oswego

Они встречаются во второй раз в очень странный период жизни. Россия, наверное, худший вариант для иммиграции. Страна всё ещё восстанавливается после тяжелых исторических потрясений, её только-только обратно подключили к мировым платёжным системам, новое правительство всё ещё неустойчиво стоит на ногах, внутри бродят упаднические настроения с оттенком неверия в возможность светлого будущего, репутация в мировом сообществе пошатнулась радикально и надолго. Но у Кинна отвратительные отношения с московской мафией, которая к тому же переживает неспокойные времена, а Корн не рискнёт своим оставшимся наследником, а значит, как ни парадоксально, это самый безопасный выбор. В целом в Москве многие знают хотя бы базовый английский, так что бытовую коммуникацию они вытягивают. Самым способным к русскому языку неожиданно оказывается Порче. Он схватывает на лету фонетику, набирает лексику за счёт чтения коротких книг с параллельным переводом, заминку вызывает только грамматика, но Че упёртый. Он пока продолжает учиться дистанционно по программе тайского института, но готовится переводиться на местный четвёртый курс биоинженерии. Из них четверых он привыкает к чужой угрюмой стране быстрее всего. Лето проходит. Порче впервые в жизни надевает тёплое пальто, обматывает шею широким кашемировым шарфом и греет руки о большой бумажный стакан с кофе. Хмурое небо над покрытыми рыжим золотом Патриаршими умиротворяет его. Ким по-прежнему пишет музыку. Все концерты, конечно, отменены, но с момента переезда вышло два сингла, готовится альбом. В Москве много отличных студий звукозаписи. Работать на российскую публику он не пытается — здесь его музыка не приживётся. Сам он, наверное, тоже, но ему всё равно. Его устраивает Москва. Она современная, стремительная, деловая. Она заполняет день, занимает время. Она учит подстраиваться под свой ритм, Киму это легко, потому что он тоже всегда жил в таком ритме, так что быстро научается договариваться с Москвой. Ким не скучает по Таиланду, у него нет этой сентиментальной тоски по родине, по семье. Его семья — Порче. Ким будет там, где он. Где угодно. Макао вливается в новую жизнь молниеносно. Уже на второй месяц жизни в Москве он находит братьев по разуму и вливается в какую-то местную тусовку. Он собирается закончить обучение дистанционно и далекоидущих планов не имеет, но никто не сомневается, что Макао ушлый и своего не упустит. Вегас почти уверен, что через несколько лет он откроет ни больше ни меньше коммерческий банк, как и хотел с детства. Пока же Макао прекрасно проводит время в компании новоприобретённых друзей, чей столичный лоск, на взгляд Вегаса, выглядит всё ещё немного тусклым из-за потрясений последних российских лет, но внушающим надежду. Вегас к первому осеннему месяцу гуглит ближайший психоневрологический центр и идёт за седативными. Ему трудно. Именно он принял решение бежать от семьи. И ему же труднее всех. Холодно, сыро, ново и непривычно, но это всё бы ерунда — ему просто до воя тоскливо. Психотерапевт — строгого вида красивая женщина лет сорока — говорит ему, что у него непроработанные травмы. Вегас не хочет их прорабатывать, потому что это означает позволить всей той горечи, копившейся в нём годами, вырваться наружу и похоронить его. Он сдерживал её очень долго и очень усердно — продержится ещё. Ему просто нужно найти себе дело. Он просто ещё не привык к России. Он скучает по Таиланду. Он скучает по людям младшей семьи. (Он напоминает себе, что младшей семьи, той, по которой он скучает, нет уже больше четырёх лет.) Вегас выдавливает из блистера на одну таблетку больше рассчитанной дозы, запивает холодной водой и ёжится от порыва промозглого ветра, ворвавшегося в открытое окно его комнаты.

