Первая и последняя

Навязчивые идеи не просто так назывались... «Навязчивыми». Они обволакивали мысли, погружали в себя, вынуждали сознание увязнуть в липком меде какой-нибудь глупой идеи, от которой нельзя было отделаться ни днем, ни ночью, ни в постели, но в душе. Такие идеи Германн научился гнать из своей головы на первом курсе университета, и с тех пор, казалось, его мозг принадлежал науке, науке и еще раз науке. Он был уважаемым ученым, экспертом мирового уровня, буквально спас мир. У него не было времени на всякие глупости... Не было же?.. Как оказалось, было. — Это ты виноват, — бурча, продолжил стягивать с себя тесную вязаную жилетку Германн. Пиджак уже комкался в пальцах Ньюта, который сидел на кушеточке рядом и во все глаза смотрел на Германна, будто не веря, что происходящее, ну, происходит. — Ты, — наконец, выбрался из удушающих объятий жилетки Германн, протягивая ее Ньюту, — засадил эту идею мне в голову. Из твоих мыслей она пришла ко мне! — тыкнул он дрожащим длинным пальцем в Ньюта. Тот лишь улыбнулся еще шире, хотя казалось — куда уж шире?.. — и осторожно, насколько это было возможно для Ньюта, сложил жилетку. Положил около себя, аккуратно пристроил сверху пиджак; Германн же, фыркнув, принялся расстегивать рубашку. Когда закончил — и ее Ньюту отдал, не забыв прикрикнуть: — Не трогай трость! Ньют, только начавший вертеть в ладонях его трость, послушно поставил ее около себя и просто уставился на Германна, который сидел сейчас перед ним раздетый по пояс. Глаза Ньюта светились от счастья. — Я не думал, что этот день когда-нибудь настанет, — протянул он, подпирая подбородок рукой. — Настал, однако. Я вновь повторюсь, что это больше твоя инициатива, чем моя, — вздернул нос Германн, неловко обнимая себя руками, будто пытался закрыться от Ньюта. — Да, скорее всего. У меня в голове уже месяц вертятся формулы, цифры и прочая нудятина... — Не говори так о математике, — недовольно процедил Германн, а Ньют уже привычно покачал головой. Он знал, что переспорить Германна было невозможно, впрочем, Ньюта тоже, так что все великолепные «перлы» Германна оставалось только запоминать. — Числа — это строи... — Да, да, строительный материал для божественного творения, какая чушь. — Я могу тебе это доказать! — уже злее зашипел Германн и даже попытался встать с кресла, но Ньют быстро выставил руки перед собой, чтобы тот не навернулся. Такое предупреждение сработало, и Германн уселся обратно. — Я еще пожалею об этом. — Так зачем... — Да потому что не могу избавиться! — ворчливо протянул Германн, крепче обнимая себя руками. — Может, хоть так смогу уснуть... — Я понял, понял, — попытался успокоить его Ньют. Куда лучше него справились хлопнувшая дверь, заставившая Германна дернуться, и тату-мастер, в свою очередь, вызывавший на лице Германна бурю эмоций. Он не был уверен, испытывал страх, облегчение, пренебрежение или еще что. После дрифта с Ньютом в голове Германна засела настойчивая идея сделать себе татуировку, «крутую, яркую, стильную», как сказал бы Ньют... И, мягко говоря, самому Германну это не нравилось. Но идея давила, отзывалась набатом в его голове днями и ночами, и он не выдержал. Пока он укладывался на кресло, голой грудью прижимаясь к холодной коже, Ньют неотрывно следил за ним. Буквально буравил взглядом. — Тебе понравится. Такое ощущение крутое!.. — радостно начал он нести очередной бред, а Германн просто уставился на его забитые руки. Черт возьми, ему самому становилось нехорошо, когда он понимал, что ему нравились татуировки Ньюта. Ребяческие, невероятно глупые, даже оскорбительные для кого-то, кайдзю, что опоясывали предплечья Ньюта, казались Германну... «Крутыми». Слово «крутой» в его голове звучало только с интонациями Ньюта. — Очень сомневаюсь, — дернулся Германн, когда тату-мастер начал обрабатывать свое поле деятельности чем-то, что сильно пахло спиртом. — Я почитал о процессе и... И Ньют, конечно, был