До начала работы интендантства

Торн слышит шум из кабинета: звук сдвигающейся дверцы шкафа, шуршание ткани платья, негромкий стук, который бывает, когда человек оступается, и частое взволнованное дыхание. Офелия пришла к нему. Торн встаёт с кровати и идёт ей навстречу. Сейчас между ними тридцать четыре с половиной шага. Офелия замирает, когда он попадает в предел её видимости, ощутимо сниженный трещинами на стёклах очков. Судя по тому, что он знал о её даре, разбились те совсем недавно. Офелия вскидывает голову, отчего разлохмаченные волосы колеблются, словно тёмное облако, и не смотрит ему в глаза, сосредотачиваясь, кажется, на эполетах. — Добрый вечер, — говорит она еле слышно, тихий голос звучит ещё неразборчивей из-за простудной хрипоты. Торн кивает в ответ, отгоняя промелькнувшее в голове невозможное видение: хрупкую маленькую фигурку, укутанную в его плащ из шкуры белого медведя — так бы она точно не замёрзла. — Вы что-то хотели мне сообщить? — спрашивает он, жестом указывая на стул. Офелия неуверенно дёргается, словно пытаясь кивнуть и отрицательно помотать головой одновременно. Чуть заметно поднимает левую руку, явно желая впиться зубами в шов перчатки, но останавливает себя. — Я думала над нашим разговором, — тихо произносит Офелия. — Над происходящим здесь, на Полюсе. И пришла к выводу... Офелия замолкает и переводит прямой взгляд на лицо Торна. — Я не беру назад своих слов о том, что не смогу полюбить вас. Но мы можем стать... союзниками, — последнее слово едва различимо, Торн скорее читает его по губам. Бледным, с появившимися от мороза трещинками, но мягкими даже на вид. Соскользнувшее же с них слово царапает изнутри, словно острая метель, словно когти чистокровных Драконов. Торн сглатывает пропарывающий горло комок из ледяных иголок и делает пять шагов вперёд. Накрывает Офелию своей тенью, сгибается и касается своими губами её. Это даже не поцелуй, но Торн чувствует, как по телу разливается жар, взбудораженный чужим участившимся пульсом. Офелия стоит, замерев, словно каменное изваяние, и широко распахнув кажущиеся чёрными глаза. Торн сбивается со счёта. Пощёчина обжигает кожу. Торн распрямляется и отступает на два шага — дальше просто физически не может. Офелия смотрит на собственную дрожащую руку с тем же недоверием, с каким — на всё на Полюсе. Шумно сглатывает и поднимает взгляд на Торна. — Я не хотела, — губы беззвучно шевелятся, с трудом позволяя угадать сказанное. Торн преодолевает расстояние между ними быстрее, чем за секунду, прижимает Офелию к себе, так, что их истеричное сердцебиение накладывается друг на друга, и замирает так же, как до этого она. Дрожь Офелии утихает, будто схлынувшая с берега волна. Она поднимает голову и смотрит на Торна — очки переливаются теми цветами, которыми покрывается горизонт, когда встаёт солнце. Торн не знает, что это значит, но осторожно касается щеки Офелии. Тепло приятно покалывает пальцы, а сама Офелия, когда он пытается убрать руку, неосознанно тянется за ней, будто кошка. Воздух застывает в лёгких липкой субстанцией из слов, которые нужно сказать. О том, что они ещё не муж и жена, о том, что он хочет, чтобы она была с ним откровенной, о том, что он не даст никому посягнуть на её жизнь и благополучие, о том, что ему нужны вовсе не руки чтицы... — У меня пятьдесят шесть уродливых шрамов, — говорит он вместо всего этого. Предупреждает о собственном уродстве. Офелия улыбается в ответ, одновременно робко, мягко и горько. — Ничего, — шепчет она и сама прижимается к нему, забавно приподнимаясь на цыпочках. Торн подхватывает её на руки, так, чтобы их лица стали на одном уровне, и поражается насколько же она по сравнению с ним мала. Офелия ойкает и вцепляется в его плечи, словно боясь и здесь потерять равновесие. Её растрёпанные волосы лезут Торну в лицо. До кровати он доходит в два с половиной раза медленнее, чем обычно, в глупом желании как-то растянуть момент. Опускает Офелию на матрас со всей возможной осторожностью: он не хочет чем-либо её напугать. И застывает, одновременно любуясь и давая ей время уйти, если она захочет. Офелия неловко ёрзает и