***

— Порче? — раздаётся изумлённый возглас. Порче, пропустивший хлопнувшую дверь, вздрагивает от неожиданности, отрывается от конспекта и поднимает голову. — Токи? Он с недоверчивой радостью всматривается в знакомое улыбчивое лицо. События пятилетней давности проносятся в голове. — Это буквально последнее место на планете, где я ожидал тебя встретить. В особенности по ту сторону прилавка. Порче отмирает и звонко смеётся. Уютный магазинчик пластинок, в котором он подрабатывает последние два месяца, теряется среди шумных улиц, но не пустует. Даже сейчас, в среду в середине дня, возле стеллажа с исполнителями восьмидесятых прогуливается интеллигентного вида взрослый мужчина, а у самого входа в коробке с андеграундными пластинками, которые не удалось как-нибудь рассортировать, копается немного встрёпанная девочка лет пятнадцати. У Порче всё ещё не слишком беглый русский, но общение с посетителями однозначно идёт на пользу. Ему часто говорят, что у него хорошее произношение. Токи не сильно изменился. Такое же спокойное лицо и тёплые лучистые глаза. Волосы длиннее, чем Порче помнит, хотя он как-то находил его в инстаграме — тогда Токи совсем подстригся. Он в большой бирюзовой куртке, замотан шарфом под самый нос, вдоль груди полоска ремня поясной сумки. — Я последний раз бывал в этом магазине буквально в мае, а тут вон какие изменения. — Я устроился в начале июля, — хмыкает Порче. Токи качает головой, протягивает руку через стойку прилавка и щупает Порче за плечо. — Нет, правда реальный, не мерещится. Ну дела. Порче пожимает плечами. На стойке стоит блок с клейкими листочками, Коля отрывает один и лежащим рядом карандашом что-то записывает. — Вот, — Порче смотрит на протянутый листок. На нём адрес и одиннадцать цифр телефонного номера. — Там наша студия. Приходи вечером сегодня или на днях. Мы альбом пишем, всё равно там каждый день пропадаем. Напиши за час, мы еду закажем, и приходите с Кимом. Порче чувствует, что щёки слегка теплеют. — А ты даже не усомнился, что я здесь с Кимом, да? Коля закатывает глаза. — Умоляю. Я сомневаюсь только в том, что он прямо сейчас не сидит за одним из стеллажей или где-нибудь под прилавком, — Токи опирается локтями на столешницу и подпрыгивает, пригибаясь через неё и заглядывая под стойку. Порче смеётся и хлопает его по макушке сложенным конспектом. — Я приду, — он немного запинается. — А если… Если не только с Кимом? Токи моргает, потом миролюбиво улыбается. — Приводи. Нас много, студия просторная, места всем хватит, — в этом звучит не то чтобы завуалированная угроза, просто скрытое предупреждение. — Вы знакомы, — поспешно заверяет Порче. — Хорошо, — почти незримое напряжение в плечах Токи, скрытых объёмными рукавами, спадает. — Muse не завозили, да? — Пару дней назад купили три пластинки. Токи издаёт громкий разочарованный стон: — Серьёзно? Я четыре года гоняюсь за Muscle Museum! Порче смеётся: — Если тебе станет легче, её не было. Но я зазнакомился с парой-тройкой коллекционеров. Могу поспрашивать. К прилавку подходит интеллигентный мужчина с пластинкой Наутилусов и деликатно кашляет, Коля делает шаг в сторону и машет Порче: — Ждём вечером! — Здравствуйте! — кивает Порче покупателю. Коля вслушивается в его отчётливую «р» и поднимает вверх большие пальцы. Входная дверь впускает порыв холодного воздуха и, сопровождаемая мелодичным перезвоном китайского колокольчика, тяжело хлопает.

***

Порче не говорит, зачем они здесь. Киму говорит, очевидно. Они ждут такси, и Ким долго обнимает Порче, просто держит в своих объятиях, грея лицо в изгибе его шеи. Порче улыбается своей красивой улыбкой, прикрыв глаза и, очевидно, наслаждаясь теплом. Вегас стоит, опустив мёрзнущие руки в карманы пальто, и не смотрит на них. Макао затягивается одноразкой и выпускает клубы сладкого пара. Вегас едва заметно морщится и всматривается в стылый туман, читая номера подъезжающих машин. Молодой таксист молчаливый и безэмоциональный, но, скорее всего, потому что уставший. Вегас садится на переднее пассажирское и смотрит на его покрытые чёрным лаком ногти. — Пожалуйста, не курите в машине, — натянуто просит водитель. Порче негромко переводит на английский, хотя все в принципе поняли смысл реплики. Вегас пристёгивает ремень безопасности и прислоняется виском к стеклу. Улица стремительно темнеет.

