Seesaw

Юнги волнительно до узлов в животе, когда он видит подходящего к нему Намджуна. Высокий, с высветленными волосами – он выглядит почти как модель, не считая потрепанных кроссовок и сумки. В тёплый весенний день Намджун дрожит и краснеет, словно осиновый лист, равняясь с Юнги и пряча в карман джинс помятую бумажку, которая, как он потом расскажет, была исписана вариантами любовных признаний. Наверное, это тот самый момент, по крайней мере это то, на что надеется Юнги. Он хочет верить, что поцелуй вчера на безлюдной остановке, когда он провожал Намджуна из своей общаги, значил что-то не только для него. Большой, выглядит слишком серьезно для студента, только стеснительный до ужаса – сразу после забежал в подъехавший последний автобус, но вот теперь, кажется, ему есть, что сказать. Юнги переминается с ноги на ногу, смущённый такой долгой паузой и заговаривает сам, смотря на застывшего, будто статуя, Намджуна. Он бы и рад признаться первым, но отчего-то ему кажется, что в таком случае его непутёвый друг прямо тут, посреди улицы, потеряет сознание, так что просто спрашивает «как дела». В конце концов, Намджун не решается на что-либо, кроме пустой болтовни до конца дня, заставляя сердце Юнги трепетать от наивных надежд каждый раз, когда он поворачивается к нему чтобы что-то сказать. Вечером, за углом их главного университетского корпуса, он всё же говорит то, что пытался выдавить из себя весь день, и теперь Юнги кажется, что он и сам в обморок упадёт. Это некогда новое начало, которое теперь заставляет всё чаще возвращаться мыслями и мечтами в ту весну, отворачиваясь от душащей реальности, в которой нет ни учащенного сердцебиения, ни трепетных признаний. Сидя на освещённой тёплым, тусклым светом кухне, Намджун рассказывает как прошел его день: выбесил коллега, и он мусолит это уже минут пятнадцать. Страшно раздражает, но Юнги рад, что хотя бы одному из них есть, что вообще сказать. Его монолог прерывается входящим сообщением в мессенджере. Вздохнув, Намджун утыкается в свой телефон не думая – Юнги всё равно его не слушает, изучая собственную тарелку с подостывшей лапшой. Но кому захочется так долго слушать о том, какую нелепую ошибку в отчете допустил парень из соседнего отдела. — Может, фильм посмотрим? — устало бросает он. — М-м, — Намджун хмурит брови, не поднимая с телефона взгляда, — не знаю, какой ты хочешь фильм, детка? Юнги даже и не помнит, когда в последний раз слышал из его уст своё имя, а не это пресловутое "детка" или любое другое приторно-сладкое прозвище, которыми его каждый раз награждает Намджун. — Может, хоррор какой? На Нетфликсе недавно вышел новый. Сюжет, вроде, ничего... — Что-то не очень хочется ужасы, — бросает он в ответ, скроля большим пальцем ленту. — Тогда, — Юнги встаёт из-за стола, закатывая рукава и забирая с собой почти пустые тарелки: Намджун, как всегда, почти не тронул фасоль и морковь, хотя сам вечно треплется о важности здорового питания. Перейти на овощи вообще была его идея, а теперь он только и слышит, какой славный очередной мясной ресторан нашел его помощник во время ланча, несмотря на все усилия Юнги сделать из овощей что-то хотя бы примерно столь же вкусное, как говядина, — что насчёт Марвел? Мы пропустили несколько последних фильмов. Юнги выкидывает остатки морщась и долго возится с водой, пытаясь настроить до нужной температуры. Брошенное Намджуном "М-м-м, не, не хочется" заставляет его челюсти сжаться. Всем этим похуизмом он сыт по горло. Его внимание, однако, тут же переключается на кран, из которого почти не идёт горячая вода. Он раздраженно дергает его, злой от того, что не может просто помыть чертову посуду. — Я же просил тебя, — Юнги обращается к Намджуну, но лицом не поворачивается, продолжая пытаться что-то сделать с непослушной водой, — тысячу раз просил починить этот грёбаный кран. — Да я починю, я же сказал, — сухо бросает со своего места. Юнги поворачивается к нему в этот момент, держа в руке тарелку из наборчика, который им подарили друзья на их третью годовщину. Его взгляд натыкается только на макушку всё ещё уставившегося в телефон парня. Никакого внимания. Будь он хоть голый тут – ему было бы всё равно. Кровь внутри закипает, медленно поднимаясь к голове, на висках которой, кажется, выступили вены. — Ты блять обещал мне это месяц назад, интересно, ты вообще знаешь каково это – не бросаться словами попусту, как настоящий мужчина? — ядовито бросает он, снова отворачиваясь к раковине, и натирает Намджунову тарелку. Он хочет, нет, прямо-таки надеется задеть его. Потому что это, по крайней мере, привлекает внимание. Ссоры на пустом месте, кажется, теперь неотъемлемая часть их совместного досуга. После работы и на выходных. У родителей в гостях и в отеле на отдыхе. При друзьях и наедине – у них всегда есть куда друг друга уколоть. Вот и сейчас, долгожданный вечер пятницы – завтра выходной. У Юнги было хорошее настроение, пока он не зашёл домой. А теперь они даже не знают, чем вместе заняться, кроме как