Одуванчик

Наш мир странный. Не то, чтобы другие миры были лучше, если они, конечно, существуют, но мне кажется, что наш мир худший из всех существовавших. И даже не из-за политиков, плохой экономики, бедности или каких-то других национальных проблем, а из-за этой ужасной болезни. Когда родители увидели меня в роддоме, они плакали не от счастья или облегчения, а от ужаса и горя. Врачи толпились вокруг моей мамы на операционном столе, зашивая ей живот, изредка охая и ахая, пока одна из них держала кричащего младенца на руках и успокаивала родителей. Все, конечно, пытались убедить их в том, что со мной все в порядке, что я здорова, но не думаю, что любой человек, родитель, успокоился бы, увидев цветы на теле своего новорожденного ребенка. Так я и родилась. Альбинос с красными глазами, белыми волосами и кожей и желтыми одуванчиками на теле. Никто не знает, когда на самом деле появилась эта болезнь, ей даже не дали имя. Многие пытаются строить теории, ругаться и устраивать дебаты на эту тему, но объяснения так и не нашлось. То, что эксперты знают наверняка – эту болезнь нельзя предугадать или выявить, пока ребенок не появился на свет. Есть шансы, зависящие от истории болезни родителей, но и они всего лишь шансы. Грубо говоря, диагноз заключается в том, что ребенок рождается с цветами, растущими прямо из-под кожи. Их нельзя удалить, ведь они привязаны к жизненно важным органам. С первого взгляда звучит красиво, поэтично, но болезнью эта штука называется неспроста: она замедляет психологическое развитие ребенка, а сами цветы могут навредить даже физически, если кто-то их случайно дернет, оторвет или начнет без конца трогать. Они очень нежные, а потому слишком яркий свет, неприятный звук или что-либо подобное может заставить их лозы сжать легкие, что может случайно задушить человека. Многие дети с этим диагнозом никогда не идут в обычную школу, ведь учеба с такими детьми может занимать больше времени и труда, не говоря уже о невоспитанных одноклассниках и учителях, которые могут навредить «особому» ребенку. Потому родителями и нянчатся с ними до совершеннолетия, а потом не хотят отпускать. Меня назвали Виолетта. Было бы логичнее назвать меня Одуванчиком, или Лилией, в конце концов, но родителям хотелось чего-то необычного, чего-то, что подходило бы под мою личность. И, конечно, единственные ассоциации со мной были цветочными. С самого рождения я начала медленно привыкать к взглядам посторонних, перешептывающимся прохожим и жестоким детям. Не думаю, что могу точно сосчитать сколько раз незнакомые люди подходили к моей маме и выражали искреннее сочувствие за мое состояние. Мама, конечно, притворялась, что все в порядке, что она справляется, но я слышала, как она тихо плачет по ночам, думая, что я сплю. Мне хотелось подойти к ней, хотелось обнять ее, сказать, что все хорошо, а не просто стоять в проходе, как дура, ведь мне было уже пять, я должна была сделать хоть что-то. Но я даже говорила с трудом. Мне оставалось лишь свернуться калачиком на полу, чувствуя наворачивающиеся на глаза слезы, и ждать, пока мама перестанет плакать. Может, она хотя бы почувствует мое присутствие и успокоиться быстрее. Думаю, что мамино нежелание признавать, что я не обычный ребенок, заставило ее отправить меня в нормальную школу. Она прекрасно видела цветы на моей коже, прекрасно понимала, что они значат, но отказывалась верить, что я другая, что ко мне нужен особый подход. И, наверное, сейчас я ее понимаю. Все эти комментарии от людей, которые просто не могли держать язык за зубами, а глаза при себе, заставляли ее думать, что из-за дурацких цветов моя жизнь окончена. И потому первого сентября я стояла поодаль от класса в специальных наушниках и пиджаке, чтобы не навредить цветам, и рассматривала окружающих в надежде найти кого-то, как я. Я все еще не особо умела говорить, и не потому, что мне было сложно, мне просто было некомфортно, и на детей это производило плохое впечатление. Сначала некоторые были заинтересованы в моем цвете кожи, волос и глаз, но через минут десять со мной никто не горел желанием разговаривать. Только мама натянула улыбку до ушей и болтала о чем-то с моей классной руководительницей, пытаясь как бы невзначай втянуть меня в разговор. Прошло несколько недель прежде, чем я стала изгоем класса и объектом насмешек для некоторых личностей, и несколько лет прежде, чем все просто перестали воспринимать меня, как человека. Небольшие подколы на уроках превратились в целые чаты, обсуждающие