Щенок

      Ирландский щенок, напросившийся в команду «Медузы», оказался на редкость стойким. Это нравилось капитану. И команде тоже. Старпом было смеялся, что надолго сопляка не хватит — соскочит, мол, при первом же заходе в порт. Но тот терпел тяготы, стиснув зубы, ни разу не поскулив никому из парней, о том, как ему тяжело, хотя в первые же дни стал для них своим.       Маккэроу знал, что ему тяжело. По себе знал. Как бы пошёл Боннет юнгой пораньше, годков хоть в двенадцать, привык бы быстрее. А задержись на суше подольше — наскрипишься зубами хоть отбавляй. Одно хорошо: что бездомный. Такого никуда тянуть не будет, у такого дом там, где жопа в тепле и кормят. Похлёбка здесь, конечно, не бог весть, но не в их, уличных, порядках жаловаться.       Однако ж только вроде освоился, прижился, как что-то пошло не так. После захода в один из портов по маршруту Боннет то работал вполсилы, то не доедал паёк, то шатался по верхней палубе в ночную вахту как неприкаянный. И зачастил к непросыхающему доктору...       — Надо бы узнать, — кивнул в его сторону капитан перед ночной вахтой, — что там стряслось. А то, глядишь, снова как в Марселе, у всей команды с концов польётся.       Маккэроу невольно вздрогнул, вспомнив ту давнюю ходку. И правда: повторить печальный опыт, приобретённый всей «Медузой» в любвеобильном французском городе, совершенно не хотелось — уж кто-то, а собственный член боцману точно не враг.       — Поглядим-разведаем, — напряжённо выдохнул он и спустился в каюту доктора.       Но проклятая скотина по имени Элджерон Флинн не смогла даже имени своего промычать. На мгновение боцман задумался: может, свернуть этой пьяни шею и сказать, что так и было? Но лишь на мгновение. Капитан расстроится — слишком уж он любил своего брата.       Перед уходом Маккэроу глянул на стол, где стояла коробка со склянками. Одна — с синим порошком внутри — осталась не убранной, даже пробкой не заткнута.       — Эх, сопля зелёная! — расхохотался он, закрыл склянку и убрал на место. — Ветер в голове...       Юнга нашёлся на верхней палубе; как раз спускался с вантов. Боцман окликнул его и махнул рукой, подзывая.       — Мистер Маккэроу, — угрюмо пробухтел он.       До того он, бедолага, терпел, что того и гляди крякнется — даже в полутьме белел будто новёхонький стаксель. Не сдержав смешок, Маккэроу прихлопнул его по плечу — Боннет едва не повалился с ног, — и съязвил:       — Молодцом, верзила! Давненько я таких не видывал.       Тот смутился, не понимая, с чего вдруг его так расхвалили, и Маккэроу спросил уже тише и спокойнее:       — Давно зуб-то болит?       — Откуда знаете? — Боннет замер, вылупив глаза.       — Медный купорос в склянке. Правильно, что удрал, всё одно — не помогло бы, если б ещё и не навредило.       С тяжёлым вздохом парень выдавил:       — Три дня.       — От... дурак, блядь! А ну, ступай за мной....       Любой мореход — опытный — знает, наученный горьким примером своим ли, чьим ещё ль, что ходить с зубами к доктору — гиблое дело. Маккэроу и сам когда-то попался на этот крючок: доктор, к которому он пришёл облегчить страдания, собирался было выжечь злосчастный нерв в больном зубу, но в последний момент рука эскулапа дрогнула. От ожога всей пасти рта Маккэроу недели не то что жрать, а проматериться не мог — язвы от купороса не позволяли даже языком ворочать. Не любил, в общем, Маккэроу докторов.       — Садись, доходяга.       Боцман выставил посреди своей каюты табурет, перевесил фонарь так, чтоб видеть лучше, и начал доставать из рундука необходимое. Пока он разрывал тряпицу на мелкие кусочки и смачивал ромом, Боннет медленно сел, с недоверием поглядывая на клещи. Маленьким зеркальцем Маккэроу ловко поймал скупой свет фонаря и обратил в раскрытый рот юнги.       — Чуток поболит, — успокоил его боцман, — и будет. Который?..       Боннет ткнул на больной зуб. Боцман сдвинул пальцем в сторону мешающийся язык юнги, сощурился точно стрелок, и хмыкнув, отложил зеркальце. По лицу парня пот лил градом, а взгляд точно у загнанной лисы — метался то на фонарь, то на орудие пыток, то на ветошь, хотя сам, как мог, держался смирно.       Маккэроу вооружился клещами, взял в левую руку большой лоскут и упёрся им в лоб Боннета. Тот зажмурился, вцепился руками в сидушку, напрягся что струна. Боцман наложил инструмент на зуб, накрепко зажал... В эти минуты юнга, кажется, даже не дышал. И Маккэроу точно знал, почему: сейчас Боннет, мать его, взывал к Вседержителю, как не взывает ни один в мире праведник. А если нет... то ему очень стоило бы этим заняться.       Крепкая рука с клещами чуть качнула зуб влево-вправо, пока не послышался едва уловимый хруст. Пот с парня хлынул проливным дождём. Наконец осторожно, но уверенно Маккэроу вытянул проклятый зуб, придерживая голову бедолаги — Боннет вскрикнул, не сдержавшись. Но не успел вдохнуть, как боцман сунул ему в кровящую десну смоченный ромом комок и зажал челюсти.       — Подержи хоть одну склянку, а там уж и как на собаке заживёт.       Вся рубашка Боннета вымокла, словно тот за борт вывалился, а в глазах блеснули слёзы. Но не более того — даже не простонал. Маккэроу поднёс к его лицу клещи с зажатым зубом и довольно усмехнулся:       — Гляди-ка, с корнем вышел... Всегда б так.       Но юнга не особенно разделял его радость — лишь натянул секундную дрожащую улыбку.       — Не терпи больше, парень. Море не человек — не станет щадить слабого и больного. Сам о себе думать должен. Тут или ты, или тебя. Возьми вон, — кивнул боцман на рундук, — бутылку. Да только нажираться, смотри, не смей — оно для здоровья.       Тот на подкашивающихся ногах поднялся с табурета и неуверенно покосился на две бутылки, к горлышкам которых были привязаны этикетки с надписями.       — Которую? — спросил он сквозь зубы.       — Где не на французском... — начал было Маккэроу, но поймав смущённый взгляд, поправился: — Правую.       Боннет достал ром, повернул этикету и всмотрелся в буквы.       Было в этом парнишке такое что-то... выделяющее его средь прочих. И то не только смекалка, не упорство, хоть и тем и этим он в такой короткий срок успел себя проявить даже перед ребятами с опытом. Ему как будто бы мало было иметь своё место, мало обязанностей, сколько бы их ни выпадало на его плечи.       Маккэроу вытер о тряпку руки, клещи, протянул Боннету зуб и спросил:       — Ты как под кодексом-то подписался, раз читать не умеешь?       — Имя знаю как писать, — не поднимая глаз, процедил он. — В приюте запомнил.       — В приюте, значит... Зайди завтра после отбоя. Погляжу, что из тебя выйдет.       Боннет нахмурил брови, непонимающе глядя на боцмана. Тут же его губы скривились в какой-то горькой усмешке:       — А то вам заняться нечем больше.       И ведь не боится, сучёнок! Такого б в дело пустить...       — Ты, щенок, уже из говна вылез. Только ещё не понял этого своей башкой, — Маккэроу ткнул указательным пальцем ему в лоб. — Делай сегодня то, что не выходит, а завтра — будешь жить так, как другие не смогут.       Боннет не ответил — лишь снова посмотрел на этикетку бутылки, на зуб в своей ладони, кивнул и отправился к двери. Но на пороге он остановился, обернулся, глядя на боцмана не то виновато, не то прозревше:       -- Спасибо, мистер Маккэроу.