кричать друг на друга, и Намджун подходит к нему, одёргивая за руку, чтобы развернуть к себе. Пена моющего средства брызгает от резкого движения, пачкая руки и рукава по локоть. Вопросы о том, зачем они вообще всё это продолжают, остаются в голове, пока вслух Намджун спрашивает только: "Что ты так доебался до меня со своим краном? Я же говорил тебе, что починю." Юнги хочет сказать, что больше вообще никогда не хочет слышать, что он там говорит. — Может, мне было бы и наплевать на кран, если бы ты не был таким мудаком. Намджун хватает его за подбородок, крепко сжимая между пальцами. В его глазах пожар и Юнги совсем не по себе. Он бьёт по сильной руке, быстрым шагом направляясь в ванну, где запирается, заглушая водой стуки в дверь вперемешку с просьбами выйти и поговорить, как "взрослые люди". В конечном итоге Намджуну надоедает. Он так быстро перестаёт свои попытки достучаться, что двойной смысл этого выражения бьёт по больному. Уходит в гостиную, оставляя Юнги наедине с белым кафелем и своими болячками. Это не нонсенс, когда они не разговаривают весь оставшийся вечер, занятые каждый своим делом, но спать ложатся всё равно вместе. Комплекта постельного белья всего два, один из которых всегда в стирке, да и диван не очень-то удобный. А Намджун большой. Большой и тёплый, лежит на хлопковых простынях их просторной, прохладной кровати. На его плече так удобно спать, уткнувшись носом в шею – так Юнги провёл бесчисленное количество ночей, вдыхая родной, успокаивающий запах. Точно так же когда-то было предотвращено с несколько десятков его истерик, во время трудных времён на работе. Намджун всегда знал, что нужно делать, аккуратно укутывая в свои объятия и прогоняя прочь все плохие мысли. Вот и сейчас Юнги сдаётся, впрочем, не особо-то с собой борясь, и мягко надавливает Намджуну на плечо, чтобы тот повернулся. Он даже в полудрёме всё понимает – дело привычки. Разворачивается, выпрямляя руку, чтобы дать Юнги прижаться к нему, и приобнимает как только он оказывается рядом. Забавно, как Намджун ворчит во сне, причмокивая губами, и довольно угукает, стоит Юнги обнять его в ответ. Это его Намджун. Нелепый, милый и без злобы в глазах, смотрящих на него. Совсем не грубый. Ему ничего не остаётся, кроме как уткнуться носом в широкую грудь своего парня, и, хмыкнув, засыпать тоже, поглубже проглотив все обиды и на этот раз. Лишь бы не подавиться. Он привычно просыпается за полдень на запах свежего кофе. Едва разлепив глаза из него вырывается недовольное ворчание, когда рука нашаривает лишь смятые простыни там, где должен был быть Намджун. Вообще-то, он всегда просыпается раньше, но это не меняет утренней привычки Юнги слепо искать его в их кровати. Он слышит короткие смешки с другой стороны комнаты – вот и пропажа. Стоит в дверном проёме, облокотившись на косяк, и улыбается. На его лицо и тело так красиво падают солнечные лучики сквозь прикрытые шторы, что пальцы машинально подрагивают в желании дотронуться до медовой кожи. Она у него всегда такая гладкая и красивая, натянутая на плотные, крепкие мышцы под ней. Никуда не девшиеся обиды смиренно делают шаг назад перед преданным чувством очарованности. Низкий голос его парня приятно разливается в ушах, когда он желает доброго утра. Возможно, Юнги был неправ вчера, когда думал, что больше ничего не хочет слышать из его уст. Просто иногда этот глубокий, нежный баритон становится таким сухим и безразличным, что хочется уши заткнуть, словно ребёнок, прячась от реальности в сладких воспоминаниях, где Намджун никогда не смотрел на него так... Заебавшись. Юнги тянется к нему магнитом у своего сердца, но ему совершенно не хочется вылезать из кровати, покидая своё мягонькое, тёплое одеяло. Поэтому, слава богу, Намджун сам идёт к нему, садясь на краешек и поглаживая его сбившиеся, чёрные пряди. Хочется замереть в этом моменте, потому что, он знает, что в конце концов никакая привязанность и утренние нежности не решат их проблем. Юнги мурчит и отодвигается, чтобы Намджун забрался к нему в кровать тоже, но он делает ещё лучше – залезает с ногами, усевшись у спинки кровати, и тянет его на себя, усаживая на свои бёдра к себе лицом. Юнги ворчит, что холодно и его плечи тут же окутывает его славное одеялко. — Теперь мы как один большой кокон, Намджун-а, — лениво улыбается Юнги. Он чувствует, как на его макушку опускаются пухлые губы, которые он когда-то полюбил так сильно, что написал им целую балладу, правда, предварительно упившись в сопли. На то утро он обнаружил, что отправил почти с десяток разных демок этого произведения искусства прямо Намджуну в личку – хотелось сгореть со стыда. — Малыш, давай проведём сегодня хороший день? — Юнги поднимает голову, немного тушуясь, когда видит в глазах перед ним тоску, совсем не подходящую той ласковой интонации, с которой он это говорит, — Ну, знаешь, как раньше, — он отводит взгляд, — без всего этого. Как раньше. Юнги слишком хорошо помнит, как было раньше, чтобы оставить всё, что у них есть, в