожуре сильнее обычного. Упрямый нож отскочил от довольно твердого материала и мазнул кончиком по запястью Амалы. Не критично, но достаточно глубоко. — Ай! — Черт… — Лайтвуд мгновенно освободил руки и метнулся к девушке, выхватывая у нее нож и прижимая к свежей ране попавшую под руку салфетку, которая мгновенно пропиталась кровью — Сейчас, подожди, схожу за аптечкой. Уносясь в ванную, он боковым зрением заметил, как лицо девушки перестало выражать всякие эмоции. Это смутило его, но сначала нужно было обработать рану. Вытащив из контейнера все необходимое, он быстро вернулся обратно, на ходу намачивая ватку средством. На кухне он сначала не увидел девушку. Лишь тихие всхлипы выдали ее присутствие. — Амала?.. Она сидела на полу у стола, смотря в одну точку. Ее трясло, щеки успели намокнуть от слез. Кровь стекала с запястья, пачкая одежду и пол, но ей сейчас было совсем не до этого. — Черт, Амала… — он рухнул на колени перед девушкой, быстро, но мягко хватая за раненую руку и прикладывая крупный кусок ваты к повреждению. — Я… Я думала… Я представила… — Ч-ш-ш, тихо, все хорошо, — убедившись, что она держит руку на весу, он крепко обхватил руками дрожащее тело и прижал голову к своему плечу, зарываясь ладонью в волосы — я здесь. — Ритуал… — Нет никакого ритуала, мы в Лондоне, дома, в безопасности, — мужчина взял ее лицо в свои руки, пытаясь установить зрительный контакт и стирая бесконечные дорожки слез, — слышишь? Взгляд был затуманен целым калейдоскопом болезненных воспоминаний. Киллиан даже представлять не хотел, что за картинку мозг сейчас ей подбрасывал. Пришлось использовать одну из техник. — Что ты видишь перед собой? — … — Амала. Кхан шумно вздохнула, облизав пересохшие губы. — Т-тебя… Кухню… — Слышишь мой голос? Что я говорю? — Спрашиваешь…? — Вдохни. Запах? Чем пахнет? Амала постепенно приходила в себя. Проморгавшись и пытаясь вдохнуть поглубже, ногтями вцепилась в предплечья мужчины. Тот даже не заметил. — Тестом, наверное? Корицей, тыквой… Тобой. Тонуть в кошмарах было больно. Еще больнее было выныривать в реальность и вновь складывать себя по кусочкам. Киллиан вернул руки на плечи, мягко потирая и массируя, и хорошенько поцеловал возлюбленную в лоб. Как же он хотел продырявить пустую черепушку этого чертового Дубея, истратив полный магазин еще тогда, в Калькутте. Как же он жалеет сейчас, что тогда этого не сделал. Подобные приступы раньше случались слишком часто. К ножам Амала даже близко не подходила, не по своей воле представляя, как каждым из них можно разрезать чье-то горло. Постоянная работа над собой давала свои плоды, и вот сегодня бдительность потеряли оба. Лайтвуд, правда, уже успел обвинить себя в этом: лучше бы он нагло выхватил этот чертов нож, защищаясь шутками от ее возмущений. С этими гребанными тыквами они разберутся позже. Но решено: в этом году Амала ничего не вырезает.***
— Точно не туго? — Да нет. Амала была закрыта махровым халатом и крепко прижата к мужской обнаженной груди. Они вдвоем сидели на кровати. Крепко забинтованная рука неприятно побаливала и была отодвинута немного в сторону. Большие грубые ладони, казалось, каждым поглаживанием усиленно забирали остатки чувств от недавнего происшествия. Киллиан уткнулся носом в мокрую макушку, вдыхая запах шампуня. Девушке было проблематично сходить в душ в таком положении, так что капитан играл роль дополнительной пары рук. Как же хорошо, что между ними не было никакого лишнего смущения, лишних стен. Или что-то было? Да конечно было. И, видимо, сборная солянка сегодняшних происшествий вкупе с долгим ожиданием и сопротивлением, начала эту стену рушить. — Слушай… Ладно. Хорошо, черт возьми, я запишусь на прием. Амала резко отстранилась и взглянула на мужчину со смесью тревоги и надежды. — Боже, не смотри на меня так. Знаю, должен был справиться са… Она не дала ему закончить этот бред. Прижалась своими губами к его и пальцами немного сжала колючую щеку. Киллиан мгновенно, как и всегда, среагировал, тут же углубляя поцелуй. Языком коснулся чужого неба, вернулся, облизал ее губы и поцеловал вновь. Как же тепло, как же хорошо, как же сладко. В этом поцелуе чертовски много взаимной благодарности. Капитан не привык делиться проблемами. Можно было поплакаться маме из-за разбитых коленок, когда тебе десять, но никак не утыкаться в чью-то жилетку, когда тебе тридцать. А Амале было плевать на его внутренний запрет. Ведь если он является ее опорой, то и она взаимно. Если он за шкирку из раза в раз вытаскивал ее из тяжелых обрывков в памяти, то и она будет тащить его из его состояния. — Прекращай стыдиться психотерапии, иначе я оскорблюсь и покусаю тебя, — пробурчала ему в губы. Лайтвуд не сдержал смешок. И когда-нибудь, возможно, после долгих лет принятия тех событий, слез и проживания из раза в раз различных фрагментов, вся неудачная командировка превратится в очередную страшилку на Хэллоуин. Ведь именно она послужила началу их отношений, в конце концов. И думается Киллиану, что, при всей абсурдности, он прошел бы через все это еще раз, если бы это вело к появлению такой маленькой, но яркой драгоценности в его жизни.***
— Ой, ты же не поел вечером совсем… — Ничего страшного. — Ну нет, пошли, хотя бы сэндвичи тебе сделаем. — Спи. — … — Подожду, пока ты начнешь храпеть и пойду уничтожать свежие запасы. — Я не хра… Что?! — Спокойной ночи, солнце. — Увижу с утра хоть какую-то улику, заставлю съесть весь пакет с мякотью. — Боже, не напоминай.