прав. Германн не мог сказать, что страдал альгино- или нозофобией. Скорее, как любой нормальный человек, он опасался всех колющих и режущих предметов, а также не хотел подцепить ВИЧ или гепатит. Поэтому к татуировкам и процессу их создания он относился не боязливо, а брезгливо. Раньше относился. Германн не думал, что ему и правда может понравиться ощущение того, как иглы тату-машины раз за разом вспарывали его кожу, проникая в глубокие ее слои, оставляли там чужеродный для его организма пигмент и-и-и... И это было, черт возьми, больно — но вместе с тем и приятно. Миллиметр за миллиметром, сантиметр за сантиметром на спине Германна появлялся рисунок, строгий, «занудный», как сказал бы Ньют. Германн не настолько тронулся умом, чтобы набивать себе изображение кайдзю во всю спину. Вообще-то, на самом деле, хотелось, но он сдержался, понимая, что через несколько месяцев, когда голос Ньюта в его голове поутихнет, он сам и повесится из-за осознания, во что Ньют превратил его тело. Ненамеренно и с почти что подачи Германна, ладно, но все же. Это голос Ньюта не давал спать Германну ночами, его идеи и его мечты. Ньюта, который сейчас сидел перед ним и смотрел на него так, будто Германн был милейшим котенком. — Чего улыбаешься? — мрачно пробормотал Германн. Ньют поправил чуть съехавшие с его переносицы очки и пожал плечами. — Не знаю. Это так... Здорово. Мы находим все больше и больше точек соприкосновения. Ты даже принимаешь те мои черты, которые раньше тебя раздражали. — И все еще раздражают. — Эй, грубовато, — сощурился Ньют, с укором глядя на Германна, а тот закатил глаза. Он уже привык к постоянному ощущению нанизывания кожи на вертел тату-машины. — Прошу прощения, — процедил Германн в ответ. Когда он был ребенком, еще совсем мальчиком, он смотрел на татуированных байкеров и думал, что никогда не сможет стать как они. Сильным, мощным, накачанным и «крутым». Душа Германна была, казалось, продана Урании с пеленок, и ни для чего иного он не был создан. Так что мечты о татуировке с золотым сечением или каким-нибудь интегралом ушли в прошлое, оставив после себя только разочарование и печаль. Печаль, что у кого-то хватало смелости на что-то подобное — у кого-то, но не у Германна. Даже сейчас он не был готов признаться, что сам хотел подобного, а мысли Ньюта, его желания, которыми Германн «заразился» во время дрифта, были лишь пинком, но никак не причиной расцветающей на спине Германна татуировки. Германн даже не заметил, как все кончилось. Просто тату-мастер накрыл свежую татуировку пленкой, что-то там сказал и всучил буклетик в руки Германна. Он очнулся только когда начал одеваться, конечно, не без помощи Ньюта. Лопатку тянуло, и острая тяжесть эта была до странного приятной. — Здорово видеть, что ты улыбаешься. Германн тут же строго посмотрел на Ньюта, и тот прикоснулся пальцем к своим губам. — Уголком губ улыбался. Значит, я был прав. Понравилось. — Вовсе нет, — привычно вступил в конфронтацию Германн, а Ньют звонко и искренне рассмеялся. — И татуировку ты мою не увидишь. — А кто тебе ее обрабатывать будет? Уж поверь: с татушкой в таком месте ты сам не справишься, -добродушно фыркнул Ньют и протянул Германну его узкую жилетку. Германн замер на мгновение. — Обрабатывать? — Ты совсем мастера не слушал? Бо-о-оже, — простонал Ньют, — всему самому придется учить. Сделать татуировку — это полдела. Уход за ней куда важнее, — назидательно поднял палец он, за что тут же получил слабый тычок тростью в ногу. — Ай! — Не обольщайся. Это первая и последняя, — проворчал Германн. На душе стало легче: он почувствовал, что вернулся в свое привычное состояние. Строгое и, гм, недовольное. Ньют же вновь засиял от счастья, демонстрируя Германну все свои зубы в широчайшей улыбке. — Конечно, — легко похлопал он Германна по плечу, — конечно. Первая и последняя. Все так говорят, Германн. И его голос к голове Германна ехидно повторил: «Все так говорят».