Очаровательный вид

      Скалл задумчиво разглядывал внутренности гардероба, что предстали перед ним во всей своей забитой разнообразными одежными принадлежностями красе. Выбор был весьма велик, и на его вкус, там было маловато фиолетового, но кто он, в собственности, такой, чтоб судить выбор одежды Реборна?              Ах да, он его парень. Что ж, тогда он имеет право мысленно комментировать его вкусы. Но вообще рылся Скалл в его шкафу совершенно не за тем, чтоб обсуждать с самим собой все сто и один Реборновский наряд — нет, он пытался найти ответ на главный вопрос человечества, вопрос, что мучил его уже долгие, долгие годы.              Как, черт возьми, Реборн ухитрялся носить рубашку так, чтоб она не мялась и не задиралась? Что то была за чертова магия? Скалл носил комбинезоны, а под ним свитеры — но даже те ухитрялись собираться складками от резких движений и неприятно елозили по его животу, что очень раздражало. Но рубашки Реборна всегда были идеально собранными, выглаженными и опрятными, какие бы трюки он в них не выполнял — и Скалла очень интересовал секрет этих рубашек. И он не собирался уходить из комнаты, пока не разгадает его, даже если на это потребуется вся его оставшаяся жизнь.              Ему потребовалось где-то три минуты.              Ну разумеется, это были подтяжки — Скалл извлек одну из таких вещиц из нижнего ящика шкафа, задумчиво покрутил в руках, мысленно костеря себя за глупость. И как он не подумал о подтяжках? Ну, ладно, он просто считал, что все эти штуки остались в веке так девятнадцатом и никто сейчас больше в здравом уме подтяжки не носил — но вот Реборн их использовал. И, видимо, был вполне этим доволен.              Скалл сложил подтяжки обратно, задвинул ящик и направился к двери — ответ он получил, и больше в комнате ему делать было совершенно нечего. Уже на выходе он вновь оглянулся на шкаф, задумчиво наморщил лоб — но тут же помотал головой. Нет, он взрослый разумный человек, и он не будет воровать вещи своего парня, чтоб посмотреть, как на нем будут выглядеть рубашка с подтяжками.              Две минуты спустя он застегивал последние пуговицы, ежась от ветерка, что щекотал его голые ноги. Послушайте, он сам никогда толком не верил, что он взрослый и разумный, не осуждайте его. Убив практически десять минут на то, чтоб разобраться, как эти чертовы подтяжки все-таки должны цепляться за его ноги и застегиваться, он глянул в зеркало, висевшее на дверце шкафа и тут же поморщился.              Честно сказать, на его взгляд он выглядел абсолютным идиотом. Шелковая, гладкая рубашка Реборна явно была ему слишком большой и сползала чуть ли не до середины бедра, словно ночнушка — тем более, когда она была вот так натянута подтяжками, а сами эти чертовы штуки обвивали его бедра, словно портупея — только не для оружия, а просто очень тупая. Быть может, ему бы стоило сходить и взять свою одежду, но честно сказать, Скалл сомневался, что это поможет — все таки, как он считал, такие наряды были абсолютно не в его стиле. Наверное, стоит оставить классические образы Реборну, а ему самому вернуться к своим рваным джинсам, футболкам и комбезам. Или, как минимум, надеть штаны.              Не успел Скалл еще до конца додумать эту мысль, как дверь скрипнула — и на пороге комнаты появился тот, о ком он думал так часто и чью одежду сейчас воровал. Реборн стоял на входе, молча, как тень — он совершенно ничего не сказал, и Скалл только лишь мог видеть пристальный взгляд его черных глаз в отражении зеркал.              — Э, Рен, ты уже вернулся? — спросил он виноватым тоном, развернувшись к тому лицом, — Извини, Скалл не в твоих вещах рылся, ну точнее рылся, да, но типа… — он смущенно надул губы, надеясь, что Реборн его простит за то, что Скалл без разрешения ковырялся в его шкафу, — Мне просто было интересно, как ты так свои рубашки носишь, вот я и померил… Вот.              И он неловко подергал вышеуказанную рубашку, что сейчас висела на его теле — и снова начал материть чертовы подтяжки. В любое другое время он бы мог без проблем начать мять нацепленную на нем одежду, но сейчас эти чертовы подтяжки держали его пародию на наряд натянутой и разглаженной, — как он и хотел, черт его дери. Ну что же, он теперь знал, что эти штуки работали превосходно.              — Я вижу, — только и сказал Реборн нечитаемым тоном, делая шаг вперед, вторгаясь в личное пространство Скалла, заставляя того вновь поежиться. Он сделал что-то не так? Семпай расстроен? Реборн злится? Скалл не мог понять, что тот чувствовал, и сам ощущал, что еще чуть-чуть и он начнет плакать. Чувство это было глупым и нелепым, но поделать он с собой ничего не мог.              — Вот семпай, я… Скалл вот померил, и выглядит теперь как идиот, — пробурчал он, шмыгая носом, отчаянно пытаясь не зареветь. Скалл знал, что все будет хорошо, Реборн не злился на него и не собирался кричать или бить, потому что семпай хороший и он его любит. Но Реборн тоже мог расстроиться, и он не хотел, чтоб семпай расстраивался, вот. Наверное, ему стоило бы извиниться.              Но ничего сказать Скалл не успел, потому что Реборн вновь сделал шаг вперед, и теперь они стояли почти вплотную, лицо к лицу, и Скалл мог очень хорошо видеть, как в бездонно-черной радужке Реборна вспыхивали желтые искры.              — Издеваешься? — произнес он тихо, и от шепота этого, обжигающе горячего, по спине Скалла пробежали мурашки, — Дразнишь меня?              Скалл захлопал ресницами, наклонил голову, и тут же наморщил нос, когда отросшие пряди фиолетовых волос упали ему на глаза.              — Семпай, я не совсем понимаю, что ты… — начал было он, но Реборн вдруг наклонился совсем близко, и их лбы практически соприкасались.              — Не понимаешь? — прошептал он еще тише, — Ты не понимаешь, как выглядишь, когда стоишь вот так, в одной моей рубашке, с этими чертовыми подтяжками, что перетягивают тебе бедра? Ты хочешь свести меня с ума?              Скалл замер, слишком завороженный тем, какими безумными были чужие глаза, — искры пламени в нем вспыхивали и пульсировали, словно радужка Реборна превратились в космос, где рождались и умирали тысячи ярких звезд, затягивая его вместе с собой во всепоглощающую черную дыру зрачка, — и потому совершенно не следил за тем, что делали сейчас чужие руки.       Он вздрогнул, когда почувствовал чужую ладонь на своём бедре. Ногти легонько царапали его тонкую кожу, а теплые настолько, что казались обжигающе горячими чужие прикосновения бросали в дрожь, потому как сам Скалл успел порядком замерзнуть.                     — С-семпай, послушай… — начал он осторожно, только сейчас понимая, к чему все идет, — Скалл…              Но Реборн не желал слушать — он вдруг наклонился к его шее, и Скалл почувствовал прикосновение теплых губ в точке над яремной веной. То было абсолютно нечестным ходом — шея его и так была до безумия чувствительной, и это было причиной, почему он прятал ее за комбезами и свитерами с высоким воротником, — а уж когда Реборн еще и наполнял свои прикосновения пламенем, и оно проникало под кожу, метаясь и клубясь, обжигая нервы, словно увеличивая все чувства в сотни раз, Скалл совершенно лишался способности думать.              Он вцепился в плечи Реборна, чувствуя, как его колени уже начинают подгибаться от удовольствия, когда Реборн даже не думал отстранятся, — а это было всего лишь одно чертово прикосновение. Его семпай знал его слишком хорошо, — абсолютно нечестно.              Он не выдержал и застонал, когда Реборн решил, что простого поцелуя недостаточно, и легонько прикусил тонкую кожу, потянул на себя, — громкий, хриплый стон вырвался из его горла, наверное, смутил бы его, если бы сейчас Скалл был в состоянии думать о чем-то, кроме горячего, влажного прикосновения к своей шее.              Реборн наконец-то отстранился от него, смотря на него с таким самовлюбленным довольством, словно он только что выполнил сложнейшее убийство или украл целый миллион, а не просто оставил одно Облако в весьма растрепанном и беспорядочном состоянии.              — Вот так ты выглядишь еще соблазнительнее, — проурчал он Скаллу на ухо тем самым медовым тоном, что каждый раз заставлял Скалла чувствовать себя бабочкой, угодившей в сети паука, — ты прекрасен, любовь моя.              Скалл взглянул на него, стараясь выглядеть настолько суровым, насколько мог, когда стоял вот так и пытался отчаянно вспомнить, как вообще думать.              — Издеваешься? — спросил он мрачно, — Рен, только не говори мне, что ты собираешься трахнуть меня вот так прямо с утра.              Реборн ухмыльнулся — и Скалл соврал бы, что от этой ухмылки у него не екало что-то внизу живота.              — Хорошо, — согласился он, — не скажу.              И Скалла вдруг подхватили на руки, заставив его испуганно обнять Реборна за шею.       — Да ладно, Рен…! — застонал он, когда Реборн осторожно уложил его на кровать, — Тогда же целый день будет насмарку!              Реборн просто пожал плечами.              — Извини, — произнес он, но виноватых ноток в его голосе не было совершенно, — но ты выглядишь так сексуально, что я просто не могу удержаться.       