прошлом. Пусть даже так – один день не изменит для них ничего. Так говорит рациональная часть Юнги: он знает, к чему они вернутся. Он столько раз наступал на одни и те же грабли, не в состоянии отпустить то, что себя уже изжило. Не в состоянии отпустить то, что так дорого, так глубоко залезло в сердце. Полгода назад они даже брали совместный отпуск, чтобы слетать отдохнуть и восстановить отношения. Чтобы вернуть всё на свои места и чтобы снова не лукавить, говоря "Люблю тебя" просто по привычке. Ни жаркое солнце, ни тёплое море не спасло их от непрерывающихся препираний, потому что кто-то на кого-то не так посмотрел, кто-то что-то не так понял. Вот и всё, Юнги последние три дня отпуска зависает в баре отеля, пока Намджун гуляет по берегу моря один. Долго и счастливо, вроде, выглядит совсем не так. Юнги точно знает, что нет. Он не хочет до конца дней терзаться сожалениями о том, что не ушёл раньше. Не хочет вечно закрывать глаза на мигающее красными буквами "Пора с этим заканчивать". Всё это почти так же страшно, как поставить точку. Из-за таких мыслей он не уверен, была ли у них вообще когда-либо та самая "Любовь" с большой буквы. — Зай? — Намджун клонит голову вбок, заждавшись ответа. Юнги смотрит на его носик кнопочкой и маленькую родинку под губой. В крепких руках он чувствует себя привычно. Запах яблочного шампуня Намджуна даже спустя три с половиной года пахнет на его волосах так по-особенному. Эти яблоки то и дело напоминают об их поездке в Нью-Йорк два года назад, когда Юнги поехал за Намджуном, бросив родной город, чтобы не расставаться на время его стажировки там. Мысль о том, чтобы провести без Намджуна шесть месяцев тогда была невыносима. Забавно, что сейчас Юнги, наверное, вздохнул бы с облегчением от такой новости. Он не уверен. — Угу, — Юнги тихо шмыгает носом, утыкаясь в широкую шею своего парня. Ему от сжатой в тиски груди хочется выть. Намджун даже влаги двух одиноких капель на своей футболке не замечает, выпуская из объятий и уходя на кухню. Что ж, Юнги был прав – он притащил кофе. В уставшей черепной коробке пляшут не совсем шутки о том, что было бы неплохо сейчас выпить ирландского, но это всего лишь американо с каплей орехового сиропа. Юнги не любит сладкое, это, наверное, уже запомнили все бариста из кофейни у их дома. Несмотря на тяжелые мысли, утро действительно хорошее и он не находит в себе сил думать о плохом и насущном и дальше, позволяя себе прожить этот выходной так, как они оба того хотят. У Намджуна всё схвачено, так что, выпив кофе и скушав сделанный на быструю руку завтрак, он везёт их в маленькую кафешку на другом конце города, за ещё одной порцией горячего напитка, только совершенно особенной. Если быть честным, он просит Юнги отвезти их туда – его борьба за экологию никогда не мешала ему пользоваться чужими услугами вождения, так что он до сих пор считает, что Намджуну просто лень получать права. Это одна из тех немногих мелочей, которые до сих пор нравятся в нём Юнги. Одна из тех, что не переросла в ещё одну бессмысленную и раздражительную черту, а осталась очаровательной прихотью. Дело в том, что в этом кафе они провели почти всё студенчество. Университет у них звёзд с неба не хватал, стоял на окраине города и Юнги всегда удивлялся как Намджун, будучи блистательным учеником своей школы, попал к ним в шарагу. Ещё тогда длинноногий второкурсник Ким бездумно пожимал плечами, отвечая ему, что хороший университет отобрал бы всё его время, мешая заниматься тем, к чему он действительно пылает страстью. На этой страсти они и сошлись, часами просиживая штаны то в этом самом кафе, то в комнате общежития, в котором жил тогда Юнги, и писали черновые текстики на песни и записывали пришедшие в голову мелодии. Намджун уверял, что это – самое настоящее золото. А Юнги не спорил, деля свой больший опыт на двоих. Припарковавшись и зайдя внутрь, губы неконтролируемо выпускают восхищённый вздох, а голова автоматически поворачивается к Намджуну, который излучает тот же восторг. Кафе выглядело как и прежде – даже маленький колокольчик на двери за их спиной зазвенел точно так же, как и тогда, стоило им зайти. Потрёпанные, но мягкие кресла в коричневой обивке у дальнего столика – их некогда любимое место. Полка с горшками цветов и какими-то книжками загораживала этот столик почти от всего остального зала. Поначалу это было удобно, потому что так их никто не отвлекал от написания музыки, но потом это стало по большей части удобно потому, что так никто не видел их быстрых, смущённых поцелуев. Намджун тогда был с привкусом вишни и мяты, потому что имел привычку постоянно таскать с собой жвачки. Юнги так скучает по этому вкусу. — Нам два полулитровых глясе, пожалуйста, — Намджун облокачивается на стойку, делая заказ, пока Юнги занимает то самое их место. — Как мило, что ты до сих пор помнишь, что я тут заказывал, — ласково усмехается Юнги, — но ты ведь сам терпеть не мог глясе, всё время ворча о том, что нет никакого объективного смысла пихать в горячий