Самая большая ложь на свете — твоя любовь

Они не понимали, никто из них, хотя каждый из них пережил проблематичные отношения. Лиам знал, что на свете есть ещё люди, которые понимают, что это такое — в конце-концов, разве он один сталкивался в жизни с лицемерием и манипуляциями? — но сейчас ему казалось, будто никто, кроме него, не переживал такой опыт. Сочувствие друзей было неприятным — не липким, не лживым, но каким-то неутешительным. В десятый раз за вечер Пейн подумал, что лучше было остаться дома, но там бы он просто сошел с ума. Он хорошо знал, что это такое. – Может, Вы ещё помиритесь? – участливо спросил Луи, толкнув его носком своего кроссовка. – А мы и не ссорились, – спокойно ответил Лиам. Прошли те времена, когда они могли поругаться. Кричать хочется, когда пытаешься донести смысл своих слов собеседнику. Но когда ты знаешь, что тебя в любом случае не услышат, пропадает желание кричать, что-то доказывать, тратить время на то, чтобы вновь оказаться виноватым и разбитым. Одно по одному — Лиам видел всё будто со стороны и почти тосковал по тем временам, потому что казалось, что в происходящем есть какой-то смысл. А его не было. Ни сейчас, ни тогда. – Ты ещё долго продержался, – заметил Луи утешительно и зачем-то начал возить кружкой пива по столу. Он, действительно, хотел помочь, — Лиам это видел — но не мог, и от этого Томлинсону было неуютно. – Я бы уже послал этого засранца. Ну, я и послал, мы же с ним больше не друзья. Честно говоря, никогда не понимал, почему вы вообще сошлись. Не так уж вы похожи, как кажется на первый взгляд. – Нет, на самом деле... У нас много общего: я люблю его, он любит себя, – сказал Лиам, наблюдая за тем, как по кружке пива стекают холодные капли. – Мне становится легче, но постепенно. Как будто огонь, сжигающий меня изнутри, медленно гаснет. Но теперь я задыхаюсь от дыма, – произнес он, буквально чувствуя, что ему не вдохнуть. – Неужели, когда любовь совсем исчезнет, мучение останется? В повисшем молчании отчетливо зазвучала музыка. Кабинка, которую они сняли, заглушала посторонние звуки, но не до конца. Любимое кафе угнетало, точно тюремная камера. Правда, в последнее время Лиаму было тесно даже в своем теле. И он не помнил, когда началось это «последнее время». – Не знаю, – пожал плечами Луи. – Я тебя никогда не понимал. Не умею видеть красоту в людях, которые пренебрегают тобой, обманывают и не считаются с твоим мнением. Лиам открыл рот, чтобы возразить, но так ничего и не сказал. Всё, что Луи сказал, правда, но ему всё равно было неприятно слышать это. – Это с самооценкой что-то, – прорезался Гарри. Лиам и Луи синхронно посмотрели в его сторону — Стайлс весь вечер сидел задумчивый. Пейн знал, почему он молчал: тоже не мог сказать ничего хорошего, но и говорить плохое ему не хотелось. – Извини, я это из хороших побуждений. Просто пытаюсь сказать, может, стоит пойти к врачу, чтобы он помог выскрести Зейна из твоей души, как какое-нибудь психическое расстройство? – У меня такое ощущение, как будто это предательство, – вздохнул Лиам. – Да он тебя уже тысячу раз предал, – вспыльчиво проговорил Луи — держался весь вечер, и вот, наконец, его гнев вышел наружу. – Где он сейчас? Исчез куда-то и о тебе не думает в принципе, ему плевать, как ты себя чувствуешь, как твое сердце разрывается на части. Он не помнит тебя и не вспомнит, пока не появится у него такая блажь. Ему не интересно, что с тобой происходит, его не волнует, какие события случаются в твоей жизни, куда ты ездишь, чем занимаешься, какие открытия для себя делаешь. Сколько обещаний он тебе дал, чтобы ничего не выполнить! – произнес Томлинсон с искренней болью. Пейн покачал головой. – Ой, я знаю, что ты скажешь: «Кое-что он выполнил». Конечно, когда он понял, что даже такой любящий и добрый человек, как ты, уже не может терпеть, Малик дал тебе пару своих знаков внимания, как подачку, чтобы потом бравировать: «Вот, постепенно я делаю». Это очередная манипуляция, после которой снова начинаются отговорки. Знаешь, что я тебе скажу — в чувствах есть обязательства, это правда, но не обязан ты любить этого человека, потому что он не тот, кем представился и не тот, кем казался. Настоящий Зейн не имеет отношения к тому Зейну, в которого ты влюбился. Он пустил тебе пыль в глаза! Голова отозвалась неприятной болью. В словах Луи не было ни слова неправды. Он сказал всё то, что Лиам и так знал, всё то, что Пейн уже обдумывал. Но голова всё равно начала гудеть, словно её сверлили. Лиам залпом допил остатки пива. – Ладно, я пойду, поздно уже, – сказал Лиам, поднимаясь с кожаного диванчика. – Спасибо за вечер. Напишите потом в конференцию, сколько скинуть за пиво. В кабинке было душно, и Лиам понял это, только когда оказался в холле. Здесь музыка звучала слишком громко — вгрызалась в уши, басами отдавалась в мозгу. Но голова тут же прошла, потому что не было необходимости говорить: «Ты прав, но я не знаю, как ускорить процесс исцеления. Я даже не знаю, исцеляюсь ли я». Пейн вышел на улицу, глубоко вздохнул, посмотрел по сторонам. За спиной послышались шаги — не тяжелые, но уверенные. Лиам хорошо различал своих друзей по шагам. Он был внимательным, насколько позволяла память. И любил их. Не так, как Зейна, но очень сильно и честно. – Я с тобой, – сказал Найл, нагоняя его. Лиам пожал плечами и вытащил сигарету из внутреннего кармана. Одну из них машинально протянул Хорану — друг с благодарностью её принял, вытягивая свою зажигалку. – Знаю, тебе обидно слышать такое про Зейна, но мы за тебя переживаем. – Мне не обидно, – ответил Лиам, выпуская дым. – Я знаю, что Вы правы. Я и сам так думаю. Но всё равно не могу вырваться на свободу — это меня и гложет. Я уже не помню, когда бы любовь приносила мне счастье, – помолчав, добавил он. – Я с Зейном так долго, и у меня такое ощущение, будто всё это время я находился в пучине страданий. Хотя я отчетливо помню, что был счастлив, ведь иначе не полюбил бы его. Или мне казалось, что я заслуживаю страдания, поэтому чем больнее он делал, тем больше я погружался в наши отношения. – Лиам, это ужасно, ты... – Нет, не давай мне советы, – оборвал Лиам, взмахнув сигаретой. Ветер унес пепел дальше, и Пейн невольно проводил его взглядом. – Не смогу им последовать, и не хочу быть виноватым еще и перед тобой. Вид у Хорана был такой, словно он вот-вот расплачется, но он лишь шмыгнул носом. Боль на лице взрослого человека, мужчины, казалась такой неправильной. Лиам понял, как выглядит со стороны — может, ещё хуже, и его друзья всё время смотрят на это. Купаются в его боли, ведь им не безразлично. Вопрос времени, когда они отвернутся, потому что Лиам совершенно их не слушает и никак не налаживает свою жизнь. – Лиам, ты не виноват в том, что хочешь поступать по своему, – серьезно ответил Найл, коснувшись его плеча свободной рукой. – Зейн и это чувство тебе внушил? – Знаешь, нет такого чувства, которое бы Зейн мне не внушил. Вот так, – сказал Лиам, бросил окурок на землю и затоптал его. – Ладно, мне здесь переходить. Ещё увидимся. – Пока! – немедленно откликнулся Найл. – Мы тебя любим! – Я знаю, – пробормотал Лиам. Кто бы сомневался, ведь они потратили на него свое время, хотя могли бы развлекаться одни, не выслушивая его печали и горести. Он перешел через дорогу, двинулся по улице мимо небольших домов с подстриженными газонами. Фонари мерцали светляками, то погружая в темноту, то вновь освещая путь. Без сигареты дышать было трудно, но Лиам не стал доставать ещё одну. Путь не такой долгий, нужно просто ускорить шаг. Лиам вошел в дом, скинул рюкзак, вздохнул. Прохладно и темно. Собака у родителей, и хорошо — нельзя ей сейчас жить в таких условиях. Как только Пейну становилось трудно, его дом превращался в свинарник. Тяжесть в груди не давала покоя. Пейн достал пиво из холодильника, открыл банку об стол, зашел в спальню и сел за компьютер. В ящике стола — домашняя пачка сигарет. Нужно купить ещё, иначе будет не выжить. Глоток, два, три. Пиво совсем не притупляло боль, но Пейн не знал, что ему ещё делать со своей жизнью. Глаза гипнотизировали мерцающий экран. Чем заняться? Сон давно покинул Лиама. Лежать в постели — то ещё мучение, если не хочется спать. Поэтому нужно ждать, пока тело само потребует. Оставался только интернет, но в таком состоянии даже всемирная паутина — слабый помощник. Какой от неё толк, если она не дает возможности связаться с тем, кого не хватает? Оставалось лишь забивать время. Если бы Лиам попытался что-то посмотреть, то всё равно ничего не запомнил, чтение на ум тоже не шло. Просто скроллить ленту. Он ему не нужен. Никогда не будет нужен. Никогда не был нужен. И как можно быть таким дураком, чтобы продолжать любить человека, который столько раз доказывал, что он — просто декорация. Ведь Зейн никогда его не слушал, никогда не интересовался его мнением, никогда не оказывал ему внимание, только если то, чем Лиам занимался, не пересекалось с его личными интересами. Зейн воспринимал его, как дополнение к себе и только. Это и причиняло боль. Скроллить ленту. Скроллить ленту. Читать новости, смотреть картинки. Пусть секунды превратятся в минуты, пусть минуты станут часами, пусть часы растянутся в дни, недели и месяцы... Телефон мигнул, дернулся на столе. Лиам машинально протянул к нему руку, ни на что не надеясь, ни о чем не думая. «Зейн прислал вам сообщение». Не отдавая себе отчет, Лиам поместил телефон так, чтобы его лицо было видно лучше — экран разблокировался через секунду, глаза пробежались по тексту. Всего два слова. Наверное, Зейн перетрудился, пока набирал их, иначе почему интервалы между их общением стали такими длинными? «Привет, Ли». Лиам автоматически набрал сообщение, ни разу не опечатавшись. В правде не может быть ошибок, она горит в голове ярче костра. «Самая большая ложь на свете — твоя любовь». Сердце забилось чаще, кончики пальцев воспылали. Отправляй. Отправляй. Отправляй. Не бойся, вдохни поглубже. Ему плевать и всегда было плевать. Он ничего не почувствует, когда прочитает это сообщение — лишь досаду, но ты всегда вызывал у него лишь досаду. Ты никогда ничего для него не значил. Лиам стер текст сообщения и отправил в ответ: «Привет».