Мы же на ты

Проскурин пулей вылетел из кабинета, даже не закончив разговор. Одной фразы, брошенной Ириной о том, что они нашли убийцу всех трёх женщин в этом запутанном деле и что Анна сейчас с ним, пытается добыть решающие доказательства, хватило с лихвой. Он схватил со стола пистолет и, крикнув недоумевающему Агарину адрес для вызова наряда, кинулся на улицу. Дуры! Какие же дуры! Ну почему они всё время лезут туда, куда не то что не просишь — куда запрещаешь лезть! Почему эти невозможные женщины не могут просто сидеть дома! Он же говорил, он же просил, он же практически на коленях их умолял не вмешиваться в дела МУРа, а если и вмешиваться, то под его четким руководством, а не за спиной! И они же вроде послушались. Вроде утихомирили свой пыл на пару дней, как, по крайней мере, казалось. Ещё утром Аня неспешно наливала чай и с воодушевлением рассказывала о предстоящих делах в фотоателье, а сейчас что? Сейчас эта безалаберная беспечно сидит в доме убийцы, даже не догадываясь о том, как легко ему после стольких жертв взять и приложить её камешком по темечку. А остальные спокойно звонят Проскурину, когда тот уже ничего не может изменить. Да ещё и наивно приговаривая «не волнуйтесь, всё под контролем». Ну что за люди, господи! Только бы успеть. Офицер выбежал из дверей на морозный воздух. Он на ходу гаркнул курящему в проходном дворе парнишке «бегом за руль» и сел в служебную машину. Молодой человек мигом выбросил сигарету и, почувствовав настроения начальства, последовал его примеру. — Куда едем-то? — Гоголя, 8, — ответил Константин, — живее, живее! Водитель суетливо, однако четко и упорядоченно принялся переключать рычаги и нажимать на кнопки. Он размеренно следовал установленному алгоритму и спустя несколько секунд вывел транспорт на проезжую часть. Машина неслась по московским проспектам, протаранивая сумрачный вечер городской осени. С каждой минутой атмосфера в салоне сильнее накалялась, давя на нервы и создавая ощущение обречённости. Проскурин, несмотря на внешнее спокойствие, был готов рвать и метать. Подсознание услужливо рисовало ужасные картины распластавшегося на полу женского бездыханного тела, неподалёку от которого, механически отброшенная, валялась недавно подаренная офицером сумочка. Выше копна светло-русых шелковистых волос, чей цвет разбавлялся ярко-алыми пятнами и холодная, начинающая синеть, кожа, которой он, офицер, нежно касался ещё с утра, на прощанье целуя любимую. Подсознание рисовало картины Анны, мертвой Анны, убитой точно так же, как и предыдущие жертвы. Резко, страшно и безжалостно. Константин помотал головой и открыл окно, позволяя прохладным потокам воздуха утихомирить нервную систему. Нет. Этого нет и не будет. А если и будет, то это сделает сам Проскурин. Рано или поздно, видит Бог, он убьёт её за такие выходки, но сейчас они успеют. Сейчас он приедет, удостоверится, что с ней всё порядке, заглянет в наглые голубые глаза, на дне которых будет поблескивать опасение предстоящей словесной выволочки, и с облегчённым сердцем отправит эту нахалку домой, в сопровождении всего офицерского состава, чтобы не дай бог не натворила ещё чего-то по пути. А то ведь с неё станется! А ещё лучше сам поедет, чтоб наверняка. Пристегнет к батарее, привяжет к стулу, посадит под замок и выставит круглосуточный караул под окнами. И с остальной шайкой-лейкой проделает то же самое. Улицы мелькали одна за другой, постепенно приближая муровцев к пункту назначения. — Пара минут, товарищ подполковник, — коротко отозвался шофёр, боковым зрением заметя непроизвольные ёрзанья рядом, — дорога не асфальтирована, быстрее не поехать. Пара минут. Мало для того, кто ждёт и бесконечно много для того, кто пережидает. Проскурин терпеливо смотрел вперёд, пытаясь сохранять железное самообладание. Через некоторое время показался нужный поворот. За ним деревянный дом, в окнах которого горел свет. Мужчина тут же выпрыгнул