двигается к краю кровати. Торн прикрывает глаза и готовится наклониться, чтобы получить ещё одну пощёчину. Раздаётся глухой стук: на пол падает один ботинок, а Офелия мучается с завязками на втором. Торн тянется помочь, но Офелия вскидывает голову и отрицательно мотает ей из стороны в сторону. Непослушные шнурки наконец поддаются, и стук повторяется. Офелия тянет руки к платью и останавливается на полпути. — До начала работы интендантства ещё шесть часов двадцать восемь минут, — говорит Торн и опускается на пол. Очки Офелии переливаются то ли розовым, то ли фиолетовым. Торн касается её носа своим и замирает, снова оставляя выбор за Офелией. Та целует его резко, будто бросаясь в прорубь. Цепляется пальцами за плечи, льнёт ближе, маскируя свой страх решительностью. От этого и сладко, и больно. Торн обхватывает её спину руками, тянет к себе и резко отпускает, услышав болезненный стон. Офелия поджимает губы. Грудь резко ходит вверх-вниз, словно ей не хватает воздуха. Торн не просит объяснений вслух, но она и так понимает. Снова поднимает подрагивающие руки к застёжкам. Расстёгивает одну за другой, медленно и неловко, после чего приподнимается на кровати и стягивает платье через голову. Волосы возмущённо пушатся, и это последнее, что запоминает Торн, перед тем, как разум заковывает синим льдом ярости. Кожа Офелии, слишком смуглая для его ковчега, сейчас отливает синим, местами переходящим в чёрный. — Кто? — рычит Торн. — Неважно, — сипит Офелия, обнимая себя руками за плечи. Торн резко поднимается и поворачивается к Офелии спиной. Раздевается, позволяя ей видеть ужасные отметины, расчертившие спину. Чужие шрамы — не утешение, но ничего другого он ей пока дать не может. Оборачивается и не находит в Офелии ни страха, ни презрения. — Можно? — спрашивает она, протягивая руку и замечая перчатку. Которую осторожно снимает вместе со второй и кладёт на пустующую прикроватную тумбу. — Я не читаю людей, — напоминает она смущённо. — Я помню, — отвечает Торн, опускаясь на кровать и не сопротивляясь, когда тонкие пальцы осторожно касаются шрама, идущего прямо над сердцем. Офелия касается его трепетно, как будто он всё-таки объект чтения, отвлекается, поднимая на Торна взгляд, и охотно включается в поцелуй. Неловкая и очень отзывчивая. Торн опускает её на подушку, нависает и понимает: сейчас — последний рубеж, на котором он сможет остановиться. Он открывает рот, чтобы сказать об том, и не произносит ни звука — Офелия зарывается пальцами в его волосы, жарко выдыхая. От её кожи пахнет дешёвым мылом и немного травами, мазью, которой она, скорее всего, обрабатывала синяки. Тёмные, расходящиеся вокруг неё волнами волосы лезут Торну в нос и рот, заставляют отвлекаться, а живот Офелии подрагивать, словно там спрятан её смех, который он ни разу не слышал. Торн касается языком её груди, обводит ареолу напрягшегося соска, втягивает и мягко посасывает, отчего Офелия начинает хрипло и резко дышать. Каждое его действие меняет её вдохи и выдохи. Но не даёт услышать голос, пока он не целует её тонкое запястье. Офелия издаёт тихий писк, чем-то напоминающий птичий, и краснеет так, что это становится видно, несмотря на темноту. Торн целует снова, обводит языком выступающую косточку. Офелия подносит вторую руку к лицу, заглушает и так почти неслышные стоны. Торн выцеловывает подушечки пальцев и впервые благодарит мать за доставшуюся ему идеальную память. Офелия открывается перед ним, маленькая и боязливо отважная. Бесконечно горячая и не отпускающая. Торн целует её, сдерживая желание двигаться быстрее и резче. Офелия впивается ногтями ему в спину — кажется, она медлить не намерена. Торн поддаётся, утопая в шуме крови в ушах. Томление нарастает, Офелия выгибается и беззвучно распахивает рот. Белые капли падают на смуглую кожу — Торн всё-таки успел. Гул в голове сменяется звоном. Резким, терзающим, простреливающим насквозь. Звонит телефон. Торн открывает глаза. Следов пребывания Офелии нигде нет. Торн позволяет себе сжать переносицу в секундной слабости, после чего идёт отвечать — если его беспокоят в нерабочее время, случилось что-то срочное.