ПреДУБеждения

Дорога была долгой и скучной и оттого настроение Андрея Николаевича Болконского можно было сравнить с видом потухающей восковой свечки, утомившейся освещать мрак холодной зимней ночи, когда одержимый своей мыслью писатель строчка за строчкой в гигантских незаканчивающихся предложениях выражал свой гений в неуемном желании показать красоту великой в своей уникальности, настоящей русской природы. Казалось, ничто не могло спасти неуклонно тоскливое существование Андрея, пока он не встретил его. Этот незнакомец стоял в окружении белых стройных хохотушек берез, и оттого силуэт его казался еще более статным и высоким. Сам того не замечая, Андрей начал дышать чаще, воздух до этого казавшийся ему влажным и прелым, стал носить в себе нотки свежей сочной зелени. Щеки Болконского зарделись и сладостном непристойном приступе он сбивчиво приказал кучеру бросить эти осторчелтелые поводья и прям на ходу выскочил из каретной повозки, катясь по склону и сопровождаемый гомоном лошадиного смеха. Будто бы в сонном бреду Болконский, спотыкаясь об ухабистые кочки и кочковатые ухабы несся через раздражающую березовую рощу, ослепляя его уродливостью этих быстрых белых пятен. Страх упустить эту дарованную самой судьбой встречу лишь подгоняло Андрея, и он будто бы стал диким зверем, чья жизнь была лишь инстинктом, надеждой настигнуть долгожданную цель. Он готов был продолжать свой стремительный бег вечно, пока не столкнулся со своим возлюбленным. В прямом смысле. Все мысли в момент были выбиты из головы Андрея плотным деревянным стволом. Безумные идеи перестали донимать Болконского, а их вместилище болезненно гудело от непредсказуемого удара. Он лежал на травяном ковре, нежно обнимаемый корнями этого неземного великана, грустно вздыхая от мысли, что не мог стать таким же как и бесконечно любимое им существо, стоящее прямо перед ним. Он не мог сплестись с ним ворсинками корешков, не мог дотронуться своими хлипкими жалкими ветвями его пушистой спелой кроны, и тем более не мог простоять в этом враждебном белоствольном березняке, вечно соседствуя со своим, только его, горячо любимым нежным дубом. Ах, как тяжело стало на душе в эту секунду! Андрей смял с ожесточением траву под его ладонью, она резала его грубые пальцы, пока его рука и вовсе сжалась в кулак, и обнаружил там нечто неожиданное. В удивлении он сместил свой взор с прелестной шершавой коры на маленькое круглое чудо. Это был желудь. Очаровательная находка странно поразила, уже много повидавшего в своей жизни Андрея. И к нему в период безмерного отчаяния вновь пришло то самое просветление, доступное лишь человеку полюбившему. Болконский залился краской, его кожа словно перестала быть похожей на человеческую и стала напоминать вишневую кожуру в самую пору вишневого урожая. Он знал, что идет по правильному пути. Нежно подняв желудь с земли, Андрей аккуратно проскользил языком по гладкому семечку. Он несмело посмотрел на дуб, дуб же в ответ на его страстный порыв одобрительно качнул ветвями, и мужчина продолжил. Осторожно обхватив желудь влажными от слюны губами, он пошло и сладко заглотил плод. Дуб зашуршал своей резной листвой. Ему явно нравилось. После этого Андрей неспешно вытащил семечко и, зажав между большим и указательным пальцем, приготовился к самому важному. Удовольствие пробирало их обоих, а природа, что окружала их в эти чудесные моменты, от тихих низких травинок, прятавшихся в самом низу этого маленького самостоятельного мира, до гордых птиц, взмывавших в бескрайнем небе, затихла в ожидании продолжении акта любви этих одновременно разных, но таких одинаковых созданий, встретившихся по воле судьбы, сближенных не целью и не обстоятельствами, а самой сутью их существования. Желудь был глубоко внутри. Штаны приспущены. Пот тонкими каплями сочился с кожи, словно роса. Лицо выражало лишь экстаз. Болконский ползком, на четвереньках, словно лесной зверек, подобрался к дереву, они прильнули друг к другу разгоряченными стволами, и так, в страстном, но душевно чистом объятии, Андрей с диким воплем кончил. Наконец они воссоединились, пусть и ненадолго их тела будто бы слились, стали одним целым - бесконечностью. Болконский тихо встал, и, проронив лишь одинокую, но наполненную всей горестью этой Вселенной, слезинку, медленно пошел к карете. Кучер вместе с тройкой лошадей, случайные свидетели трагичной любви, обезумели и застрелились.