***

Порче набивает кому-то сообщение, потом нажимает кнопки домофона. Просторный подъезд, лифт, пятый этаж, поворот, снова поворот, массивная дверь. Ким как бы невзначай располагает себя так, чтобы оказаться на полшага впереди Порче, прикрывая его корпусом. Дверь открывается. — Я знал, я знал, что это вы четверо! — орёт LDMA, маячащий за плечом Токи. Коля сияет, вытаскивает Порче из-за спины Кима и обнимает. Дима оттесняет их с дороги. — Дайте людям хоть верхнюю одежду снять, — с заметным русским акцентом ворчит он по-английски. Макао отбивает приветственно поднятую ладонь. Тогда, пять лет назад, Корн хорошо завуалированным шантажом заставил его держаться подальше от клановых дел, и он не участвовал в развернувшейся драме, но поддерживал связь с Порче и был в курсе происходящего и даже успел-таки познакомиться с сибирской мафией. Так что Макао, которого в принципе трудно заставить чувствовать себя скованно, сходу проникся к этим малознакомым людям и заразился их настроением. Что говорить, даже Ким, кажется, расслабляется и спокойно обменивается рукопожатиями с выходящими к ним из внутренней комнаты парнями. Немов, на ходу старательно собирающий длинные волосы в хвост, неуклюже машет рукой и кривовато из-за зажатой в зубах резинки улыбается. Никита подпирает тяжеленную дверь диджейской рубки стулом. Металлические ножки противно скрежещут, когда стул предательски проезжается по полу и упирается в косяк. — Курьеру откройте! — доносится из глубины рубки раскатистый голос. Никита с довольным «еда-а!» спешит к экрану видеодомофона высматривать курьера. Даня хватает с дивана, на который падают Коля с Порче, скомканную футболку и кидает в зияющий дверной проём: — А ты прикройся, стыдоба! Из диджейской рубки, естественно, спотыкаясь о стул, выходит Рома с футболкой, пойманной и перекинутой через плечо. У него влажные от пота волосы и широкая клыкастая улыбка за рыжеватой бородой. Как тогда, только сегодня не вымученная, утомлённая — яркая, радостная. У Вегаса кровь шумит в ушах. Ладони в карманах так и не снятого пальто стискиваются в кулаки. Он вспоминает душный бангкокский вечер, и жуткую грозу, и перестрелку, в которой погибли и свои люди, и старшей семьи, и жаль было и тех, и других, потому что бой был неравный и несправедливый, хотя последнее, чего Вегас хотел бы для старшей семьи, это справедливости. Вспоминает, как раненый, униженный, бессильными пальцами цеплялся за его крепкую руку, пока Рома надёжно поддерживал его. Отец тогда потребовал ответов, информации, отчёта по каждому убитому союзнику, разразился жалящими оскорблениями. Рома не понял ни слова на тайском, но очень однозначно интерпретировал интонацию и совсем побелевшее лицо Вегаса. Он выразительно закатил глаза и повернулся — повернул их обоих — к Кану спиной, намереваясь отвести Вегаса к медикам. Отец, конечно, сорвался, вскинул пистолет. Вегас в тот момент искренне готов был принять последнюю пулю. Он собрал все оставшиеся силы и выпрямился, желая хоть раз в жизни встретить гнев отца с гордо поднятой головой. Локи в упор посмотрел на Кана и покрутил пальцем у виска: — Твой сын ранен, еблан. И своими игрушками, и своим эго будешь трясти потом и без меня. Один из его людей выбил у Кана оружие и заломил ему руки. Вспоминает, как отключился от боли, пока ему вытаскивали пулю из плеча, и очнулся тоже от боли, опираясь на широкую грудь, а Рома мёртвой хваткой удерживал его трясущуюся руку. Вспоминает, как давился своим неуместным влечением, обжигающе горьким желанием, перебивающим даже боль, как купался, тонул в чувстве безопасности, пока Рома держал его. И кольцо, бледно-жёлтую полоску