напиток мороженное. — Да, но ты пил только его, — Намджун садится за соседнее кресло, приглаживая сбившееся штаны. — И что? — Юнги вопросительно поднимает бровь. — Ну, ты, наверное, не знал, но на твоих губах всегда оставалась прохладная пенка от мороженного, — Намджун отводит взгляд в сторону, видимо, окунаясь в приятные закоулки своей памяти, — почти каждый раз, когда я целовал тебя, я мог почувствовать её на своём языке, — Юнги немного краснеет ушами, смущённый. Мило, что у них такие разные воспоминания о вкусе тех поцелуев, — в последнее время я всё чаще вспоминаю, какими были наши поцелуи. Я... Не мог избавиться от желания пережить их снова. Красивые слова, ненамеренно бьющие прямо по сердцу. Намджун всегда умел говорить красиво. — Сегодня утром, — продолжает он, — ты как обычно спал уткнувшись в меня носом. Знаешь, из-за этого твои волосы довольно часто щекочут мою кожу, так что я заправил их тебе за ушко, — Юнги мягко улыбается, решив, что комментарий касательно того, что он рад, что внимание Намджуна могут привлечь не только крики был бы сейчас лишним, — я тогда вдруг вспомнил, как всё время гладил тебя по голове ещё до того, как мы начали встречаться, а ты всё краснел, ворча, но не убирая мои руки, — боже, Юнги и позабыл, каким цундере был тогда, — Знаешь, почему я это делал? — Почему? — все эти разговоры делают из него глупого мечтателя. — Потому что так сильно хотел поцеловать тебя, что вместо этого придумал трогать твои волосы, чтобы хоть как-то отвлечься. Они были достаточно мягкими, чтобы помочь мне забыть обо всём на свете. — Боже, — Юнги улыбается, пряча глаза в своём стаканчике. — Ага, — Намджун улыбается тоже, — я не мог перестать думать об этом всё утро, поэтому решил съездить сегодня с тобой сюда. — О да, этот уголок повидал и правда неприлично много наших поцелуев, — он игриво приподнимает брови, высовывая кончик языка, — никогда не забуду лицо той официантки, которая случайно застукала нас, придя убирать столик, потому что подумала, что мы уже ушли. — О нет, — Намджун смущённо жмурит глаза, — это было просто ужасно. — Точно, — Юнги берёт его за руку. Он действительно рад, что они приехали сюда, даже несмотря на давящее чувство где-то внутри, что теперь между ними всё совсем не так, как прежде. Потому что они в месте, наполненном воспоминаниями, но совсем, в отличие от них, не изменившимся. Кажется, Намджун тоже улавливает это настроение. — Я скучаю, — он поглаживает большим пальцем обветренные костяшки длинных пальцев Юнги, — скучаю по тем нам. Знать, что ты не одинок в своих тяжелых чувствах, не то же самое, что слышать это напрямую от Намджуна – словно удар под дых. Одновременно кажется, что это крючок, за который стоит ухватиться, чтобы всё исправить, а с другой стороны не покидает ощущение, что сделав это – ты просто потянешь на дно обоих. И всё же до смешного глупо, как с годами даже их мысли стали совпадать. Разве стоит своими руками рушить такое? Юнги не знает. Намджун, наверное, тоже, но он, хотя бы, что-то делает – целует его в этом маленьком уголке старой кофейни на окраине города, слизывая точно такую же пенку с губ сразу после того, как Юнги делает первый глоток своего кофе. Настроения хватает всё равно не очень-то надолго. Хорошие воспоминания никак не перекрывают раздражающих привычек Намджуна. С головой окутанный ностальгией, Юнги отчаянно пытается вспомнить, что же такого милого находил в его привычке подолгу разговаривать с персоналом каждого посещаемого заведения, попросту тратя на это время, вместо того, чтобы быть рядом с ним. Его нога нервно стучит под столом, когда он, уже давно готовый уходить, ждёт, пока Намджун дощебечет с бариста. Подумать только, неужели его действительно интересует, что зёрна у их поставщика недавно подорожали в цене? Как вообще можно отвлекаться на посторонних в такой важный для них момент? Именно этот вопрос он задает ему в машине, везя их домой. — Детка, ну что ты начинаешь, — тянет он, закатывая глаза, — нашёл до чего доебаться. У Юнги спирает от злости дыхание всего на секунду, но уже в следующую ему есть, что сказать. Ох, у него действительно есть, что ему сказать. Их ссора уходит совершенно в другое русло, потому что Намджун вдруг говорит, что решив сегодня съездить в кафе, он пытался быть любезным с ним, а в ответ снова получает недовольство. — Любезным?! — Намджун закрывает окно у своего сиденья, потому что ещё немного и их даже из машины будет слышать вся улица, — Ты говорил, что скучал по нам, Намджун, а теперь это всё для меня? Просто любезность?! У Намджуна напрягаются желваки, и голова в резком движении наклоняется вбок. — Я не это сказал, — цедит он по словам. — А что же ты тогда сказал?! — Юнги не понимает как можно сказать, блять, слово "любезность", совсем не имея её в виду. — Я имел ввиду, что меня заебали твои придирки. — Так я заебал тебя? — Юнги давится возмущением. — Ты меня не слышишь! — Намджун кричит куда реже, но получается это у него не хуже, чем у Юнги. — Ты