Cherry wine

ㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤРассвет соединил нас, и с разгону ㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤнас обдало студеной кровью талой, ㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤразлитой по ночному небосклону. ㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤИ солнце ослепительное встало, ㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤи снова жизнь коралловую крону ㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤнад мертвым моим сердцем распластала.

Красный растекается по некогда белой плитке с ужасающей скоростью, струится из-под пальцев Уилла, пачкая свежевыглаженную рубашку и чуть поношенные брюки.       Красный – на его лице, и кровь кажется почти черной в тусклом свете кухонных лампочек. Он считает, борясь с нехваткой воздуха, расстегивает рубашку, заставляя её алеть ещё больше. Он считает удары пульса Эбигейл, едва уловимые, и, борясь с дрожью в руках, давит на рану сильнее, пока поверх его рук не ложатся другие, холодные и совершенно спокойные. Он поднимает голову. Мертвец в углу, словно восковая статуя, остается неподвижен, нем к сцене, что разворачивается прямо перед ним, и на его бледных губах играет улыбка. Ганнибал смотрит прямо на него, и лицо его – бесстрастная маска, словно он был готов к такому. На его безукоризненно-сером пальто темнеют едва заметные красные капли, но он, кажется, совсем не обращает внимания. «Дыши» – произносит он, сжимая его пальцы сильнее, обращаясь скорее к нему самому, чем к Эбигейл. Багряное зарево под их пальцами стихает. Губы Аланы красные, когда он думает о том, что хочет поцеловать её. Он вздыхает, делает шаг вперед и поднимает голову: она смотрит на него изучающее, так, как смотрела бы на одного из своих пациентов, наклонив голову и чуть сощурившись. Он чувствует себя так, будто его надули – сталкиваться с самообманом, живя в кошмаре, оказывается куда тяжелее, чем Уилл предполагал. Она смотрит на него так, что тяжесть последних недель ложится на его плечи махровым пледом из вины и сожалений, и Уилл больше не может выносить этот взгляд. Все, чего он хочет – рассказать об этом Ганнибалу. Позже, тем же вечером, когда они вдвоем сидят в уютной тишине, и Лектер смотрит на него так открыто, твердо и уверенно, без капли осуждения, Уилл, наконец, расслабляется и позволяет себе быть самим собой: сломленным, потерянным и запутавшимся. Ганнибал понимающе кивает, а затем передает ему изящный винный стакан на тонкой ножке. Жидкость внутри – красная, пьянящая и терпкая, такая, что вяжет в рту. Он знает, что для Лектера это не просто формальность или жест доброй воли, но его способ сказать: «Я с тобой». Уилл принимает стакан с благодарностью. Тут и там алеют корешки книг – психология, социология, философия, классика и проза, старейшие издания вперемешку с новыми – порядок, известный лишь их хозяину, скрывающийся за неконтролируемым хаосом. Плед, которым Ганнибал укрывает Уилла после сеанса, оставляя спать его среди книг – красный. Стены приемной Ганнибала – красные, почти бордовые, такие, чтоб сокрыть улики и смыть с него всякую вину. Костюм тройка, безупречно сидящий на нем тем вечером, когда правда раскрывается, остро полоснув Уилла по горлу – красный, в изящную едва заметную белую полоску. Его руки, некогда белоснежная идеальная рубашка, кухня вокруг, бесстрастное лицо Ганнибала – все пылает красным. Уилл сжимает кулаки и отступает назад, неверяще мотая головой, как марионетка. Он не хочет просыпаться от этого странного сюрреалистичного кошмара, где человек, за которого ты был готов умереть, в итоге станет тем, кто убьет тебя сам. Он закрывает глаза, и под веками у него – слепящее красное солнце. Позже, когда он находит его в галерее Уффици в Италии, Лектер все так же безупречен, каким Грэм его помнит. Когда закатное европейское солнце падает на «Весну» Боттичелли, окрашивая картину в красный, Ганнибал едва заметно поворачивает голову, переплетая их пальцы, как когда-то давно, во время ареста Хоббса. В их руках, раскрашенный в красный, догорает, морщась и тая, последний немой вопрос, который они оба предпочитают оставлять невысказанным. Их руки багровеют одинаково ярко, и они оба это знают. За окнами, одеваясь в вечерние золотистые сумерки, шумит Флоренция.