поперёк безымянного пальца как раз той руки, которая фиксировала его предплечье, помнит тоже. Вегасу хочется никогда сюда не приходить, никогда сюда не приезжать. Рома зажмуривается и громко чихает, Коля издаёт возмущённый звук, не глядя нащупывает на низком столике баллончик антисептика и распыляет в сторону Локи. Порче смеётся, Рома фырчит и трясёт головой. Вегас смотрит на его рельефный торс, напрягающийся, когда он поднимает руки, чтобы натянуть футболку, отводит глаза и начинает расстёгивать пальто. Макао проходит мимо и плюхается на диван рядом с Порче, перегибается через него и Токи, изо всех сил тянясь к выставленной для хлопка ладони Ромы. Ким решительно отпихивает Макао к краю и усаживается справа от Порче, притягивая его к своему боку и шепча на ухо что-то, от чего Порче сначала слегка зависает, потом мило мяукает и ласково бодает его головой в плечо. — Омерзительно, — комментирует Макао. Коля наклоняется вперёд и чуть вбок, лицом к Макао, смешно морщит нос и согласно кивает. — А сам! — упрекает Даня. Порче ахает и хватает правую руку Коли, рассматривая маленький золотой обруч. Рома смотрит в упор, вопросительно подняв брови. Вегас дёргает уголком губ и слабо пожимает плечами.

***

Они разговаривают много, долго, делятся новостями. Макао сообщает о падении младшей семьи и интригах Корна. Киму, наверное, есть много что добавить, но он в основном молчит. Порче заламывает пальцы и сухо рассказывает о матери и брате. — А я-то думал, это мы живём в симуляции, — присвистывает Даня. — Ты не захотел попытаться увезти её? На лице Порче появляется выражение глубокого сожаления. Ким злобно зыркает на Лазарева, тот выставляет ладони вперёд. — Она чужая. Просто чужая женщина. С ней брат, и… ну, я верю, что он сможет защитить её. Он любит её, потому что помнит из детства; я не помню. Она меня тоже не помнит. Ну, мне так сказали. Я не знаю. Я не хочу быть там, — он хрустит суставами. Ким мягко перехватывает его руки и переплетает их пальцы. — Его снова похитили, — продолжает он за Порче. — У меня… были основания предполагать, что за этим стоял мой отец. — Весело у вас, — отзывается LDMA. — Я никогда не хотел участвовать в делах семьи. Но я никому не позволю угрожать Че, — просто отвечает Ким. Рома складывает пальцы в замок и с невесёлым смешком тянет: — Вы, конечно, ёбнутые наглухо, что решили иммигрировать именно сюда именно в этот период. — Отчаявшиеся, — поправляет его Токи. — Не ёбнутые, отчаявшиеся. — Да нет, выбор характеристики правильный, — снова подаёт голос Ким. — Переезжать в страну в фазе послевоенных гражданских и этнических волнений было определённо самым ебанутым решением, которое я принимал в своей жизни. — Мне нравится здесь! — возражает Порче. — Это смена фокуса, — пожимает плечами Немов. — Там было неспокойно, и вы были в центре опасности. Здесь тоже неспокойно, и это знакомо и не пугающе, но теперь вы наблюдатели. Макао слегка пинает Вегаса в голень. — Ешь, — вполголоса говорит он. Вегас пожимает плечами и послушно тянется за куском пиццы. Он не голоден. Он думает, что забыл вечером выпить таблетки. Он почти не участвует в общем разговоре. Он в целом в последние годы много молчит. Слова копятся где-то под диафрагмой, бьются о мышечный корсет, но выхода не находят. Его слово когда-то имело вес; теперь его слова ничего не значат, так зачем сжигать кислород? Локи сидит в полутора метрах прямо на полу, подогнув под себя одну ногу и обняв вторую. Они разговаривали, вспоминает Вегас. Тогда, больше пяти лет назад, в прошлой жизни. У них было странное взаимодействие. Локи не поддавался ни на язвительность Вегаса, ни на вежливость. Он