вечерний этюд

      Сплетение прошлого и настоящего

Сон начинается воспоминанием, постепенно превращаясь в кошмар, краски которого отнюдь не темны, он яркими вспышками взрывается в сознании и пугает своей реалистичностью, тем самым вынуждая резко проснуться. Легкая шелковая сорочка липнет к телу, впитывая в себя едкий подобно кислоте пот. Негнущимися пальцами Сакура пытается высвободиться от ткани, даже если прикосновение к собственной коже вызывает отвращение, а когда сдавшаяся сорочка оголяет плечи и грудь, Сакуру передергивает от собственной наготы. В попытке отвлечься отрешенным взглядом она блуждает по успевшей остыть за ночь комнате и замечает в самом углу свернутый футон и аккуратно сложенное кимоно мужа. Тошнота подбирается к горлу, и вместо того, чтобы прикрыть затвердевшие соски, Сакура двумя ладонями зажимает свой рот. После вскакивает, едва не запутавшись в легком одеяле и сорочке в ногах, и бежит в ванную, в самом дальнем конце коридора. Скрипучие дощечки звучат тихой усмешкой мужа, а стены беспардонно разглядывают наготу Сакуры столь ненавистным ей взглядом чёрных глаз. Но даже когда она оказывается в ванной и топит в горячем душе тошнотворные ощущения, ничего не проходит. Вода не помогает. Сознание издевательски прокручивает сон на повторе, и низ живота скручивает в такой тугой узел, что из губ вырывается то ли стон боли, то ли наслаждения.       В безобидном на первый взгляд воспоминании Сакура прикрывает за собой входную дверь плохо прогреваемой квартиры со сломанным радиоприемником и многими другими изъянами, которые она заметила, оказавшись здесь во второй раз неделей ранее. И прежде чем будет повернут ключ, закрывая дверь на замок, Сакура решительно выпаливает: – Я отказываюсь от твоего предложения, – это то, что она должна была сказать Итачи-сану, а не тому, кто хоть и ненадолго, но приукрасил безрадостную жизнь молодой госпожи Учиха. Тусклая лампа подчеркивает заостренность, как в выражении лица Шикамару, так и в излюбленной позе со спрятанными в карманы руками и опущенными вниз плечами. – Какого именно? – с напускной расслабленностью уточняет он, но Сакура замечает, как дёргается его кадык, и сглатывает вместе с ним. – Я не нуждаюсь в тебе, – она убеждает себя в этом каждый вечер зимы. – Что, даже от ужина откажешься? – пусть он и знает с самого начала о своей проигрышной позиции, сдаваться не хочется, ведь, как он когда-то признался, он играет не ради победы. Приятен сам процесс игры и то, какие выводы можно сделать о своем противнике. – Я не голодна, – при всём желании и кусок в горло не полезет. – И меня ждут. – И кто же тебя ждёт? – он видит насквозь её притворство и то, сколько усилий ей приходится приложить, чтобы уйти, уже навсегда. – Неотложные дела, – Сакура напрочь забывает свой монолог из рациональных аргументов и доводов. Впрочем, все причины отказа Шикамару, скорее всего, и так известны. – Ладно, – он кивает несколько раз. – Поем один. Его покорное согласие подкупает, тем самым совсем не облегчая Сакуре задачу. – Ну, тогда пока? – невнятно бормочет, поправляя кашемировый шарф. Шикамару так же неразборчиво прощается, опустив глаза. Сакура видит, как напряглись его бицепсы, и если бы не сетчатые рукава под тёмно-синей водолазкой можно было бы стать свидетельницей и проявившихся вен на запястьях. Сакура напоминает себе о правильности принятого решения, даже если сомневается до последнего. Но всегда ли её мораль была серого цвета? Или таковой сделал её Итачи-сан? Кто определял границы правильного и неправильного? Она? Итачи-сан? Матушка? Или тот, кто когда-то создал свод правил, увековеченный в коллективном бессознательном? Сакура не понимает, какому компасу следовать. Стрелка собственного показывает на север, там где сейчас стоит Шикамару, а на южной стороне её ждёт укоризненный взгляд свекрови. Сила этого взгляда поворачивает стрелку компаса, и Сакура, следует приказу развернуться лицом к двери. Чтобы секунду спустя её застала врасплох обычная темнота. Во тьму погружается не только дешевая квартира с тонкими стенами, но и уличные фонари с яркими вывесками круглосуточных магазинов и квартирный блок напротив. В абсолютной темноте не видно даже очертаний, но Сакура чувствует приближение Шикамару, за которым следует