из транспорта и рывком открыл дверь. Он вбежал в комнату и краем глаза заметил испуганно-оторопелый взор Дорофеевой, направленный на убийцу, который в этот самый момент, осознав неминуемость провала, резко замахнулся. Проскурин заледенел от страха. Всякий разум ушёл на десятый план, и сейчас, смотря на рывок преступника в отношение его возлюбленной, телом руководили только инстинкты и автоматика. Не теряя времени, офицер в два шага преодолел расстояние до негодяя и отточенным ударом по затылку вырубил того. Раздался ошарашенный женский вскрик и глухой звук падающего тела. Дорофеева в оцепенении смотрела под ноги, вероятно, забыв, как дышать. Она не могла проронить ни слова в течение долгих минут и в поисках поддержки дрожащими руками потянулась к сумке, желая извлечь оттуда портсигар. Тяжелая ладонь резко и грубо остановила её, до боли сжав тонкое запястье. Константин смотрел на девушку в упор. Внутри него полыхало пламя из злости на нее, себя и всех остальных, вперемешку с невероятным облегчением и радостью, что всё обошлось. Что вот она, стоит перед ним, такая родная и бесконечно нужная. Пусть напуганная и не совсем невредимая, зато целая, целая и живая! Сердце подполковника томилось в мучительной борьбе между двумя крайностями, отражая весь спектр эмоций в бездонных зрачках. И он молча стоял, жадно вглядываясь в черты любимого лица и до боли сжимал хрупкую руку. — Костя… — растерянно прошептала Анна. И в этом слове было всё: и пережитый животный страх, и безграничная радость, и вырывавшиеся наружу слёзы, и истерическая улыбка, и боль от стальной мужской хватки. И любовь, любовь, любовь. Подполковник, не пророня ни слова, настойчиво направился прочь из дома, уволакивая за собой женщину. Та, не возражая, торопливо засеменила следом. Проскурин вывел их за пределы участка, подальше от глаз подоспевшего наряда, и, остановившись за углом следующего здания, обрушился полным негодования и пережитых нервов голосом: — Ты с ума сошла?! — Он говорил сквозь сомкнутые челюсти, пытаясь сдерживать нешуточные эмоции. От испытанного волнения удары сердца звучали в ушах, а по телу бегали мелкие мурашки, — на тот свет захотела? — руки невольно сжимались в кулаки, — я же просил никуда не лезть! Я же говорил, что это опасно, Аня! Его слова пронизывали предночную тишину, оглушая всё уснувшее. Он говорил не громко, но жестко, властно. Мужчина с чувством принялся отчитывать девушку, подбирая для этого самые прямые слова. Выговаривал, выплевывал из ноющего сердца то, чего не смел сказать всё продолжительное время их знакомства, зачастую ограничиваясь лишь сухим «иди домой». А тем временем где-то в левом боку непрестанно жгло и саднило горькое эхо невыраженных упреков за её невозможную беспечность, за рвение поперёк батьки и за полное отсутствие послушания, прося которое, Константин хотел не ограничить эту безрассудную, а уберечь. Внутри всё трепетало и содрогалось, и он, нервно меря шагами небольшую площадь и высказывая невысказанное, выпускал эти эмоции, ломающие душевное равновесие, и успокаивался, вновь приходя в себя. — Что же вы за люди-то такие? Ну что с вами делать-то ещё? Девушка стояла, не проронив ни слова. Она смотрела в одну-единственную точку и, казалось, не замечала и не слышала ничего вокруг. Перед глазами то и дело всплывала прошлая картина — звериный оскал убийцы за секунду до. И нутро панически сжималось, вновь чувствуя опасность. За 4 года войны Анна научилась искусно справляться с последствиями подобных эпизодов. Суровое время воспитало в ней иммунитет. Но только сейчас, отчего-то сейчас женщина снова стала беспомощной, безоружной перед лицом угрозы. Причём уже минувшей. А тем временем минуты шли, развивая накал потоками холодного воздуха и требуя каких-то реакций. Проскурин, договорив и не получив ответа, обернулся. Анна обнимала себя за плечи и изо всех сил пыталась унять неистово бьющую дрожь. Ей было