don't forget about me.

Утро в Англии как обычно встречало тебя холодом, пробирающим до костей, дождем, что бил по окнам так, будто бы ему не терпелось ворваться в дом, и туманом, который можно было застать на улицах города только тем, кто любил вставать спозаранку. Я была не из таких. Точнее, я ненавидела вставать по утрам в последние пол года моей жизни. Моя семья любила говорить иначе: только дай ей волю и она не встанет вообще. По началу, все это воспринимали как шутку. И только лишь когда я перестала выходить из своей комнаты на протяжении сорока восьми часов, родители вспомнили эту фразу и начали бить тревогу. К счастью, или к сожалению, со мной все было хорошо. В каком-то определенном смысле. Но, знаете, если бы мне и правда выдалась возможность больше никогда не вставать по утрам, я бы непременно ей воспользовалась. И не потому что я не люблю утро, как люди, к примеру, не любят понедельники. Говорят, они всегда самые тяжелые на неделе. Нет, дела обстоят гораздо проще. Я просто не видела смысла в том, чтобы вставать. И двигаться дальше. Делать какие-то дела, разговаривать с кем-то, заниматься любимыми вещами, которые раньше доставляли мне удовольствие. Я не хотела выходить на улицу, заходить в свое любимое кафе, разговаривать с Майклом, его владельцем, хотя раньше я приходила к нему в любом виде и в любом состоянии. Знаете, довольно милый мужчина. Всегда угощал меня кофе и булочкой с малиновым джемом. Я долго не могла признаться ему, что ненавижу малиновый джем. Потом он мне даже как-то полюбился. Я не хотела делать ни одну из тех вещей, которую делала раньше. Ну, а совершать что-то новое мне попросту не хватало сил. Иными словами, я не хотела жить. Это осознание пришло ко мне не сразу. Сначала я не понимала в чем дело, потом я не знала как двигаться дальше. И лишь спустя какое-то время до меня все-таки дошло, что я не просто не знала как это делать. Я не видела в этом смысла. Чашка кофе уже давно не грела руки, да и сам напиток был остывшим. Я хотела спуститься вниз и заварить себе еще одну, чтобы выглядеть немного бодрее, но поняла две вещи. В меня не влезает абсолютно ничего. Я не хочу спускаться вниз. Не могу сказать, что этим утром я выглядела чуть менее свежее, чем во все остальные дни. Я даже перестала понимать, высыпаюсь я или нет, потому что спала практически всегда. Во все остальное время я либо слушала музыку, пропуская все слова мимо себя, или смотрела фильмы, где все разговоры актеров точно так же утекали от меня. Иногда, если погода позволяла, я с книгой под мышкой выходила в сад, где садилась на удобную качель — единственный предмет нашего интерьера, который был сооружен лично моим дедушкой. Когда-то это была моя любимая качель. Не могу ее назвать таковой сейчас, потому что любовь к каким-либо вещам я утратила пол года назад. Вам наверняка интересно, что же такого в моей жизни случилось в эти чертовы пол года назад. Ответ прост и одновременно сложен. Там осталась вся моя жизнь. — Алиса. — позади себя я слышу мягкий женский голос, принадлежащей моей матери. Встречаться с ней взглядом мне не хотелось. Потому как я знала: стоит ей посмотреть на меня и в ее глазах будет читаться жалость. И сожаление. Как будто на моем лице написано то, что я нуждаюсь в помощи в виде страдальческого выражения лица. Я все еще стою и по тупому пялюсь в окно, хотя из-за капель дождя вид на улицу был размыт. В какой-то момент я даже надеялась, что это поможет, но к сожалению, сидеть на стуле и смотреть в окно месяцами, как у Беллы из Сумерек у меня не получилось. На мое плечо легла мамина ладонь. — Милая. Я попросила мистера Джеймсона подождать тебя снаружи, пока ты не будешь готова ехать. — Мама приобнимает меня за плечи и заглядывает в мое лицо. Я нехотя отворачиваюсь. Я