Любовь?

Звать её по имени в потемках, искать её тепло, кончиками пальцев ловить её волосы, поправлять сбившиеся от танца складки её платья — руки дрожат, а раньше любое действие рядом с ней Владу без проблем удавалось. Смотреть на её силуэт, проходя мимо учебной комнаты; краем глаза замечать то, как она смеётся; мысленно повторять лёгкие движения её рук по холсту и думать о ней во время боя с Асланом — кто бы заметил, спросил бы: «любовь?». Аслан улыбается, но подозрительно смотрит. Влад отвечает: «Лале», — заменяя пожар в груди её именем. Как в детстве бурей терзали ребёнка чувства: крёстный — боярин Грэдиш, — качая Раду в руках, рассказывал Владу истории. В камине лиловой гостиной тогда трещали поленья, еловая смола скворчала, как будто ядом плевалась, но пока в сказке побеждало добро, Влад светился от счастья и бегал к огню греть свои руки. Мирча сидел в дальнем углу, на зов младшего брата не отзывался, и, несмотря на тьму, насупившись, читал мифы гордой страны — Валахии. Когда время убегало прочь, и папа спускался, чтобы позвать детей спать, крёстный всем запретам назло доставал леденцы из глубоких карманов — тогда Влад хохотал без умолку от такой проделки, Раду просыпался и вступал в борьбу за конфеты, громко агукая, даже хмурый, серьёзный Мирча поднимался с места и, пока никто не видит, уводил из-под носа самую желанную сладость. Когда приходилось ложиться спать, Влад не протестовал — Мирча был для него примером, и даже Раду тихо сопел, когда старший брат укачивал его вместо матери. В учёбе, в труде и в шуточной битве — первый старший брат. Он не обижается даже если обидели, он не плачет, даже когда очень хочется. Влад потирает коленку, процарапанную деревянным мечом, до скрежета сжимая зубы. Раду ползёт к нему и улыбается — разве не улыбнёшься в ответ? Небо большое. Память отрывками. Милые братья. Птицы над головой. Крёстный. Огонь. Сладости. Домом ли это зовётся? Там, где война, дома нет. Чума красная, на вороных конях — Османская империя подчиняет сёла и города, а Владу четырнадцать, Мирче девятнадцать. Мог ли подросток хоть что-нибудь изменить? Указ, долгая дорога, Раду — семилетний мальчишка — смотрит на сопровождающих и раскрывает рот от восторга. Понравились? Мечи, конечно, у них красивые, но разве пленникам палачей любить стоит? Влад не знает покоя, мучается: старший брат и отец на войне. Небо становится серым во взгляде голубых глаз, а девушка — Влад смотрит с презрением, — османка дерзостью отвечает на дерзость. У неё кто-то погиб, кто-то очень влиятельный и красивый — волнует ли Влада, страдающего душой по родным, чужая судьба? Чужие страдания? Но он остаётся рядом. Все девушки — неженки. Только умеют, что плакать. «Зубы сожми, проглоти обиды на мир, полегчает», — думает Влад и едва советом не делится вслух, пока не замечает, что собеседница, головой в тюрбе возле гроба поникнув, печаль выражает иначе. Пленнику нельзя быть здесь, в гробнице самого шехзаде, нельзя общаться с племянницей падишаха, нельзя, уронив руку на её плечо, ей сочувствовать. Нельзя её уважать за силу внутри; нельзя улыбаться ей только потому, что она спасла породистую гончую от гибели в псарне; нельзя вспоминать каждый раз перед сном, как заносчивый Мехмед съежился и отступил перед её грозным взглядом; нельзя всем, что приходит в голову, с ней делиться, но Влад зовёт её за собой, награждая за смелость. И пока он сам также молод и глуп, ничего не боится. Она пойдет с ним смотреть на переливающуюся гладь озёр. Лале — как конфета на языке сладкое её имя. Быть может впервые разлука с домом кажется не такой, как раньше, болезненной. Влад хмурится от этой мысли, пока не осознаёт себя другом, пока с таким же, как он, заключённым, не обменивается рукопожатиями. Почему