буквально сказал, что это было любезно с твоей стороны, что я, сука, должен ещё тут услышать?! Намджун просит остановить машину, а Юнги даже не смотрит ему вслед, уезжая как можно скорее. Запрещает себе смотреть в зеркало заднего вида на одинокую, высокую фигуру всё ещё его парня. В конечном итоге Намджун возвращается домой к полуночи, чтобы вместе лечь спать, а этот день, за безусловным исключением его окончания, просто становится ещё одним хорошим воспоминанием, за которое они цепляются, как за спасательный круг ещё месяц. Месяц, в течение которого не меняется абсолютно ничего. Юнги всё так же раздражает в Намджуне почти всё, а Намджуну всё так же наплевать. Юнги думает, что был не прав, и что даже один день может всё изменить, дав толчок на решение всех проблем, но, видимо, это работает только для тех, у кого пока ещё любви внутри достаточно, чтобы стараться. Мысли о расставании заполняют его с головой. В какой-то момент он находит себя сидящим на лавочке в маленьком парке напротив их дома в полночь, лишь бы туда не идти. Потому что его уже тошнит каждый раз приходить домой и изо всех сил притворяться, что их отношения не остались пустым звуком. Не звуком даже – эхом от прошлого. Уходить страшно до дрожи. Терять что-то, с чем уже практически сросся. Он настолько привык характеризовать себя как "парень Намджуна", что даже не уверен, что думать о себе теперь. Пустота внутри и поиски себя видятся трудной задачей. И всё же не такой трудной, как сказать что-то вроде "Я тебя больше не люблю" прямо в его глаза. В глаза, в которые смотрел больше, чем в чьи-либо ещё. Чаще, чем в свои собственные. Даже сказать это просто вслух кажется чем-то аморальным. Он сам себе не хочет верить, выжимая сердце в поисках хотя бы капельки прежней любви. Он смотрит на Намджуна, сидящего на диване в их гостиной и улыбающегося чьему-то сообщению. Даже так, принять решение лишить себя своего родного человека намного проще, чем принять решение лишить родного человека себя. В конце концов, когда они в тридцать первый за этот месяц раз сталкиваются лбами на кухне за ужином – это кажется слишком. Кран всё так же не работает, Намджун всё так же просит не ебать ему мозги. У Юнги летит из рук та же самая тарелка из наборчика, теперь уже разбиваясь, когда на его вопрос "Где ты вчера пропадал?" ему отвечают сухое "Тебя что ли правда это ебёт?" В этот раз Юнги никуда не уходит, когда Намджун приближается к нему. В этот раз он спрашивает то, что действительно хотел спросить каждый чёртов вечер. — Я и сам не знаю, Юнги! — Ответ Намджуна для него ожидаем. Он кричит не громко, сразу же спохватываясь, чтобы взять себя в руки, — Не знаю, ясно? — Раз уж мы оба не знаем, нахуй друг другу сдались, то я... — его голос предательски дрожит, делая всё куда более жалким, чем он того хотел бы, — Я считаю, что нам пора заканчивать. "Расстаться" звучит слишком однозначно даже в его голове. Сказать такое Намджуну – его, тому самому его Намджуну, отказывается язык, оставляя эту горечь застрявшей где-то в горле. Юнги не знает, как долго это длится: всё после этого превращается в клоунаду, в которой они просто обвиняют друг друга. Потому что никто не хочет брать вину на себя за разрушение того, что они вместе так долго строили. Никто из них так же не достаточно смел, чтобы просто пойти и собрать свои вещи, не опускаясь до взаимных оскорблений. Так Юнги думает, пока через два часа споров и слёз не выпаливает громкое и вполне чёткое "Больше не люблю". Я тебя больше не люблю. Никто бы не посмел остаться, сказав такие слова. Это просто большой, железный замок, который в то же мгновение закрывает все пути отступления. Страшнее всего смотреть на Намджуна: как в ту же секунду схлопываются его веки и брови тянутся к переносице, будто он только что получил удар ножом. Он не смотрит на Юнги вообще. Отворачивается, не успевая стирать влажные дорожки, когда слышит шаги за своей спиной. Юнги уходит той же ночью, собрав только необходимое. Они с Намджуном слишком многое пережили вместе, чтобы быть уверенными в том, что проблем с доставкой оставшихся вещей не будет. Потому что Намджун порядочный. По правде говоря, это совсем не то, что его волнует. Сидя у подножья кровати в отеле неподалёку, где он на быструю руку снял номер на одну ночь, он может думать только о том, что только что оставил позади три с половиной года своей жизни и некогда любимого, но до сих пор самого близкого на всём свете человека. Проживая все обиды, радость и каждую мелочь вместе с Намджуном, в момент он сталкивается с абсолютной пустотой вокруг себя. Он осматривает комнату, удерживая взгляд на мини-баре. Пожалуй, пить сейчас – не лучший выход. Это не выход в принципе. Пролитые за сегодня слёзы дают о себе знать, отдавая болью в виски. Юнги матерится себе под нос, доставая маленькую бутылочку и делая несколько больших глотков крепкой жидкости. Первая неделя без него проходит на удивление не так уж и плохо. Юнги быстро находит себе съёмную квартиру, которая