распознавал ложь — точнее, ему было всё равно, если Вегас лгал. У них было своё дело, они закончат его и уедут, а Вегас останется в паутине лжи, которую наплёл, и только зря потратил силы, потому что в эту паутину никто не попался, и вот он, неудачливый паук, засохший кокон посреди этой сети. Локи смотрел насмешливо, щерился улыбкой, не признавал авторитетов, не переходил границы, играючи заставлял всех считаться с собой. Его группировка звала себя локибэндом, стаей, они шутили только им понятные шутки, заразительно хохотали, играли в шахматы с Корном, притупили подозрительность Кима до того, что он пустил их в свою студию и подпустил к Порче. В студии гремели бас-гитары, звучали то высокие ноты, то гроул, за три недели, проведённые в Бангкоке, они умудрились свести трек и научить Порче играть на барабанной установке. Они вели переговоры, торговались, выбивали партии за партиями, налаживали импорт нужных им товаров. Они первыми распознали подделанные отчёты, они предупредили Вегаса о двойной игре партнёров, они помогли отбить ангары старшей семьи с оружием для филиппинских повстанцев. Локи был лидером, каким не был Вегас. Он был вожаком. Вегас тянулся к нему, сам себе в этом не признаваясь. Локи лениво отвечал на его колкий флирт, выдыхал дым с запахом жасмина и мяты, мелодично напевал строчки на языке, который Вегас не понимал. Они разговаривали. Они спорили, потому что Локи был максималистом, но верил в лучшее, а Вегас считал себя скептиком и верил только во власть. Но, даже когда он был с ним не согласен, Рому хотелось слушать. У него был другой взгляд на мир, своё мнение на любой счёт. Он не ленился искать информацию, не стыдился признавать, что не разбирается в чём-то. Вегас сам не заметил, как снял свои маски перед ним. Рома не осуждал, не давал советов, не искал мотивов его поступков. Рома понравился его ёжику. Он смешно фыркал и перекатывался в ладони, открывая пузико, подставляясь под почёсывания. «Я однажды притащил полудохлого ежа из городского парка и банку смеси личинок, кузнечиков и прочей съедобной дряни, — вспомнил он. — Маша тогда жутко ругалась. Она терпеть не может таких насекомых, а тут банка. Она отвезла нас с ежом в ветклинику, потом отправила меня делать прививку от бешенства. Ежа в итоге я выставил в инсту и отдал фанам, паре ребят, у них своя ферма». «Маша?» «Жена», — просто ответил Рома, а у Вегаса почему-то ёкнуло сердце и немного свело горло. Рома сунул правую руку в банку с сушёными сверчками, и Вегас вдруг понял, что означало кольцо, которое он замечал, но не интерпретировал. А потом они уехали, а ещё позже до Вегаса дошли вести, что началась война. Это было так далеко и так странно — вся их жизнь была ежедневной войной, но где-то там взрывались ракеты и боролись люди, и это казалось таким диким, не страшным, но как будто ненастоящим. А потом уже стало не до того — у отца была своя война, и Вегас вёл её вместе с ним, только чтобы закончить её расстрелянным в упор и зачем-то чудом выжить — стараниями брата родного и брата двоюродного. Удивительно, он понимает сейчас, что за все эти месяцы в России никто из них ни разу не вспомнил о тех событиях и том знакомстве. Сначала они опасались погони, потом поднимали личные международные связи и искали способы совершения валютных операций в опальной стране, потом утрясали бытовые вопросы. Наверное, ещё месяца через два им пришло бы в голову, что и здесь они не совсем одиноки. Но стая сама нашла их. То ли транквилизаторы, то ли горячий чай, то ли полузабытое и отчаянно нужное чувство безопасности делают своё дело. Вегас обмякает в мягком кресле-мешке, баюкая в руках ещё