Кофе и тепло

У Ньюта напрочь отсутствует понятие личного пространства. Это Германн понимает еще в их первую встречу. Протягивает руку, чтобы поздороваться, как требует обычная человеческая вежливость, а вместо этого оказывается стиснут в крепких объятиях Ньюта, который не только не слушает возражений, но еще и имеет наглость спорить с ними. Германну это не нравится, но Ньют работает с ним в одной лаборатории. Лаборатории, в которой, между прочим, по вине Ньюта вечно играет омерзительно громкая музыка для школьников, пахнет разлагающимися органами, а пол нет-да-нет оказывается залит какой-нибудь липкой жижей. Германну приходится провести черту, чтобы Ньют понимал границы пространства, в которых находится, но это не очень помогает. Германну регулярно приходится выпихивать ногой «редчайшие, ценнейшие, крутейшие» куски плоти кайдзю со своей половины. Ньюту же приходится постоянно выслушивать его абсолютно обоснованные возмущения относительно своего рода деятельности и того, что музыка каких-то там цепеллинов мешает Германну сосредотачиваться. У Германна болит голова от этих цепеллинов, и тогда Ньют все-таки делает музыку потише, а потом приносит Германну кофе. Ньют часто приносит Германну кофе, на самом деле, только пить кофе из его рук — то еще удовольствие. Германн знает, что Ньют моет руки через раз, поэтому у кофе вполне может оказаться привкус чего-нибудь, о чем Германн предпочтет не думать, когда его затошнит. Поэтому Германн постепенно приходит к мысли, что принимать заботу Ньюта себе дороже. Жаль, Ньют этого не понимает, как не понимает и того, что не все люди настолько же экстравертивны, как он сам. Когда он хватает Германна за руку, ему становится очень тепло, даже горячо. Запястье горит, а ведь руки Ньюта почти что ледяные от того, что он вечно копается во внутренностях кайзю!.. И Германн всегда хочет одернуть руку, но не может. Германн Готтлиб — тот еще мерзляк, ему вечно холодно. Наверное, это и является причиной, почему постепенно он уже перестает сопротивляться грязным, склизким объятиям Ньюта, от которого идет такой жар, что Германн просто не верит своим глазам, когда узнает, что его обычная температура — тридцать шесть и два. Когда Ньют в шутку тыкает его в кисть пальцем, точка, что от него остается, пылает несколько часов. Германн не знает, что происходит, даже не хочет знать. Все, что он, на самом деле, знает — то, что, когда Германн вытаскивает его из-под обвалившейся меловой доски, у него не болят ни ноги, ни придавленный таз. Он чувствует только огонь в груди Ньюта и горячие, крепкие и сильные руки, которые держат Германна. Когда Ньют ведет его до медблока, Германн не может с собой справиться, прижимается к его боку, хотя вполне мог бы доковылять и сам, пусть и в разы медленнее. Когда следующим утром в их лаборатории вешают новую доску, Ньют снова приносит Германну кофе. На сей раз оно не пахнет ничем странным, да и на вкус оказывается... Вкусным. Просто вкусным, таким простым, а Германн ненароком держит ладони на руках Ньюта подольше, когда возвращает ему чашку. Ладони Ньюта невероятно горячие, хотя сам Ньют холодный. Германн знает это, но Германн даже не пытается найти рациональное решение этой загадки. Знает, что, стоит ему хоть немного погрузиться в это — и он уже не всплывает. Потонет, пойдет ко дну теплого океана добродушия и радости Ньюта, которые тот дает всем и каждому, но, кажется, Германну больше других. Потому что Германн постоянно злится и ходит хмурый — пусть даже и сам это понимает. Поэтому Германну нужно немножечко больше любви, чем остальным, а где любовь, там и... Тепло. Германн ненавидит строить теории, далекие от логики и стройности богини наук — математики, — но эта теория — единственное исключение. Потому что, на самом деле, никакая логика не сможет объяснить Германну, почему Ньют, шпыняемый, ругаемый, причем всегда за дело, возвращается, чтобы обнять Германна и подержать его за холодную руку. Как никто не сможет объяснить, почему Германн так зависим от тепла Ньютона Гейзлера, человека на самом деле холодного, как трупы кайдзю, в которые он зарывается с головой.