даже ближе к его работе, где он теперь хоть и почти живёт, хватаясь за всё, что дают, всё равно с облегчением понимает, что нет нужды возвращаться туда, где всего тебя сковывают цепи пережитых чувств и недопониманий. Все его вещи привозит курьер – они упакованы так бережно, что Юнги останавливает себя от мыслей о том, сколько личного времени на это потратил его... Бывший парень. Он старается не думать никогда и ни о чём, кроме, разве что, выполнения заданий от начальства. Вторая неделя идёт по пизде уже во вторник, когда он, сквозь плотный график, наконец добирается до последней коробки с тёплыми вещами. Чёртов зелёный свитер Намджуна лежит там, затерявшись среди прочих вещей. Каким-то образом это провоцирует нервный смех перед тем, как сдерживаемые всю неделю эмоции волной обрушаются на Юнги. Он загонял себя сверхурочной работой, чтобы успевать только спать в перерывах и ни о чём не думать. Не сожалеть. Не вспоминать слова, родинки и постоянно разный смех. Чёртов свитер – один из любимых свитеров Намджуна и Юнги автоматически тянет его к носу, делая глубокий вдох. — Блять. Невыносимая смесь яблочного шампуня и древесного парфюма жгут всю грудную клетку и живот, когда он отшвыривает тряпку подальше, глядя на неё с полными отчаяния глазами. Он не может себе это позволить, не может расклеиться – не тогда, когда у него наконец хватило сил перестать их обоих мучить. Он не хочет видеть глубокие ямочки спасительной улыбки перед глазами, когда они должны двигаться дальше. У него в любом случае уже нет права что-либо менять. Теперь это не выбор, а его последствия. Больше не его выбор. Свой выбор он сделал. Страх охватывает его так быстро, что он не успевает даже подумать об этом. Воображение рисует перед глазами его парня, который знал о нём всё вдоль и поперёк, который даже взял в кредит для них двоих квартиру, называя её "только наше с тобой гнёздышко", сидящего теперь в ней в полном одиночестве. Потому что Юнги сам ушёл оттуда. Вдруг становится так тошно. Настолько, что он сквозь навернувшиеся слёзы чувствует как поджался его желудок и бежит в туалет, где оставляет недавно съеденный ужин. Воспоминания режут его сердце на маленькие кусочки. Даже из того отпуска полгода назад его мозг болезненно выискивает несколько хороших моментов: как Намджун внёс его на руках в номер отеля, просто чтобы развеселить после долго перелёта, как стонал и извивался под ним, называя самым лучшем на свете, хотя это был самый обычный минет. Потому что Намджун милый. Этот вторник проходит за беззвучными криками в подушку и крокодильими слезами. Всю оставшуюся неделю он старается в квартире не появляться вовсе, ночуя на работе – там не поплачешь особо-то без чужих любопытных носов, так что он тусуется с охранниками в ночную смену, потягивая слишком крепкий даже для него кофе, пока его просто не вырубает на их стареньком, но, благо, достаточно удобном диванчике. И он совсем не думает о том, чтобы зайти на профиль Намджуна в инстаграме. Совсем не кликает на его страницу в твиттере, тут же закрывая. Он сам себе враг, если начнёт считать это всё ошибкой. Это не ошибка, это не ошибка, это не ошибка. В пятницу вечером его всё же выгоняют домой – охранники к нему привыкли, даже выдали ортопедические тапочки, что были в запасе, а вот начальство вставило пизды как только прознало. Юнги дёргает ручку двери, уже, кажется, ненавидя эту пустую и совсем бездушную квартиру. Он стоит на пороге открытой двери минут пять, прежде чем слышит шаги со стороны соседей. Он, может, и с причудами, но другим то об этом не обязательно знать, так что через не хочу заходит. Густой, пыльный воздух вызывает отвращение, как и всё вокруг. Он приходил сюда за всю эту неделю только два раза на полчаса, чтобы помыться, и это было вполне приемлемо, а вот мысль о том, что ему нужно провести тут целую ночь – вызывает ужас. Он аккуратно заходит в спальню, открывая окно и твёрдо игнорирует взглядом тот угол, в котором лежит злосчастная вещь. В спальне делать нечего, пока на часах всего восемь, и, почесав голову, он отправляется отмачивать косточки в ванной. Набирает тёплую воду, расставляет две потрёпанные временем арома-свечки и тяжело хмыкает – он купил их по скидке в Икее, потому что они были большущие и вкусно пахли, но так ни разу и не использовал, оставляя пылиться в комоде, а Намджун даже их не забыл положить. Он понимает. Тоже не смог бы вытерпеть даже маленького напоминания рядом – джуновский свитер тому яркое доказательство. Боже, он не представляет, через что прошел Намджун, получая смску с его новым адресом и самостоятельно собирая все его вещи. Наверное, он наплакал там целю лужу – Юнги наверняка сделал бы именно так. Чувство, когда причиняешь боль человеку, которого долго оберегал, заботясь и получая то же самое в ответ – невыносимо. Себе навредить проще. В попытке выкинуть из головы мысли о нём, Юнги затыкает себе нос, опускаясь в воду с головой. Тёплая, она обволакивает его кожу, погружая в себя целиком и полностью. Ему