знаю, как ее ранит этот жест, как ее ранит то, что я закрываюсь от нее, но я абсолютно ничего не могу с собой поделать. — Спасибо, мам. На улице плохая погода, надеюсь, Джеймсон не простудится, — откровенно говоря, мне было немного все равно на нашего водителя, как бы это не звучало по плохому. Но я знала, что если скажу ей в очередной раз короткую фразу, это ее добьет. — Дай мне еще пару минут. Я соберусь с мыслями и мы поедем. К тому же, мне надо перепроверить, ничего ли я не забыла. Знаешь, не хочу показать себя в полной красе безответственности в первый день перед новыми работодателями. Я натягиваю подобие улыбки и судя по тому, как моя мать улыбнулась в ответ, я поняла, что ее она сочла на уровне допустимой. Это означало, что я более менее в порядке. Она забирает из моих рук кружку с кофем, но из комнаты не выходит. Между нами виснет напряженное молчание, которого я просто на дух не выношу. Потому что это значило одну вещь: моя мама опять не знает, как подступить ко мне со своими расспросами. Если бы это были вопросы о погоде, я бы еще поняла. Но то, о чем обычно говорит она каждый раз, заходя в мою комнату, оставляет на моем и без того еле живом сердце очередные раны. — Послушай, может быть ты... спустишься вниз? Там собрались все, я подумала, что ты захочешь... — каждое слово моей матери дается ей с огромным усилием. Я вижу это. Но и мне совсем не хочется говорить. Однако я стараюсь настроить себя на самый дружелюбный тон и перебиваю ее. — Мам, если ты не возражаешь, то я побуду одна. Я знаю, сейчас спущусь вниз, и они будут провожать меня молчаливым взглядом от самого начала ступенек и до тех пор, пока я не выйду из дома. А потом все будут качать головой и говорить: "Господи, бедный ребенок. Она еще не оправилась от прошлой потери. И как же она будет в этот раз?" — Я пыталась быть вежливой, правда. Пыталась все это время отвечать матери тихо и спокойно, как будто это событие больше не имеет в моей жизни никакого значения. Но она даже не подозревала как сильно я была зла если не на нее, то на всех членов моей семьи, у которых, казалось, полностью отсутствовали какие-либо признаки эмпатии. Они говорили и делали все то, что нельзя было. Ни в коем случае. — Да, конечно, я понимаю… — Если понимаешь, то тогда зачем каждый раз предлагаешь одно и тоже? — рявкаю я от бессилия. Вижу виноватый взгляд матери и то, как неловко она вертит в руках эту несчастную кружку. Тут же корю себя за то, что не умею держать себя в руках. — Извини. Я просто хотела, чтобы никто не знал об этом. А ты рассказала всем. Одного не пойму, зачем. Думаешь, мне так легче? Ни минуты. Я отворачиваюсь, чтобы не видеть, как она смотрит на меня, в жалкой попытке оправдаться. Я знаю, что это это она рассказала всем о том, что решила подыскать мне новую работу. Чтобы я попробовала все сначала. И сейчас все мои родственники пришли поддержать меня в моих начинаниях. Вот только одно они упустили. Никого из них я ни за что не хотела видеть. — Мы твоя семья, Лис. Ты закрылась от всего мира, оборвала связь с друзьями, перестала выходить куда-либо. Я подумала, что мы, твои родные люди, сможем хоть как-то подбодрить тебя. В мое поле зрение попала и без того идеально сложенная сумка. Я принялась активно ковыряться в ней, чтобы хоть как-то снять напряжение. — Я прекрасно себя чувствую, мама. Дай мне пять минут, всего пять минут и я спущусь вниз. Ко всем. Ладно? Хочешь, я обниму всех, пожелаю всем доброго утра и все в том духе. Даже кофе могу со всеми попить. Тебя устроит это? Попытки успокоить себя раскладыванием вещей в идеальном порядке потерпели крах. Я обессилено вздохнула и уставилась на мать, разводя руками и как будто спрашивая: «Ну что ещё тебе надо, женщина?» — Доченька… — Произошло самое