безрезультатное щелканье выключателем. Значит, электричество отключили. – Может, подождёшь? – прочистив горло, спрашивает он. Она не знает, был ли это её взволнованный вздох, лишь отчетливо слышит частое биение своего сердца и неровное дыхание Шикамару рядом. – Сколько придётся ждать? – Сакура боится пошевелиться, чтобы случайно не прикоснуться к нему, и кажется, он и сам в ловушке схожего опасения. – Минут десять-двадцать. – Или все тридцать? – Или так, – его задорная усмешка унимает нервозность. Когда он пытается зажечь зажигалку, Сакура не уверена, выдержит ли следующие десять минут, не говоря уже о двадцати. – Чёрт. – Что такое? – она невольно переходит на шепот. – Ничего, я сейчас. Найду запасную. – Хорошо. Сакура должна уже бежать по лестнице вниз. Всему виной непослушные ноги, а вот Шикамару уходит вглубь квартиры, судя по удаляющимся от неё шагам. Чем он дальше, тем трезвее мысли. Вот он её шанс тихо уйти. Она на ощупь находит ручку двери, и в момент, когда опускает её вниз, сзади раздается парализующее «Щёлк». Нужно лишь слегка подтолкнуть – и дверь откроется, а соблазн останется позади. – Возьми. Хотя бы дорогу посветить, – он говорит о найденной зажигалке. В зимнем пальто и без внутреннего жара настоящее пекло, ей нужно скорее закопаться в сугроб, да так там и остаться, пока не окоченеют конечности. – Хорошо, – послушно отзывается она и неловко поворачивается. В желтоватом пламени Сакура видит сжатые в тонкую линию губы и напряженные подбородок и скулы. Она протягивает свою руку и ждёт с томящим чувством в груди, но Шикамару медлит, обратно погружая их в темноту. – Как-нибудь в другой раз, Сакура. Руки и ноги связывают не тени Шикамару, они без света ничего из себя не представляют, а его непреклонный тон и последующий за ним короткий поцелуй. Оно совсем не кажется продуманным, хотя таковым может и быть, Сакура слишком поглощена своими ощущениями. Наверняка, если бы лампа зажглась в эту минуту, Сакура очнулась бы от сладкого тумана, в который ловко погрузил её Шикамару. Она смогла бы оттолкнуть, вместо того, чтобы позволить его языку провести по внутренней стороне щеки, будто бы он уже внутри неё, хотя пальцы его только развязывают кашемировый шарф и старательно снимают тяжелое пальто. Малейший свет мог бы показать ей тьму, в которую она медленно погружается, поддаваясь соблазну, но вся Коноха кажется, что лишена света, а облака прячут за собой луну. Сакура так надеялась, что кимоно будет способно отрезвить не её, так хотя бы Шикамару, служа неким напоминанием, какому мужчине она принадлежит, только вот в темноте не видно символа Учиха. Будь это даже свадебное кимоно, вряд ли оно бы подействовало. Наоборот, Шикамару будто бы и рад избавить её от груза традиций и свода бесчисленных и никому ненужных правил. В его прикосновениях нет жадности, в отличие от Сакуры. Для неё Шикамару – запретный плод, который может стоить ей сотни пощечин свекрови вместе с долголетним презрением. Впрочем, в ненависти Учих к Сакуре есть что-то приятное, ведь теперь она будет заслуженной. Сакура чувствует глоток свободы, когда остается в одном дзюбан. Под тонким нижним кимоно, вопреки всем правилам, нет и намека на нижнее бельё. Странной мыслью она думает, что отсутствие белья, точнее сказать это вопиющее нарушение правил, шокировало бы её мужа. Усилием воли выталкивается неприятные мысли об Итачи-сане, однако ехидное любопытство, что же всё-таки с ней сделает муж, узнай он правду, пробуждает чувство вины перед Шикамару. Сакура резко разрывает чувственный поцелуй и в смущении прикрывает грудь нижним кимоно. – Прости, я поспешил? – Нет, я просто… – чувство вины подстегивает Сакуру спешно завязывать пояс от нижнего кимоно, но его концы как назло никак не находятся. – Да, что же такое! Сдавшись, Сакура опускает руки и жутко краснеет, чувствуя, как мёрзнут её соски. До чего нелепо! – Я… просто-напросто использую тебя, разве нет? – Что, скажешь, я достоин лучшего? – фыркает Шикамару, прижимая к себе сильнее, тем самым оставляя лишь мысль о близости с ним. Приятный шепот убеждает лучше любых признаний в чувствах: – Ты слишком хорошего обо мне мнения, Сакура. – Тебя не пугают последствия? – А должны? – так вот в какую сторону он изменился после смерти Асумы. – Тебя ведь