Рукопожатие

      — Давно не виделись, Анго.       Дазай откидывается на спинку дивана, расслабленно кивая официантке. Бросает взгляд на соседний столик, где усердно что-то чертит в неизменном блокноте его нынешний напарник-идеалист. Ещё через пару пустых столов что-то обсуждают Ацуши и Кёка, но у этих двоих тоже явно своя атмосфера — даже не обратили внимания на приветственный оклик коллеги.       — Спасибо, что ответил на приглашение, — кивает Анго. Впрочем, было бы, за что благодарить. На длинном сообщении с аккуратной просьбой встретиться неделю висел статус: «Прочитано». Сегодня ответом прилетело: «Через час. Жду». И адрес. Пришлось отпрашиваться с работы. Его теперь отпускают по первой просьбе — достаточно упомянуть, что врач назначил посещение. Министерству невыгодно терять ценного сотрудника.       — Ты что-то хотел сказать? — тонкая улыбка на губах и дружески-расслабленный тон. Настолько идеально сыгранная доброжелательность, что Анго готов поверить. Пропустить мимо критики в сознание мысль, что Дазай и правда к нему сейчас с теплотой и вниманием. Хотя бы пару минут пожить в иллюзии, что Осаму не наплевать. Что он забыл, отпустил вину, как священник на исповеди, и разрешил жить дальше. Нет. Нельзя. Анго хорошо выучил урок: поверишь в сладкую ложь — потом будет больно. До сбитых костяшек, до кровавых потёков в ванной, до бессонных ночей с пустым взглядом, уткнувшимся в пыльный потолок.       Анго снова кивает. Хочет ответить, но понимает, что голос сейчас сорвётся. Нужно остановиться. Успокоиться. Выдохнуть. И, желательно, ни о чём пока не думать. Перед Дазаем ложится на стол стопка бумаг с кривыми больничными печатями. Тот бросает равнодушный взгляд на верхнюю страницу:       — Операция?       — Не поможет. Сказали, запущенный случай.       — Ясно.       «Ясно». Острым льдом по горячей коже. Как резко исчезает из оттенков голоса наигранная теплота.       — Кроме тебя у меня никого нет.       Слова звучат будто со стороны. Не может этот тихий, срывающийся голос принадлежать Анго.       — Не унижайся. Тебе не к лицу.       Снова эта улыбка — тонкая и такая добрая. А холодный взгляд пронзает равнодушием.       Дазай поднимается почти беззвучно, только шуршащим плащом задевает угол стола. Бросает на стол купюру за чашку недопитого кофе и, не взглянув больше на собеседника, выходит из кафе, небрежно сунув руки в карманы.       Сейчас, как никогда раньше, Анго хочется закрыть лицо руками, отгородившись от всего мира, и закричать. Во весь голос, так, чтобы выплеснуть разом тот хаос, что пожирает изнутри. Что-то рвётся наружу, будто вся боль и безысходность, всё его отчаяние, накапливаясь долгие годы, собрались теперь в одно огромное живое существо, в тёмного демона, который рвёт теперь своими чёрными когтями изнутри грудную клетку.       Но это всё лишь мысль. В реальности же видно только, как сильнее сжались побелевшие пальцы сплетённых рук. Покрепче стиснуть одну ладонь в другой — и кажется, что кто-то подошёл и взял за руку. Что кто-то есть рядом. Что вокруг — не только растущая с каждым днем всё больше пустота.       — Впервые вижу его таким…       Голос за спиной раздается так неожиданно, что Анго вздрагивает. Боковым зрением видит, как к нему подходит высокий детектив в бежевом костюме. Кажется, друг Дазая. И — «зачем, чёрт возьми?!» — садится напротив.       — У него есть на то причины, — сделав над собой усилие и совладав с голосом, отвечает Анго. И с удивлением замечает, что неожиданный собеседник читает всё ещё разложенные на столе документы.       Минута. Вторая. Щелканье секундных стрелок едва ли не громче пульсации крови в ушах. Детектив всё ещё читает. Между светлых бровей пролегла едва заметная морщинка. Тонкие пальцы с аккуратными ногтями сжимают обложку блокнота немного сильнее, чем нужно. Что это значит? Усилие мысли в попытке разобраться? Злость на поведение друга? Беспокойство? Анго ловит себя на том, что смотрит на дрожащие за стёклами очков ресницы.       — Вы что-то хотели? Куникида-сан? — память услужливо выдаёт наконец имя.       — Сколько времени, по предположениям врачей, пройдёт прежде, чем вы окончательно потеряете зрение?       Вопросом на вопрос. Строго и по делу. Но Анго на мгновение кажется, что во взметнувшемся на него взгляде светлых глаз — почти неуловимое сочувствие и понимание.       — Месяц. Может, два.       Голос не дрожит. Наверное, от шока. Ситуация кажется сюрреалистичной. Какое этому человеку вообще дело…       — Хорошо. Значит, у вас есть время, чтобы собрать вещи и переехать ко мне.       Дальше Куникида что-то принимается объяснять. Про то, что поможет первое время с бытовыми вещами, пока Анго не свыкнется со слепотой. Что, если его уволят из Министерства по причине профнепригодности, он может сдавать свою квартиру. Что Куникида, в принципе, неплохо готовит. Что у него есть свободная комната, и въехать можно хоть завтра. Пишет что-то в своём блокноте, на ходу предполагая, какие вещи могут понадобиться на первое время.       Но Анго всё это уже не слышит. Только смотрит на поблёскивающую в искусственном свете оправу, на аккуратные ногти, на красную ленту вместо галстука. И понимает вдруг, что больше не один. Впервые за долгие годы. Что человек, сидящий напротив, никуда не уйдёт. Что он будет сидеть здесь и объяснять раз за разом очевидные вещи столько, сколько потребуется, чтобы Анго наконец услышал. А потом они выйдут из кафе вместе, и Куникида невзначай подхватит под локоть, когда Анго со своим севшим в последнее время зрением не заметит порог.       И когда однажды утром после пробуждения вокруг ослепших за ночь глаз сгустится темнота — рядом будет рука надёжного и успевшего стать близким человека, которая крепко сожмет ладонь, дрожащую от страха перед новой, погруженной во тьму реальностью.       А через какое-то время Куникида расскажет о том, как когда-то ему самому было страшно оказаться один на один с миром, больше не приспособленным для него. Когда не можешь взять даже стакан воды, а фантомные боли сводят с ума. Когда рук по локоть нет, а от беспомощности хочется кричать. И когда даже убить себя не можешь, потому что банку таблеток нужно открыть, лезвие сжать в пальцах, а на крышу все двери заперты.       В его случае тьма оказалась не вечной. Руки теперь на месте, а доктор Йосано ещё долгие годы обречена получать на один букет цветов от благодарного пациента больше.       Конечно, зрение даже она не вернёт. Но, однажды ощутив на себе страх полной беспомощности перед внешним миром, позволить кому-то остаться с этим чувством наедине Куникида не может.       — Зачем вам всё это? — Анго замечает, что голос дрожит, что по щекам к уголкам губ стекают слёзы, но ему уже всё равно, — Вы не знаете, что я совершил. Вы не знаете, кому собираетесь помогать. Я предал… Из-за меня…       — Я знаю. Вы не убийца. Вы делали свою работу.       Тонкие пальцы с аккуратными ногтями касаются бледных, всё ещё сжатых рук. И Анго расцепляет ладони. Тепло чужого тела почти обжигает вечно холодную кожу. И тонкое запястье с голубоватыми венками вдруг кажется таким хрупким в крепких и уверенных руках детектива.       Кажется, он больше не один.