худшее. Моя мать принялась меня успокаивать. Она садится ко мне на диван и берет мои руки в свои. — Все эти пол года ты сама не своя. Я понимаю с чем это связано. Понимаю, как ты отреагировала на то, что я подсунула тебе новую работу. Но пойми, хоть кому-то из нас надо было действовать. Мне было больно смотреть на тебя такой… разбитой. Не желающей жить. Я подумала, что ты сможешь найти успокоение в чем-то новом и при этом знакомом тебе… Дочка. Надеюсь, это поможет тебе хоть немного забыть про…. — На этом моменте я закрываю глаза. Все тело напрягается. Нет, мама, нет. Не говори это. — Марка. Я моментально выдергиваю свои руки. Глаза открываются и я знаю, сейчас мой взгляд холоднее любого айсберга. Я прощала ей любые темы, она знала, что говорить со мной можно обо всем. Но не о нем. Нельзя было вот так просто нарушать обещание. Я отвернулась от неё, скрестив руки на груди, будто ребёнок. Видеть ее совсем не хотелось. — Я выйду через пять минут. Закрой за собой дверь. Я слышала ее шаги. Как она дергает дверную ручку и та издаёт противный скрип. Дверь не открывалась, а значит, она все ещё ждала, когда я повернусь к ней. Но я не повернулась. И дверь закрылась. Едва она выходит, я падаю на кровать, прижимая к себе моего любимого игрушечного пингвина, размером с меня. Как будто бы, обняв его, я спасусь от всего мира. Я чувствую, как глаза наполняются слезами, как они размывают идеально накрашенные тени и тушь. Но я ничего не могу с собой поделать. Одно его имя будет вызывать во мне такую реакцию даже спустя сотни тысяч лет. Я ненавидела себя. За то, что не смогла это пережить. За то, что сейчас плачу, уткнувшись в детскую игрушку, как маленькое дитё. За то, что сегодня я опять устраиваюсь сиделкой для такого же человека, с которым провела последние два года жизни. Но я не чувствовала себя идеальным кандидатом. Потому что я знала, едва у меня на собеседовании спросят про мой прошлый опыт работы, то в эту же минуту я буду сидеть перед ними, размазывая сопли и слёзы по всему лицу, усердно утираясь платочками и…а что говорить? Что я до сих пор храню память о прошлом человеке, за которым я ухаживала, с которым находилась каждый день, каждый час и каждую минуту, который стал для меня ближе, чем кто-либо на этом свете? Которого я любила, люблю и буду любить пока сама не уйду на тот свет? Боже, да они в этот же момент выгонят меня за порог, потому что подумают, что я ненормальная. Я ненавидела себя. Целиком и полностью. Но больше всего я ненавидела жизнь. Полную несправедливости, разочарования и всякого дерьма. Я усиленно утираю слёзы, стираю напрочь идеальный макияж, и пытаюсь нащупать в тумбочке то, что поможет пережить мне этот день и не рехнуться. Профессионально скрученный косяк попадает в мои губы. Едкий дым попадает в мое горло. Нос заполняет запах травки. А в голове по прежнему стоит его образ. Я попала на работу к семье Армстронгов невинным ребёнком, полным энтузиазма к жизни, тягости к знаниям и всему прочему, чем ещё может быть наполнен ребёнок, выросший у долбанных аристократов. Взяли меня случайно. Я так думала по началу. Потом, конечно же поняла, что это все подстроили мои родители, которые выгнали меня из дома после моей первой и единственной оплошности. Я напилась после успешной сдачи экзаменов и домой меня волочила незнакомая мне компания парней, а теперь представьте лицо моих родителей, которые тогда встретили меня на крыльце дома. Я даже не знала, кого они были готовы разорвать в клочья первым, меня или тех бедных парней, чьи имена я не знала. И после этого случая их даже не видела. Тогда я, в силу своей гордости, упрямости, эгоистичности (читать как набором всего, что мне досталось от семьи), поссорилась с ними так, как не ссорилась ни с кем и никогда. Неделю