"Завянут цветы"

И вот снова они сидят вместе, на краю этого обрыва. То же солнце, небо… Даже цветы растут на прежних местах. Всё как тогда — даже они сами пришли сюда с прежними чувствами. Один смотрит с глухой тревогой, другой в ответ глядит с немым принятием. И пока один, потерявшись в мыслях, ничего не слышит, второй продолжает молчать. Это место — потерянный кусочек рая, забытый за ненадобностью. Здесь буйные травы, могучий лес с краю, каждый клочок земли пропитан силой. Золотой, как колосок пшеницы, и такой же упертой, тянущейся вверх. Она кормит и поит одновременно, убаюкивая в душистой колыбели. Это ведь так красиво, верно? Рассыпающаяся по воле природы золотом земля, и голубые небеса над ней. Над ними, что скрылись здесь от всех. Цинцю пальцами расчёсывает его волосы, в которых запуталась первая опавшая листва. Что-то шепчет себе под нос, кажется, какую-то мелодию, но слишком тихо, разобраться не получится. Голос легко сливается с пением природы, с тем, как ветер играет на нежных колокольчиках, гонит вперёд пушистые облака. Руки ухоженные, изнеженные, не тронутые следами тяжёлой работы. Зато глаза серьёзные, тёмные, прячут в себе непротоптанные дорожки, ведущие в неведомую глухомань. В душе той ни разу птицы не пели, и ветви, от тоски засохшие, расцарапают до крови, но тому, другому, всё ни по чём. У Чжучжи шрамов немерено, на лице разве что нет, а в сердце весна живёт. Хрупкая, как талый лёд, но неумолимая, словно первый бутон подснежника, что наконец обрёл волю к жизни. Тропинок неверных множество исходил, все ноги изранил, многое видел. Знает, что непросто им будет, не совладать с чужим гневом. А все равно ладонь чужую, что роднее своей стала, перехватывает, её, замёрзшую, губами греет. Нежно так, ласково, словно тёплый ручей пальцы обнимает. И любуется, как будто и вовсе оторваться не может. Сколько им ещё времени осталось, до того, как листья и без осени побагровеют? Успеть бы, насладиться, наглядеться… За ухом у того стрекоза летает, звенит себе крыльями, подпевает. Он вспоминает, как всё начиналось, когда, свернувшись кольцом змеиным, от боли корчился. То затаится в тени, то зашипит от новых ран, на свет выползя — все цветок волшебный сорвать пытается, а не выходит. Да вдруг коснутся руки мягкие, сколько б за меч не брались, погладят, помогут. Захотелось как-то ответить добром на добро. И вот закружилось, завертелось, как вьюга в северных краях. Встретились они ещё раз, вот прямо здесь, на краю у этого обрыва. На этот раз оба в человеческих обличьях, взрослые мужчины, ведущие себя, как юнцы. Шэнь Цинцю глядел настороженно, не понимая, что нужно от него незнакомому демону. Чжучжи Лан не находил слов, и смирялся, что снова придётся предстать в своём истинном обличье. И всё же как-то разговорились, рассмеялись… Снова увидеться договорились, сами слова вылетели, и пошло! После и вовсе не поймешь, когда совместные прогулки в свидания превратились. Как губы встретились, кто первый о чувствах заветных сообщил. Помнится только, что тут всё это было, всё самое важное. Уже три года подряд, каждый раз в пору, когда трава желтела. Его личная осень наклоняется и целует легко, легче, чем взмах крыльев бабочки. Глаза тёмные у него, да то от тревог, от мести чужой, страха. Хочется стереть все это, как художник кривой свой набросок. Отвечает он жарко, жадно, и оба падают на яркий ковёр земли. Отлетает куда-то дорогая заколка, путаются одежды, украшения колокольчиками полевыми звенят в полёте. Кто бы признал в них сейчас их самих, для всех обычно холодных, спокойных? У них тут языки пламени в груди загораются, золотые, зелёные, родом, наверное, из самой преисподней. Красота в лице любимом прячется, подаренная самой природой, и от неё же страсть, уверенность. Душа у каждого — вязкая топь, в которой не страшно захлебнуться тиной. Шёпот деревьев, что прячут самые сокровенные признания. — Погублю я тебя. — срывается тихое, да кто кого к смерти за руку подведёт — это большой вопрос. Кажется, что дыхание вот-вот остановится у обоих. На солнце кожа кажется медовой, и так же сладки другие их поцелуи на вкус. В лебединую шею, уголки глаз, в центр груди — там, где сердце, даже в кончики пальцев. Цинцю не знает, когда точно ждать беды, в какой из дней — только и помнит, что станет дело за осенью. Такой холодной, словно следом за Ло Бинхэ убивающей всё живое. Но их дни по-прежнему светлые, сохраняющие теплоту лета. Значит, ещё есть совсем немного времени, только для двоих. Покуда земля не окоченеет и не завянут цветы. Руки взлетают к острым лопаткам, накрывают, будто крылья. В песни ветра затихают рваные вздохи, вскрики. На траве лежат уставшие двое, покрытые потом, кожа их горяча, как нагретая за день земля. Довольные и самую капельку, чтобы другие не заметили, счастливые. Не хочется никуда идти, никуда бежать, исполняя чужие прихоти. Они позволяют себе чуть-чуть побыть эгоистами. Только друг с другом, разве можно увидеть кому-то ещё? Демоны — собственники по своей натуре, люди по природе своей крайне жадны. Едва отдышавшись, они идут на второй заход, и чувство это — как падение в ледяную прорубь. Пробирает до костей, страшно, дико, но при том ощущение, будто рождаешься заново. Небо розовеет так же стремительно, как распространяется румянец на их скулах и щеках. После Чжучжи провожает его, прячась в тени. И на следующий день, и через два, и спустя неделю. Всегда рядом, оберегает от всех бед, и Шэнь Цинцю в который раз может вздохнуть спокойно, зная, что его защитят. Он даже не догадывается, но когда придёт время, змей появится в самый тяжёлый миг, во всём своём великолепии. Украдёт при толпе народу, мерзких стервятников, падких на слухи. Дорогой дядюшка будет смеяться, говоря, что все традиции уже соблюдены. И больше не придётся считать лепестки на бутонах, гадая на счастье. Ведь оно давно пришло, ещё той осенью, никакой Синьмо не сможет сломить! Но пока у них есть только обрыв