тёплую кружку, приваливается к стене. Глаза слипаются. В голове так хорошо пусто, на фоне белым шумом звучит размеренная беседа Кима с кем-то из ребят, кажется, они говорят о гитарах, Вегас разбирает пару брендов. Ваня настукивает по столешнице замысловатый бит, когда Порче поднимает руку, привлекая внимание, потом прижимает палец к губам и кивает на Вегаса. — Он плохо спит, — шёпотом делится он. — Предполагалось, что ты будешь спать достаточно хорошо, чтобы не замечать, как проводят ночи другие люди, особенно учитывая, что у нас разные квартиры, — ворчит себе под нос Ким. Порче пихает его локтем в бок. Рома смотрит на Вегаса и снова, в который раз за вечер, отмечает заострившиеся скулы, тёмные круги под глазами, скорбно опущенные уголки губ. Разрумянившийся от тепла, но всё равно бледный, куда бледнее, чем Рома помнил его. Макао натягивает на лицо воротник футболки и отчаянно зевает. — Вовремя он, конечно. Нам бы всем уже домой. — Оставьте адрес, — просит Локи. — Я отвезу его потом. Он ловит внимательный взгляд Порче и показательно отпивает остывший чай.

***

Вегас просыпается резко, вздрагивает. В комнате тихо и полумрак, из источников света — окно, в которое бьёт уличный фонарь, и светодиодная лента вдоль плинтусов. Он лежит на диване, укрытый пледом, хотя помнит, что заснул на пуфике у стены. Ему немного душно и хочется курить. Он облизывает сухие губы и поворачивается на правый бок, подкладывая ладонь под щёку. На пуфике, том, в котором заснул Вегас, закинув ногу на ногу, развалился Рома. У него в руках телефон с приглушённой подсветкой экрана, в ушах наушники. Время от времени он делает свайпающее движение и над чем-то беззвучно смеётся. Вегас смотрит на него и думает о том, что ненавидит свою жизнь. Сердце-предатель быстро стучит в груди. Может быть, это просто чувство безопасности. Сокрушающее, поглощающее. Может быть, эта тёмная комната кажется надёжнее всего мира. Может быть, он просто устал и слишком много чувствует. Глаза жжёт непролитыми слезами, он жмурится и дышит ртом. Наконец он издаёт глубокий прерывистый вздох и садится, скидывая плед, спускает ноги на пол. Рома тут же поднимает голову на него и вытаскивает наушники. — Привет, — хриплым со сна голосом бросает Вегас. Ему хочется добавить что-то идиотское вроде «надо было меня разбудить» или «извини, что задерживаю», но он этого не делает. Рома запускает по полу в его сторону бутылку воды. — Третий час ночи, — отвечает он на незаданный вопрос. — Спи ещё, этот диван норм. Утром сгоняем на завтрак в «Буше», тут недалеко. Вегас заторможенно анализирует его слова. — Хочу курить, — говорит он. Рома зевает, потягивается и поднимается на ноги. — Окей. Одевайся, пошли. Вегас непонимающе смотрит в ответ. — Здесь нет балкона, — объясняет Рома. — Нам на десятый этаж. Или на улицу, если ещё придётся идти за пачкой. В голове наконец-то проясняется достаточно, чтобы Вегас мог последовательно реагировать на информацию. — У меня в пальто, — он трёт лицо ладонями. — Открой окно, пожалуйста. Душно. В открытом переходе между подъездами холодно. Ночь безветренная, пасмурная, накрапывает дождь. Вегас затягивается едким тёплым дымом и стряхивает пепел в разверзшуюся темноту под балконом. Рома молча стоит рядом, пряча ладони в рукавах объёмной куртки. — Не смотри, — просит Вегас, чувствуя на виске сверлящий взгляд. — Ты так ёбнешься, — сообщает ему Рома. — Россия в целом лучшее место на планете, чтобы красиво сойти с ума, так что ты и сам по себе ёбнешься, и антураж тебе поможет. Наверное, это мышечная память. — Там надо было остаться, да? — вызывающе вырывается у него. — Ждать, когда мой дядя убьёт