следующий день они провели втроем, расставшись только во сне? Почему подобные дни продолжались и дальше? Разве Влад — иноземец — друзей на вражеской стороне заслужил? Раду играет с османскими мальчишками, и пусть раньше Влада волновала мысль, что младший брат забывает о доме, рядом с друзьями он тоже дом позабыл — все печали, — но душой туда не переставал стремиться. — Хотите, я покажу вам Валахию? Лале сидит с книгой под деревом. Аслан, головой уместившись на её коленях, нежась, как рыжий кот, под её ласковыми руками, смеётся: — Ты выглядел таким мрачным в день нашей первой встречи. Думаю, в твоей стране никто не веселится. Все ходят угрюмыми и дома строят такие же… — Неправда! — наигранно злится Влад и запускает в него травинкой. — Поедем и к тебе, но я предложил первый. Только все вместе. — Хорошо! Лале — девочка со светлой улыбкой — светится, уже представляя себя путешественницей. Влад представляет её… Особенной? Пусть Аслан пойдет рассматривать конюшни и тренировочные поля, хозяин Валахии «особенную» проведёт по тайным местам, скрытым тропам. В лиловой гостиной из-за камина даже зимой жарко, похожий камин стоит в его комнате, а в зале с цветными витражами можно танцевать. Она так это любит! Пусть руки её двигаются на манер восточного танца, Влад за талию подхватит, закружит так, как учили его мастера из Европы. В такте три счета. А стойка едина: Влад касается руки Лале как в наваждении и переплетает пальцы. Лале не отстраняется, но и Аслана гладить не перестаёт. Неужели… Владу становится тошно. Неужели, он заставит её выбирать? Правда ли, что он видит её не просто «особенной» гостей — хозяйкой, может быть, даже женой? Что она чувствует, обнимая его в конюшне, думая, что прощается. Что она видит? Но не глазами, а сердцем, когда обнимает снова — оставили их в этой школе, отпустили. Сама же напролом лезла, с визирем договорилась. Как она ещё дышит, вернувшись — целая — из загребущих рук? Влад беспокойную опустившуюся ладонь прижимает к своей и помогает стоять на ногах. Ради неё головы лишиться не жалко — Аслан, дурак, то же чувствует, но подходящее ли время сейчас соперничать? Дайте улыбку её увидеть, озорной взгляд тёмных глаз. В груди так тепло, как ещё не было ранее. «Любовь?». Нет же, глупый. «Лале». Как она себя чувствует, сквозь могильный курган пробравшись к нему? У него весть тяжким грузом на плечах повисла: Мирча, отец преданы крёстным — добрейшим из людей. Мирча, отец погибли. Раду не знает… Дома нет больше. Света, огня больше нет. А у Лале объятия крепкие; сердце стремится выпорхнуть из груди; а слова действуют, как лекарство: — Нужно не рушить, а создавать. В память о близких… Если бы мог Влад плакать, если бы в детстве этому научился… Снова, как в тот самый раз, он ловит как будто для танца её тонкую руку. «Спасибо» рассыпается по пальцам в поцелуях, невидимыми для глазу драгоценностями остаётся с ней. Она смотрит так, как будто всё знает: и о негласном соперничестве, и об огне в груди, и о шаткой тропе, и о боли — будто бы всё испытала сама. Будто бы ей выбирать пришлось. Да не говорит она только, что перед выбором не стояла. Словно у Влада он теперь есть. Ему нужно стать сильным. Сильнее, чем раньше. Её спокойствие, дом рядом с ней защитить — чтобы войти туда вместе, чтобы держать её за руку перед алтарём. Родная Валахия смотрит на него её глазами. Османка… Ищет её Аслан. Успеть бы губами ещё раз коснуться её руки — Влад всё, что уже его, заполучить хочет. Законный трон — есть. Она — тоже… Удержать бы ещё. Она встаёт с места, говорит: «Нас ждут. Поспешим». Он хочет прижаться к ней и зацеловать её щёки, изгиба локтя коснуться губами на каждой из рук. Тоненькое запястье. Небо опять голубое. В груди словно пожарище. Лале? Зовут любовь.