они не пугают, раз ты все ещё здесь. – Пугают, – дрожащими от волнения пальцами она ищет его плечи, и когда касается, удивляется, поскольку ожидает ощутить ткань водолазки, а не тонкую сетчатую кофту. Шикамару тихо шипит будто от боли. – Эм… прости? – Всё в порядке, – успокаивает он. – Последствие… ожога. – До сих пор болит? – Скорее посттравматическое. – Расскажешь потом? – Сакура не уверена, доверится ли он ей. – Как-нибудь расскажу, – обещание только сближает. – Слушай, я слишком ленив, чтобы разбираться в слоях твоей одежды. Так может, останешься? – Останусь, – О какой решимости теперь можно говорить? Конечно, она признает своё поражение. – но… – Но? – должно быть, он прищурился. – Я не, – в этом сложнее признаться, чем кажется на первый взгляд. – Я не… никогда не… и до и после замужества. Его растерянное молчание начинает напрягать. Сакура привстает в тщетных попытках рассмотреть его лицо и в смущении сжимает бёдра, правда, от этого возбуждение только сильнее. – Почему? – он напряжен больше, чем Сакура ожидала. – Графики не совпадают. – Графики, – задумчиво тянет Шикамару, а после с ухмылкой: – Чёртов Учиха. – Что? – Да так. Похоже, ему не хочется портить настрой. Сакура и сама не хочет думать о том дне, когда графики все же совпадут, и тогда, быть может, факт измены вызовет у Итачи-сана такое сильное отвращение, что процесс зачатия ребёнка будет частью рутины, не приносящей ему даже малейшего удовольствия. Она будет стеклянными глазами рассматривать вышитые шелковыми нитями узоры на простыни, да, той самой, что выбрала матушка, и с облегчением думать о том, что ей не придется смотреть ему в глаза, лишь мысленно отсчитывать, сколько толчков сделано прежде, чем он кончит в неё. Мысли о муже как назойлевая муха. Сакура скрипит зубами, злясь прежде всего на себя. – Сакура, – Шикамару явно чувствует перемену и вместо того, чтобы продолжить прелюдию, притягивает к себе для простого и ни к чему не обязывающего объятия. – тебе не обязательно оставаться ради секса. – Предлагаешь сыграть партию в сёги? – оно не выходит таким уж задорным, потому как Сакура чувствует бедром его возбуждение, и это подстегивает прижаться к его паху и медленно начать двигать тазом вверх и вниз. – В сёги не так играют, – возбуждённый и хриплый шепот сопровождается очередным поцелуем в плечо. Когда рука его опускается ниже, Сакура понимает, что стратегии он прорабатывает не только в сёги. Игра его чертовски медленная и продуманная, а пальцы ощущается совсем иначе, чем её, когда она занимается этим в полном одиночестве. – Прости, – выдыхает Шикамару, когда в неконтролируемом порыве собирает в кулак розовые волосы, заставляя Сакуру от неожиданности дёрнуться. – Нет-нет, – что именно «нет-нет» Сакура забывает, сжав между бёдрами его руку, в погоне за столь редким чувством полного удовлетворения. И будто бы кто-то потешается над наивностью её подсознания. Потому что… нет, не после тихого и неразборчивого шепота Шикамару, и не после того, как обоюдная нежность и осторожность переходит в откровенную пошлость, в которой так необходимая Сакуре свобода. А в тот самый момент, когда голову совсем дурманит от наступающего оргазма, вот тогда ослепляющей несколько секунд вспышкой включается свет в квартире, и Сакура узнает промелькнувшую метеором искру в чёрных глазах. На неё сейчас смотрит Итачи. Проснуться от кошмара удается не сразу. Тело отзывается на прикосновения, потому что воспоминание проигрывается согласно своему сценарию, в отличие от сознания Сакуры, которое никак не может понять: кем сейчас считать её любовником, Шикамару или Итачи-сана. – Ваша глупость не знает границ, Харуно-сан, – голос мужа за спиной столь реалистичен. Сакура выключает воду и медленно поворачивает голову, прекрасно зная, что мужа нет в Конохе, виной всему помутневший от усталости разум. Самое ужасное, она надеется все же встретиться с ним взглядом и спросить, что с ней происходит, зачем же он так её изводит, но в особняке Учиха ни одной живой души, и даже вороны не летают. Всю оставшуюся ночь Сакура проводит в саду матушки, закутавшись в теплое одеяло, а следующим днём незаметно от Шизуне и Киёко ночует на диване в кабинете госпиталя, припрятав в сумку запас сильнодействующего снотворного и успокоительного.