моего брата? Или наблюдать, как новый глава подложил всю младшую семью под старшую — буквально? Я ёбнусь? А Порш не ёбнулся, раз продал всё — от своих убеждений до своего брата — за власть и игры? — Ты перевираешь мои слова, — Рома снова зевает. — Я даже не обмолвился о ваших семьях. Тлеющие искры обжигают пальцы. Вегас тушит сигарету о металлические перила, кидает бычок в стоящую сзади на подоконнике жестяную банку и закуривает новую. — Тебе плохо здесь. — Спасибо, я в курсе. — Мне начать рассуждать о детских травмах, или о них ты тоже в курсе? Вегас перегибается через перила и смотрит вниз. — Поговори со мной, — предлагает Рома. Вегас смеётся и смотрит на него из того же положения — снизу вверх. — О чём поговорить? О том, что младшей семьи больше нет? О том, что я всю свою жизнь боролся за то, что у меня отняли по щелчку пальцев? О том, что я, блять, хочу в Таиланд, потому что здесь мне одиноко, пусто и холодно, что у меня нет дома и больше нет ни цели, ни смысла в жизни, ни планов на эту жизнь? Что ты хочешь от меня услышать? Что я скучаю по отцу и одновременно жалею, что это не я его убил? Он чувствует горячие слёзы. Он выпрямляется и со злостью утирает их. — Порче романтик, ему нравится здесь, — с горькой насмешкой продолжает он. — Ему тяжело из-за ситуации с Поршем, конечно, но, думаю, это тоже в своём смысле приносит ему удовлетворение. Будто герой второсортной драмы, знаешь. Сама атмосфера доставляет. Киму плевать, он будет там, где Порче. Для него дом это один человек. Макао гибче, он вольётся в любое общество, везде найдёт своих. Уже нашёл. Для него любые повороты судьбы — просто интересные события, с которыми он справится. А я не справляюсь. Я устал. Рома молчит. Вегас делает затяжку. — Как плечо? — М? — вопрос сбивает с толку. — Плечо. В прошлый раз тебя ранило. Как рука? Двигательная активность восстановилась, нет тремора? Вегас непроизвольно на пробу вращает плечом, хотя и прекрасно знает, что всё давно зажило. — Всё нормально. Я по-прежнему могу стрелять и всё такое. — Хорошо, — Рома прислоняется поясницей к перилам. — Когда закончилась война, оптимизма почти не осталось. Я вообще-то не склонен к фатализму, но даже мне тогда уже казалось, что мы все ошиблись и ничего построить мы не сможем. В стране была одна большая мафия, а лично мы сотрудничали в той мере, при которой могли защищать своих людей и одновременно не поступаться своими принципами. Потом случился большой раскол. Многих сажали, потом освобождали, потом сажали других. Я отошёл от дел, сосредоточился на протестах, которые становились всё масштабнее. Мы помогали людям, как могли, параллельно писали музыку. Маша осталась в мафии, провела несколько слияний с другими группировками. Она вела борьбу с режимом по-другому, возможно, умнее и хитрее. Именно на её деньги мы оплачивали активистам адвокатов, шелтеры, отправляли гуманитарку в регионы, где протесты перерастали в чудовищные столкновения с властями. Примерно тогда же мы развелись. Вегас берёт новую сигарету. От холода начинают дрожать руки. — Я очень боялся потерять веру в людей. Я не люблю свои страхи, я обычно стараюсь смотреть им в глаза, потому что так они теряют силу. Но взглянуть в глаза этому страху в какой-то момент означало просто трезво посмотреть на мир. Дать себе увидеть миллионы людей, равнодушных к чужим трагедиям, ненавидящих всех вокруг. Я долго думал, что всё произошедшее за последние годы являлось продуктом ненависти, но потом я внезапно осознал, что это не так. Это всё было результатом любви — ослепляющей и глупой, но любви. Люди не просто ненавидят что-то, они ненавидят из желания защитить то, что