холодно, страшно и холодно, и сейчас, сквозь то и дело вырывающиеся наружу слезинки, которые Дорофеева была уже не в силах сдерживать, её тоже понемногу отпускало эмоциональное потрясение. Сердце офицера пропустило удар. Он на долю секунды округлил глаза, будто испугавшись чего-то. А затем решительно притянул растерявшуюся, беззащитную девушку к себе, укрывая в крепких объятиях, и шумно выдохнул. — Анька, я посажу тебя в камеру. Ей богу, посажу. Будешь сутки напролёт находиться под присмотром. Одна рука прижала хрупкое тело, а вторая поднялась и начала успокаивающе поглаживать женщину по спине и голове. «Ох, горе ты моё» — пронеслось в мыслях подполковника. Он уткнулся в родную шею, вдыхая аромат привычных духов и стал ждать, наслаждаясь теплом родного человека. Буйство чувств понемногу стихало. Успокоившись, Дорофеева облокотилась на мужчину, потеряв всякие силы и положив голову на его твёрдое плечо, а тот, сомкнув руки за её спиной, продолжал крепко обнимать, изредка целуя в русую макушку. Он думал о том, как интересно поменялась его жизнь. Ещё пару лет назад тогдашний майор и мечтать не мог, что когда-то серые, устоявшиеся за десятилетия будни будут сначала разбавлены, а потом и вовсе навсегда изменены. Да ещё как изменены — не соскучишься! С появлением Анны всё не просто пошло не так — всё покатилось кубарём с горы и завертело, затащило Константина с головой в этот туманный омут хитрющих голубых глаз, из которого уже вряд ли можно выкарабкаться. Да он и не хотел. За последние годы офицеру начало казаться, что Дорофеева, так или иначе, была в его жизни всегда. И как это — быть без неё — Проскурин больше не знал. Она стала не просто его женщиной — она стала его жизнью, его воздухом, им самим в конце концов, и это обстоятельство селило внутри мужчины тихое, житейское счастье. Над ухом прошелестела листва. Подполковник тут же ощутил прохладный поток и почувствовал непроизвольные поёживания рядом. — Замёрзла? — спросил он и, не дожидаясь ответа, сказал, — так, давай-ка в машину. Домой поедешь. — А ты? — подняла глаза Анна. — Я тут некоторые формальности утрясу и тоже приеду, — пара подошла к транспорту, Проскурин открыл пассажирскую дверь и кивнул на неё возлюбленной, — садись. Дорофеева молча повиновалась. Она была не в силах ни спорить, ни язвить, да и чего греха таить — боялась лезть на рожон, и так относительно легко отделавшись от своих самовольностей. У неё ещё будет время показать характер. Много времени, счастливого и долгого, а сейчас пусть будет так. Получив указания, служебное авто тотчас сдвинулось с места и не спеша направилось в сторону города. Восходила неполная Луна, забирая остатки сумерек. Эта ночь обещала быть легкой и спокойной. Как и вся оставшаяся жизнь. На крыльце стоял младший лейтенант и потягивал сигарету. — Эй, Жуковский! — донеслось до него из глубин помещения, откуда через пару мгновений вышел Агарин, — ты подполковника не видел? — Видел, — ответил тот, — жену провожает. — Жену? — машинально протянул Слава. Он бросил взгляд по сторонам и увидел удаляюшийся вглубь дороги транспорт. В прозрачных окнах мелькнуло знакомое лицо, тут же расставившее все точки над “I”. Мужчина улыбнулся и заинтересованно спросил, — а ты с чего взял, что жену-то? Жуковский на пару мгновений задумался, отвлекшись на товарища, а затем, несмело пожав плечами, наивно выдал: — Ну, они же на «ты». По усыпанной щепками дорожке в дом неспешно возвращался Проскурин. Шумное пение цикад и кузнечиков звучало в ночной тишине, окутывая приятным чувством детского уюта. Агарин посмотрел на друга и тепло усмехнулся. Всё-таки мал ещё этот Жуковский. Мал и зелен. Но то ли облегчение от завершения дела, то ли умиротворяющая атмосфера, то ли еще что-то вызвали в сердце мужчины простую, человеческую радость и за себя, и за начальника, и за всех-всех людей в этом мире. И он абсолютно искренне, по-доброму произнёс: — Ну да. Логично.