И не успел Скалл сказать что-то еще, как его рот заткнули самым возмутительным, но очень приятным способом.              Реборн умел целоваться — и не стеснялся пользоваться этим навыком. Поцелуи Солнца были грязными, пошлыми — с языком, что ласкал нёбо Скалла, с осторожными, сводящими с ума легкими укусами его нижней губы, влажные и горячие до безумия, они каждый чертов раз превращали Скалла в дрожащую, тяжело дышащую лужу. Было несправедливо, насколько хорош был Реборн, способный всего-то за пару прикосновений и ласк оставить его в разобранном состоянии, со стояком, истекающим смазкой, — а ведь семпай даже не прикасался к его члену.              А уж когда семпай трогал его там — лаская стоящий колом член, гладя мозолистыми пальцами головку, — Скалл и вовсе лишался разума. Он плавился от чужих прикосновений, стонал и ворочался, а эта чертова шелковая рубашка холодила его разгоряченную кожу, буквально сводя с ума. Скалл стонал — он вообще не умел быть тихим, как бы ни старался, а сейчас у него точно утекли куда-то в член последние остатки мозгов.              А потом вдруг Реборн остановился — перед самым пиком, когда Скалл уже был готов кончить, его парень замер, и из горла Скалла тут же раздался обиженный стон.              — Рен, т-ты… — он застонал, дергая бедрами, стараясь вернуть обжигающе приятные ощущения, — какого черта ты остановился?              Реборн улыбнулся, — Скалл смотрел на него замутненным взглядом, но все равно мог понять, что тот собирался сделать какую-то пакость.              — Я тоже хочу насладиться, — ответил тот урчащим ехидным тоном, — так что не мог позволить, чтоб все кончилось так быстро.              Скалл тяжело вздохнул, пытаясь сообразить, что тот имел ввиду, — но не успел спросить, как ему соединили над головой руки и перевернули на живот и Реборн чуть-чуть приподнял его зад, подсунув под него подушечку. Скалл не смог сопротивляться, даже если бы и хотел — сил, как и разума, не осталось совершенно, так что все, на что его хватило, так это начать ерзать, надеясь, что он сможет кончить хотя бы так, от прикосновения шершавой ткани. Но Реборн навалился сверху, не давая ему шевелится              — О, твоя задница такая аппетитная, когда ты виляешь ей вот так, — сообщил он довольно, — Я просто не могу удержаться!              И Скалл почувствовал огонь, что проник внутрь него. Боже, насколько несправедливо удобным было чертово пламя Солнца! Реборну не нужно было тратить время даже на то, чтоб растянуть его, просто пара прикосновений, немного смазки, — и Скалл уже был разгоряченным и жаждущим член семпая внутри себя.              Он заскулил, когда Реборн вошел, такой большой и теплый внутри, — Скалл уже был на грани, а это ощущение наполненности просто лишило его остатков разума. Он только и мог, что хныкать, двигая бедрами, когда Реборн входил и выходил, разжигая огонь внутри его живота. Мыслить было невозможно — Скалл только и мог, что постараться сосредоточиться на ощущениях, чтоб окончательно не потеряться в удовольствии — грубая льняная подушка под животом, сжатые простыни в пальцах, гладкий холодный шелк рубашки. Но даже это было ловушкой — он чувствовал, как ткань елозит по его телу, когда его толкали движения Реборна, как она тянется на его коже, скользит по возбужденным стоящим соскам, задирается и щекочет его задницу, и просто движется.              Слишком много всего. Скалл хныкал, захлебываясь в ощущениях, бормотал что-то невнятное, — по-моему, даже просил Реборна о чем-то, быстрее, пожалуйста — но вряд ли хоть кто-то из них мог разобрать его слова. Он сам не смог бы ответить, что именно тогда нес, когда лежал потом, задыхаясь, на кровати, отчаянно пытаясь вспомнить, как снова начать дышать.              Рубашка на нем пропиталась потом, и сперма его оставила на белоснежной ткани грязные желтоватые разводы — но Скалл совершенно не собирался извиняться, потому как вины его в том совершенно не было, он просто не смог устоять под напором Реборна. Он никогда не мог.              Но семпай не выглядел особо расстроенным — он лежал на боку и смотрел на него, подперев голову рукой. Реборн сейчас выглядел настолько самодовольным, — как кот, сожравший забытую на столе сметану, — что Скаллу тут же захотелось ему врезать. Вот только руки и у него совершенно не поднимались — мышцы словно превратились в вялое, теплое желе.              — Я уже говорил, что ты выглядишь так просто очаровательно? — радостно спросил Реборн, глядя на него довольным взглядом, — Тебе определенно стоит чаще брать мои вещи.              Ага.              Скалл определенно ему врежет. Не сейчас, так после.