Надолго ли навсегда

      Вода бежит сквозь пальцы, бликуя на солнце и посылая прямо из ручья солнечных зайчиков Лионелю в глаза. Он прикрывает лицо рукой и снова окунает ступни в прохладную воду, которая окутывает ноги свежестью и прохладой и навевает мысли о подводных чудовищах. Что, если возьмёт и всплывёт из глубин какой-нибудь спрут? А если ручейки течения превратятся в волшебных существ и запоют в золотой час?       На деревянном мостике, не огороженном даже перилами ради безопасности юных сорванцов, обитающих в Сэ, никого нет, его даже не пытаются искать в этот тихий послеобеденный час.       Тихо.       Только птицы поют в рощице на другом берегу и вода весело прыгает по камням, завораживая, захватывая дух, пленяя воображение.       Впрочем, расслабиться надолго Лионелю не позволяют: позади стучат бойкие шаги, и он знает, кто появится на мосту, ещё до того, как слышит срывающееся с губ своё имя.       — Сбежал, — Эмиль наваливается сзади, хлопая его по спине, и усаживается рядом, немедленно сбрасывая обувь и вслед за братом окуная ноги в ручей. — И меня не позвал.       — Зачем? Ты вполне неплохо управлялся со шпагой и сам.       — Мог бы составить компанию.       — Не хочу.       Ответным молчанием Ли почти удивлён: за всю их жизнь Эмиль не оставил неотвеченным примерно ни один выпад в свой адрес, разве что дерзить брату было совсем уж неприлично, но тогда он откладывал колкости на потом, всё равно непременно их возвращая.       Сейчас же Эмиль молчит, не пытается спихнуть его в ручей, не устраивает возню на нагретых солнцем досках моста, даже не фыркает на надменное братцево «не хочу»: и это по меньшей мере странно.       — Что, если вот так уже не будет? — вдруг выпаливает Эмиль, резко поворачиваясь к Лионелю и впиваясь в него взглядом. Одно его согнутое колено упирается Ли в рёбра, а второе соприкасается с коленом Ли — не расцепятся, не разойдутся, даже в таких мелочах всё равно притягиваются, словно в солнечные сплетения обоих вживлены магниты, не дающие отдалиться друг от друга слишком уж непозволительно.       — Ты о чём?       — Обо всём, — чуть раздражённо мотает головой Эмиль: точь-в-точь молодой жеребёнок, которого слишком быстро загнали из вольных полей обратно в стойло. — Об этом. Ты не чувствуешь?       — У тебя что, жар?       Лионелю хочется придать лицу надменное выражение, хмыкнуть, будто бы он-то всё понимает, ему не до сантиментов. Но всё-таки, всё-таки…       Это с Росио можно вести сколь угодно долгие беседы: Росио восемнадцать, и он знает всё на свете, с ним можно хоть о Веннене, хоть о трудах выдающихся полководцев древности, с Росио можно на философские темы и о серьёзных вещах. С Эмилем не так: Эмиль и сам не приемлет долгих и занудных, на его взгляд, разговоров обо всякой ерунде, с ним куда забавнее проворачивать шалости и устраивать бесчинства, только чтобы ни в коем случае не попасться. Так и повелось: Эмиль придумывает, Ли продумывает.       Только сейчас Эмиль вовсе не похож на себя обыкновенного, готового в любой момент броситься с головой в очередную забаву, связать шнурки на мантии ментора, пока тот не видит, или нарисовать на доске непристойную фигуру, а потом спешно стирать, заслышав в коридоре взрослые шаги.       — Что, если это всё скоро может закончиться? — Эмиль смотрит на него тёмными — такими же, как у самого Ли — глазами, в которых отражается вдруг подёрнувшееся облаками небо. — Если больше не будет шанса куда-то сбежать, чтобы никто не заметил? Что, если больше в ручье не будет вот так отражаться солнце, а ногами ты не почувствуешь ничего, кроме холода? Что, если однажды мы не выдумаем ничего лучше, чем просто взять и сесть у камина в кресле-качалке, променяв все бои на… покой?       У Лионеля в горле застревает ком: он даже не знает, его это или Эмиля, потому что у брата в глазах сквозит невыносимое, неизбывное отчаяние, словно его сию же секунду лишают всего, что было важно.       Лишают сначала шалостей, потом беззаботности, потом — безнаказанности за мелкие выходки, лишают душевного спокойствия, подселяя внутрь свои и чужие заботы, требующие немедленного решения и неотъемлемого присутствия. Лишают выбора. Лишают жизни прямо посреди жизни.       Росио, наверное, сказал бы, что это называется взрослением. И добавил бы, что оно приносит кучу преимуществ, например, можно не таясь пить вино — они однажды попробовали втроём, по очереди приложившись к бутылке и чувствуя себя пьяными вовсе не от Слёз, а от ощущения вседозволенности и юношеского всесилия.       Но сейчас Эмилю нужен он, Лионель.       Даже если голос будет звучать хрипло из-за этого дурацкого комка.       — Когда-нибудь нам придётся, — произносит он, поводя плечом. Эмиль немедленно ловит его запястье и вцепляется в тонкую кисть почти до боли.       — Ты будешь со мной?       Ли вглядывается в тёмные бездны глаз напротив и пытается угадать, какая муха его укусила.       Ли зачем-то думает, что когда-нибудь им правда придётся повзрослеть — но если для него это неоспоримый факт, такой же, как и тот, что назавтра может пойти дождь, то для Эмиля — сродни Создателевой каре.       Ли хочется закатить глаза и сделать вид, будто всё это глупости — но у него не поднимается рука обрубить одним махом всю надежду, которая даже не теплится — пылает закатным огнём в глазах Эмиля.       — Что за глупости, Милле.       — Будешь или нет?       Эмиль так и не выпускает его руку из своей. Колено по-прежнему упирается в ребро — и слегка саднит, потому что третьего дня они вдвоём с громким смехом грохнулись со старого ветвистого дуба и разодрали себе кожу на рёбрах, спинах и по-мальчишески острых коленях, но сейчас ссадины, чуть царапающиеся под одеждой, кажутся почти доказательством жизни, почти сакральностью, почти единственным, что держит их на хрупкой грани детства.       Им по четырнадцать, а дальше — что будет дальше?       Если царапины заживут.       Если дуб спилят и пустят на дрова.       Если в ручье и правда перестанет плясать солнце.       Будешь или нет?       — Разумеется, буду.       Складочка на лбу Эмиля вдруг разглаживается, уступая место обыкновенной искорке во взгляде и выражению лёгкой сумасшедшинки. Облака на небе ускоряют свой бег и расчищают небосвод, вновь позволяя солнцу засиять с прежней силой.       — Тогда… всё в порядке. Хорошо.       Конечно же, они будут.