ночевала у своей подруги, а когда очнулась и ужаснулась от непривычных мне условий, приползла на коленях к родителям. Это было весьма унизительно, но ничего другого мне не оставалось делать. Новость разлетелась по всему маленькому городку, родители больше не хотели отправлять меня учиться за тысячу километров в лучший университет страны и решили оставить меня прозябать лучшие годы своей жизни дома. И быстро нашли мне работу. Как сейчас помнится то, как я светилась вся от счастья, ведь про то, что именно мне придётся делать и что это вообще была за работа, мне не говорили. Но учитывая род занятий моих родителей, я думала, что это будет какой-то ресторан или… в общем, меня ждало полное разочарование. Я зашла в их дом и сначала увидела девушку. Статную, высокую, красивейшую девушку в моей жизни. «Интересно, вся ее съеденная еда попадает сразу в туалет, или у неё прирожденное?» - тогда подумала я, не сводя с неё глаз и бесстыдно разглядывая шикарную фигуру незнакомки, пока та о чем-то говорила с моими родителями. Увлечённая красотой дома и девушки, я даже не вслушивалась в их разговор, убежденная в том, что меня ждёт лучшая работа в моей жизни. А потом появился он. Выехал на кресле, остановившись подле меня и придирчиво начал осматривать с головы до ног. В зубах у него была сигарета, дым от которой попал мне в нос, отчего я зашлась в приступе кашля. Он рассмеялся. — Дорогая сестра, ты что, хочешь, чтобы за мной присматривала малолетка? Помню, тогда мои родители поперхнулись воздухом от такой наглости. Женщина, которая оказалась, по всей видимости, его сестрой, возмущённо шикнула и уставилась извиняющимся взглядом на моих родителей. А он все также продолжал смотреть на меня. Я помню первый день работы. Как ушли мои родители и как Эмилия, его сестра, объясняла мне тонкости ухода за…параплегиком. Как я пялилась на него, не в силах отвести взгляд, или наверное потому что находилась в состоянии шока, от осознания того, что работать мне придётся сиделкой. Я помню, как он пускал колкие фразы в ответ на каждое мое слово, а если я спрашивала что-то, о чем не знаю, он закатывал глаза так, словно это должен был знать каждый пятилетний ребёнок. А потом его сестра оставила нас одних. Клянусь, это были худшие часы в моей жизни. Я ненавидела Марка Армстронга всей своей душой. Как же горько осознавать то, что потом я его полюбила. С ним в первый раз я попробовала абсолютно все, что до этого мне было делать нельзя. Свою первую сигарету я скурила через две недели своей работы с ним. Это был глупый спор, в котором если я проиграю, я должна была выкурить целую сигарету. До этого я никогда не курила. С ним я попробовала алкоголь, впервые после того случая после экзаменов, он же и дал мне попробовать траву. С ним я посетила первый в своей жизни клуб, с ним я гуляла всю ночь напролёт и вообще, с Марком Армстронгом я совершала такие вещи, что узнай бы мои родители об этом, я даже не знаю, какая остановка была бы для меня следующей. Громкий стук в дверь вырвал меня из воспоминаний. — Черт. — пепел от скрученной сигареты попал на дорогущее постельное белье. — Вот же черт. — Алиса, дорогая, мистер Джеймсон ждёт тебя. Опаздывать на собеседование - дурной тон, — за дверью послышался голос отца и я едва не побледнела. Сразу прикинула, что если он откроет дверь, то увидит меня с косяком в руке, с запахом травки на всю комнату и с испорченным одеялом. Фиг с ним, с одеялом. Мне точно не жить. — Па, бегу. Документы забыла положить. — судорожно стряхиваю пепел и тушу окурок о тумбочку. Не дай бог увидят. Встаю и только у двери понимаю, что от моей десятиминутной истерики у меня смылся весь макияж. Твою мать. Быстро смываю его чем под руку попадётся, глубоко вздыхаю и поправляю брючный костюм. Была не была.