мои «особенности» и «странности». Мне было противно, грустно, хотелось разорвать всех на куски, поставить их на место, но что я могла сделать? Они не воспримут мои слова всерьез, им просто нужна боксерская груша, место которой, к сожалению, заняла я. Я провела много бессонных ночей запершись в комнате с телефоном в руках, перечитывая «случайно» отправленные в школьный чат скриншоты разговоров из чатов, направленных на мое унижение. Мои руки дрожали от холода, мне всегда становилось холодно в таких ситуациях, я еле сдерживала слезы, а цветы на теле будто поникли и сжали самое сердце, не позволяя дышать, думать. Все мысли из головы улетучились, была лишь пустота, наполненная страхом, гневом и обидой. «За что?» - единственный вопрос на уме, из-за которого хотелось лечь спать и никогда больше не проснуться. Я не выбирала такую жизнь. За что?.. День, в который все изменилось, начался с дождя. Было раннее утро, но все еще темно – ноябрь, все же – и наша классная руководительница стояла у доски, рассказывая нам про первую мировую войну и ее последствия. Обычно ее уроки были достаточно интересными, но сегодня не было настроения вникать в тему войны. Вся жизнь – война. Либо с собой, либо с кем-то другим, либо с чем-то из другой вселенной, но война. Зачем тогда вообще жить, если никогда из нее не выберешься? Я слушала в пол уха, как называла это мама, когда я не слушала ничего из того, что она говорила, но каким-то образом умудрялась подбирать важные слова и фразы, и смотрела на спускающиеся по окну капельки дождя. В какой-то момент это превратилось в очень занимательную игру: какая капелька быстрее скатиться вниз? Это зависит от их местоположения на окне и количества воды, что значит, привет, физика. Одна из них должна пойти быстрее, и я пыталась вычислить, какая, чтобы голосовать за нее и постараться помочь ей добрать к финишу первой. «Оля?» я выпала из астрала и слишком резко повернула голову в сторону, из-за чего шея заныла так, будто в нее воткнули несколько шприцов сразу, да так и оставили. «Что я только что говорила?» Блин. Я ж не слушала. Но отвечать мне не пришлось. Пока я мялась и пыталась найти ответ на вопрос, паникуя так сильно, что даже перестала замечать хихиканье и осужденные взгляды, в класс ворвалось нечто, что было гораздо интересней, чем я. Это была девушка лет шестнадцати, точно моя ровесница, промокшая до нитки. Ее футболка была более-менее в порядке, но штаны, кроссовки и носки оставляли желать лучшего, как и, впрочем, ее волосы. Она была достаточно красивая: темные золотисто-русые волосы с рыжим оттенком до пояса, явно натуральные, некрашеные, яркие зеленые глаза с темно-коричневой каёмкой, хорошая, натренированная фигура, ухоженная кожа… Да и стиль неплохой. Клетчатая темно-зеленая рубашка на пуговицах с черными акцентами, белая футболка с небольшим принтом в виде какого-то английского слова, написанного курсивом, и небольшого рисунка, коричневые штаны, чем-то напоминающие скинни джинсы, высокие белые носки, синие кроссовки… Мне понадобилось пару секунд, чтобы понять, почему класс, включая классного руководителя, на нее так смотрит. И когда я увидела, я сама была немного в шоке. Подсолнухи. Ее кожа покрыта небольшими подсолнухами, которые она и не скрывала. – Здравствуйте, прошу прощения за опоздание, можно войти? – запыхавшись, проговорила девушка и поправила мокрые распущенные волосы. Спустя несколько секунд молчания со стороны всего класса она улыбнулась. – Дождик был сильный. – Анастасия Сердикова? – отойдя от минутного шока, спросила учительница и взглянула на журнал. – Да, только ударение на «е». – Нехорошо опаздывать в первый день учебы. – ее взгляд гулял по комнате, высматривая свободное место, что было трудным заданием с классом из тридцати детей. – Так, Аня, пересядь, пожалуйста, к Юле… Наши взгляды встретились. Я все еще стояла в своей белой блузке и черных штанах на поясе, ноги начинали ныть, что заставило меня переступить с одной на другую. Настя оглядывала меня сверху вниз, в основном уставившись на одуванчики на теле. Мне стало некомфортно от ее взгляда, и я подтянула рукав, пытаясь закрыть желтый цветок на запястье. Я уже достаточно скрыла ростки на лице. Мои движения, видимо, потревожили ее, и пока Наталья Юрьевна усаживала ее за парту с Дашей, она старалась лишь улыбаться мне. – Оля, мой вопрос все еще в силе. – только этого мне еще не хватало. – Ну, вы говорили о причинах начала первой мировой, и что война была, по сути, за колонии… - она