нравится думать, что вокруг него не ванна, а открытый океан. Вода странным образом всегда одновременно и манила и пугала его, хотя в данную секунду совсем не кажется страшной. Это вызывает в нём воспоминание, как он тащил за обе руки брыкающегося детину Намджуна купаться в ночное море. Глупо, как он сопротивлялся, крича о монстрах и акулах – ведь в темноте их не увидишь, а потом сам сиганул с разбегу за Юнги, стоило ему скинуть с себя плавки и ускользнуть в тёмную гладь, поманив за собой пальцем. Намджун потом долго шутил, что Юнги на самом деле никто иной, как сирена – заманил в морские пучины и свёл его с ума. Сумасшествие, которое продлилось всего три с половиной года, что куда короче обещанной друг другу жизни. Юнги выныривает вместе с отчаянным всхлипом. С его век стекает вода почти такая же солёная, как в том море. Не верится, что всё это было впустую. Он думает, что на сегодня с него хватит. Быстро хватает из спальни тёплый плед, одеяло и подушку, чтобы переместить их на пол кухни. В пору благодарить небеса, что они с подогревом, так что он спит там всю следующую неделю, задаваясь душащими его вопросами и хватаясь за любую возможность подработок в выходные, лишь бы от этого дерьма отвлечься. Одна из худших частей всего этого – родители. Его родители, которые звонят справиться о делах и мимолётом спрашивают, как там поживает "наш любимый Джуни". Он знает, что они не специально, но эти слова бьют его так сильно. Будто тыкают носом, со всей силы продавливая затылок в попытках заставить увидить свою ошибку. Конечно, он врёт, что всё нормально – он ни за что, ни за что не будет сейчас говорить им о том, что они расстались. Он даже сам себе то этого вслух сказать не может – родительских расспросов тем более не выдержит. Уходя от Намджуна, он знал, что будет больно, но не думал, что настолько. Хотя, в конце концов, он оторвал от себя целый кусок. Причём добровольно, несмотря на то, что больше всего на свете хотел прожить с ним под боком до глубокой старости. Почему-то, смотря на пустую кровать, предательски напоминающую ту, которая стоит у них дома, он может вспомнить только тёплые объятия и утренние улыбки. Как ни старайся, ничего плохого в голову просто не лезет. Где-то внутри он знает, что это не так. Знает, что у него была тысяча и одна причина уйти. Отворачивается, опять уходя на кухню, и заставляет себя вспоминать, насколько никакими были их отношения последние полгода. Они не слышали друг друга, чаще крича и оскорбляя, чем разговаривая – вот как было, Мин Юнги. Он игнорирует в голове вопрос, может ли полгода перевесить всё то, что было между ними. До крови искусывает губы, заглушая ещё один, более страшный – могло ли у них всё получиться, если бы он не сдался? В конечном итоге это приводит к тому, что спустя вот уже месяц он, всё же, перебирается в спальню. Правда в том, что он заглядывает туда ненадолго, всего лишь чтобы достать брошенный свитер, плюхаясь с ним на пол у кровати. Потому что он, блять, чертовски устал. Образ Намджуна подстёгивает плотно въевшийся в ткань запах парфюма, когда Юнги тянет руку к ширинке брюк. Сухо и немного больновато, так что он плотнее стискивает зубы, отчаянно толкаясь в свой кулак. Он так хорошо помнит тело Намджуна, его темп, его тихий, пропавший от страсти голос. И тот поцелуй в кофейне, когда Намджун в первый за несколько лет и теперь уже в последний раз слизал пенку с его губ. Юнги впервые кончает со слезами не от гиперстимуляции, а от невыносимой в своей тяжести тоски. Охранники с работы озабоченно таскают ему дополнительные порции лапши и котлет из дома, по-дедовски ворча, что Юнги похудел и осунулся. Он не отказывается, съедая всё, что дают, потому что скучает по домашней еде, но готовить в последнее время нет ни сил ни желания. Просто не может сказать нет, проявив неуважение к выказанной о нём заботе. Дома он обманывает себя, открывая инстаграм Намджуна, тем, что просто хочет проверить, всё ли с ним в порядке. К сожалению, через его профиль узнать этого не удаётся – последний пост был чуть больше месяца назад. Ему ничего не остаётся, кроме как полистать те, что он выкладывал раньше. Это мазохизм в чистом виде, он отговаривает себя всеми силами, пока палец наперекор движется вниз, чтобы глаза могли зацепиться за следующую фотографию. Просто селка. Красиво уложены короткие волосы, и без того пухлые губы приоткрыты, немножко обнажая белые зубки. Глаза смотрят прямо в камеру, по ним и не скажешь, что он когда-либо был способен обидеть Юнги. Такие добрые. Обычные Джуновские глаза. Его глаза. Юнги не знает, как он мог сказать, глядя прямо в них, что больше не любит его. С тех пор и прямо в эту секунду это разбивает его сердце. Намджун тогда закрыл их, оставшись на кухне, пока Юнги собирал вещи. Даже сквозь свои собственные всхлипы он слышал рваный, низкий рев Намджуна. Наверное, это первый раз на его памяти, когда он так открыто плакал. Гонимый то ли этими мыслями, то ли собственным безумием, он обнаруживает