любят. Если убедить человека в том, что его любимым людям или вещам угрожают, то он пойдёт убивать и уничтожать. Блять, ты же замёрз. Рома стаскивает с себя куртку и заворачивает в неё Вегаса, которого бьёт крупная дрожь. — Пошли отсюда, — он направляется к двери. Вегас хватает его за голое запястье. Он сам не понимает, что побудило его, но Рома оборачивается. Они стоят в полуметре друг от друга, глаза давно привыкли к темноте, и Вегас видит его вопросительно приподнятые брови и морщинки между ними. Вегас немного выше. Рука бессильно падает вдоль тела, Вегас делает шаг назад. — Пошли. У тебя руки ледяные. В комнате холодно. Вегас снова опускается на диван, откидывает голову на спинку и вглядывается в потолок. Рома закрывает окно и, по звукам, опять падает в кресло-мешок. — Что мне делать? — В данный момент — ложиться спать, — отзывается Рома. — Глобально — забей на всё. — Предлагаешь мне всех простить? К этому был твой монолог о любви? — ядовито интересуется Вегас. — Нет. Вопрос не в прощении, а в целесообразности процесса варки в одних и тех же мыслях. Ты можешь не прощать, но забить. Ты пытаешься запереть свои эмоции, а надо принять их и пережить, позволить себе чувствовать. Из тебя не получилось бездушной машины, смирись с этим, твой отец проиграл в битве с тобой. Вегас вздрагивает. На глаза совершенно внезапно набегают жгучие слёзы. — Переключись на созидание. Это трудно. Разрушающая любовь очень простое и понятное чувство. Но имеет смысл только любовь созидательная. Вегас ложится набок, всё ещё упираясь ногами в пол, и делает прерывистый вдох. Рома сидит, опираясь локтями на колени, и смотрит на него. — Мне страшно, — признаёт Вегас. Рома кивает. — Это нормально. У тебя была жизнь, которой вообще-то не должно быть ни у кого. — Ты тоже был в мафии. Локи разводит кистями рук: — Потому и говорю. Это паршивый мир. Я пытался использовать его во благо, потому что в стране, где закон фикция, добро по закону получается не всегда. Но теперь мы строим другую страну. Я музыкант. Только музыкант. Вегас на несколько мгновений прикрывает глаза. — Меня это так просто не отпустит. — Я не говорил, что будет просто. Вегас слышит шорох и чувствует присутствие и открывает глаза. Рома опирается спиной на край дивана и закидывает локоть на сиденье рядом с плечом Вегаса. — Я не смогу победить, если сдамся? — шёпотом спрашивает Вегас, вспоминая слова, которые когда-то говорил ему… кто-то. Мама или отец. Он не помнит. Рома слегка запрокидывает голову назад и косится на него. — Тебе вообще не обязательно бороться. Созидание, помнишь? Битва прекратится, как только ты выйдешь из неё, — его губы снова растягиваются в озорную улыбку-оскал. Вегас хочет верить ему. Он хочет подумать о вечной тревоге, давно и прочно когтями вцепившейся в его мозг, но отступающей под силой уверенных слов Локи. Но думает о том, какая красивая у него улыбка. — И ещё: живые и близкие важнее чужих и мёртвых, — добавляет он серьёзно и веско. — У тебя есть брат. Не воспринимай это как само собой разумеющееся, — за его глухим тоном стоит что-то личное. Вегас не знает, но распознаёт застарелую боль и не решается задать вопрос. И почему-то его прорывает. Он обхватывает Рому за шею, вжимается лицом в его плечо и плачет. Бесшумно, без истерики, молча сотрясаясь от тихих рыданий. Рома находит у своих ключиц его судорожно стиснутый кулак и берёт в свою ладонь. В комнате всё ещё холодно. Вегасу всё ещё страшно. Но на правой руке Ромы нет кольца, он мягко поглаживает запястье Вегаса. Его плечи тоже дрожат. Вегас расслабляет кулак и несмело переплетает их пальцы. Рома несильно сжимает его руку в ответ.