вздохнула. – И чего же хотела получить Россия? – тут я уже и вправду замялась. Я оглянулась вокруг, надеясь найти кого-то, кто сможет ответить за меня, но тщетно. Все лишь больше перешептывались. Шепот. Я так не люблю шепот, самый ужасный из звуков – шепот, постоянный шепот… Настя подняла руку, чем привлекла к себе еще больше внимания. – Да, Анастасия? – Насколько я помню, Россия хотела обеспечить контроль над черноморскими проливами, а также присоединить территории со славянским населением… так? – она снова улыбнулась. У Насти красивая улыбка. – Да, и еще хотела помочь панславянскому движению на Балканах, помните? – А, да! Точно. – Хорошо, молодец, спасибо. А вы, Оля, слушайте меня на уроках, пожалуйста. – я кивнула и села обратно. Во время обеденного перерыва дождь полил еще сильнее. Впрочем, как и мое настроение. Теперь он не просто слабо стучал по окну, а пытался радостно ворваться в помещение и окатить нас волной тоски и печали. Коридоры пустовали, большинство учеников тусовалось в очереди за шоколадкой в столовке, другие же сидели в углу и почитывали учебник по следующему предмету или ушли домой после последнего урока. Идеальная атмосфера для обеда. Признаюсь, сначала я пыталась обедать со всеми, покупать школьные обеды, но болезнь не позволяет. Один из симптомов – чрезмерная неприязнь к непривычной еде. Родители долго к этому привыкали, и мы много ругались. Я достала аккуратно сложенный пакет с едой из специального отдела портфеля, выбрав себе место поближе к стене на лавочке, но поесть в тишине мне не дали. – Привет. Можно сесть рядом? — я и не заметила, как Настя поднялась по лестнице и подошла ко мне с полным пакетом еды. – Да, конечно. – она снова улыбнулась и плюхнулась на достаточно комфортном для меня расстоянии. Минута молчания прошла немного неловко, в основном потому, что я не привыкла есть при незнакомцах. Оставалось лишь ковыряться в остывавшей еде и молиться, чтобы она не заметила и не обиделась. – Тебя зовут Оля? – она спросила с полу-набитым ртом. – Виолетта. – Ого, красивое имя. Не ожидала. – Спасибо. Еще одна минута молчания. – Прости, я не мастер светских разговоров. – она хихикнула. – Я их тоже не люблю. – Вот и хорошо. – она задумалась и начала разглядывать мою руку. – У тебя тоже цветы. – А… да. Есть такое. – так она, оказывается, смотрела на мою руку. Желание спрятать ее возросло еще сильнее. На кисти руки красовался яркий одуванчик. – Эй, не прячь. – она приподняла уголки губ в легкой улыбке. – Он красивый. – Спасибо. Домой я шла с непонятным настроением. После недолгого разговора за обедом и парой фраз, брошенных друг другу между уроками, мы обменялись номерами. Оказалось, что нам обеим легче всего использовать телеграмм для общения, и первое, что она мне прислала – это стикер с енотом, долбящим кнопку «нравится» на телефоне. Забавно. «Дошла уже до дома?» Сообщение пришло внезапно, как раз тогда, когда я подходила к дому. Тревога взяла надо мной верх, и я выключила телефон прежде, чем в панике попыталась ответить. Остальной вечер я провела за уроками и раздумьями о планах на будущий день. Иногда поглядывала на гитару в чехле у стены, решая, играть мне на ней сегодня или нет. Игра на гитаре меня успокаивает, как и дела по дому, иногда я предпочитаю надраить все полы в квартире отдыху, что очень пугает и радует маму, наслушавшуюся очередных рассказов подруг о ленивых подростках. Но вот гитара… гитара будто уносит меня в другой мир, в котором нет никаких проблем, ненависти, гнева и грусти. Папа играл мне разные мелодии с самого детства, а я подтянулась, как подросла. С тех пор и использую ее, как способ забыться на пару минут. А сегодня это нужно особенно. Я расчехлила свое сокровище и аккуратно провела пальцами по струнам, которые издали не очень приятный звук, и лозы немного прижали легкие, но тут же отпустили. Неприятное чувство. Сев на кровать, я наиграла простую мелодию одной из песен, крутившихся в голове, а затем перешла к полноценной игре. Мелодия завладевала разумом, разносилась по полупустой квартире, тонущую в тишине. Мама, прежде что-то убиравшая на кухне, замолкла совсем, прислушиваясь к музыке. Я знаю, она любит мою игру, особенно в плохой день. Телефон завибрировал. Я закончила наигрывать песню и взяла в руки телефон, устроив гитару на коленях. «Все хорошо?» Немного подумав, все же набралась смелости ответить. «Да. Прости, были дела» «Ничего, бывает. Хочешь о чем-нибудь поговорить?» Я не сдержала улыбку. Может, все не так уж и плохо?