себя спустя пару дней у их дома. Ноги сами донесли, когда он вышел с работы, так что он не уверен, как так вышло. Юнги тушуется, окидывая взглядом дом и считая этажи, чтобы найти их окна. Это не трудно – к стеклу по углам до сих пор прилеплены маленькие разноцветные крабики, которых они вырезали из бумаги когда только въехали, чтобы серая, пустая квартира с только начатым ремонтом не казалась такой тоскливой. Свет, льющийся из окна спальной комнаты, пугает его и одновременно манит. Он хочет, словно мотылёк, прилететь к огню и догореть в этот раз до конца. Вместо этого он засовывает подрагивающие руки в карманы, быстрым шагом проходя мимо. К его удивлению, огонь настигает его сам. Возвращаясь в съёмную квартиру он всё четче видит рядом со своей дверью высокий силуэт по мере приближения. Надежда загорается в нём в ту же секунду, что и тушится – это не может быть Намджун, он только что был у их дома и там горел свет. Юнги хватает в кулак ключи, лежащие в кармане. Время позднее и в подъезде кроме него и незнакомца у его, твою мать, квартиры никого нет. Он проклинает перегоревшую вчера в коридоре лампочку, которая сейчас образовывает вокруг силуэта грозную тень. Делая ещё шаг вперёд, Юнги замирает, наблюдая, как этот кто-то, встрепенувшись, поворачивается всем корпусом к нему. Он ставит левую ногу назад, собираясь бежать. — Юнги! — блять, — Юнги, прошу тебя, подожди. Его не надо просить дважды, он со всех ног кидается вперёд, встречая лицом крепкую шею. Он не видит из-за темноты, но всё равно может сказать наверняка, что это он. Голос, запах и медовая кожа, холодная от свежего воздуха. Юнги не знает, зачем он пришёл, но плотно обхватывает руками. Наверное, просто инстинктивно, в попытке удержать. Плевать, если он пришел не для того, чтобы его вернуть. Даже если Юнги будет выглядеть, как отчаявшийся дурак. Ему просто хочется кричать, чтобы у него не отнимали мгновение, в котором он может дотронуться до Намджуна. Намджуна, который каменеет на пару секунд, прежде чем заключить его в медвежьи объятия, по которым Юнги так скучал каждую чёртову ночь. — Ю-юнги, я, — он заикается, опуская голову, — не знаю, я не думаю, что м-мы... Мы-ы поступили верно. Намджун продолжает говорить, хоть и сбит с толку, но это не главное, это вообще не важно. Юнги в сердце врезаются его слова. Он проглотил язык в отличие от Намджуна, не давая жалкому всхлипу вырваться из своего горла. — Юнги, я запишу нас к семейному психологу, давай? — тараторит он, шевеля подбородком волосы у его уха, пока Юнги обессиленно всхлипывает, — Это кризис, просто кризис, пожалуйста... Он лепечет, не переставая путая признания в любви с мольбами. Юнги даже не думает, отлипая только чтобы быстро открыть дверь и затолкнуть парня в квартиру. В коридоре темно тоже, хоть глаз выколи, а Намджун всё сбито шепчет, какой он был идиот, так что Юнги не находит варианта лучше, чем впиться в его мягкие, сладкие губы, срывая с них удивлённый стон, который, впрочем, быстро перерастает в такой жалкий, что плакать хочется ещё больше. Юнги понимает его реакцию, понимает, как больно-сладко чувствовать вновь ранее потерянного человека, потому что ему сейчас так же. Понимает отчаяние, с которым Намджун принимается целовать его в ответ. Будто это самый последний их поцелуй. Если приходилось бы выбирать, Юнги выбрал бы именно этот. Он всё таки позорно хнычет, чувствуя тяжёлый, требовательный язык со вкусом солëной воды. Он не уверен, чьи именно слезы попадают на их губы. Юнги прерывается, только чтобы сказать "Как же я скучал" прежде, чем Намджун берёт его прямо там, в коридоре, хватая в свои сильные руки под бёдра. Они оба теряют голос в узком проходе, наверняка перебудив всех соседей. Юнги отдаëт всего себя даже после быстрой, слабой растяжки. Намджун торопится, шепча: "Тише, котëнок", когда входит на всю длину, вырывая из худого тела Юнги громкий, разбитый скулёж. Ласковое прозвище звучит так по-родному, что он умирает на очередное: "Давай, сладкий, обопрись на меня посильнее, чтобы я мог как следует протолкнуть свой член. Поглубже, прямо как тебе нравится, да? " Нравится. Юнги и забыл, как сильно ему это нравится. До мокрых уголков глаз, до цепких пальцев на испещренной следами спине. Он тащит их на кровать как только Намджун спускает прямо внутрь, не прерываясь на душ и не церемонясь. Укладывает на лопатки, долго терзая опухшие губы, которые часами рассматривал на фотографиях из инсты. Между их животами размазана его сперма, и Намджун не выдерживает пытки, скользит только наполовину вставшим членом обратно в него, твердея уже внутри. Юнги не знает, очередной это круг или новое начало. Он не знает, но снова засыпает у Намджуна на плече. Жалко правда, что не в их кровати. Только завтрашнему дню известно, была ли это ошибка. Зато Юнги уверен наверняка и теперь вспомнил – той самой любви с большой буквы не бывает. Но есть он. Есть Намджун. И в них ещё достаточно не сказачной, совершенно посредственной и серой любви, что бы стараться.