Цугцванг, или В моем аду котлов не будет

«Ты не можешь стреножить ветер, обхватить его жаром рук, обуздать его, взять в скелете, опустить на него каблук. Ты не можешь его заставить объясняться и быть с тобой. Он был вечно и вечно правил, непокорный и всем чужой. Неизменный в своей природе изменения и реформ: то он злится, то беззаботен, то становится штилем шторм. Он сарма, когда он не в духе, когда яростен, он — хамсин. Сеет хаос, беду, разруху, чтоб свалиться потом без сил. Ты нашёл его неслучайно. Так велел, понимаешь, бог, чтоб вы стали друг другу тайной, не прочитанной между строк. Ты его изменить не смог бы, запереть в патетичный стих, но зачем запирать свободу — она рядом с тобой летит. То ли воздух стал жарче, гуще, то ли в тело вошёл суккуб: ты ведь первый из всех живущих смог коснуться прозрачных губ. Ты ведь первый, кто понял, принял суть свободы, её тоску, дал ей чувства, простор и имя, согласился и всем рискнул. Ты единственный смог услышать, как пронзительно может петь ночью ветер, шурша по крышам, не умеючи умереть. Он для многих чужим был, странным, словно запертым на засов, но теперь он резвится пьяно в пышных кронах твоих лесов: Непонятный, но всё же здешний, хоть катящийся кувырком, возродивший в себе надежду, что найдёт, непременно, дом. *** Своевольный и дерзкий бора и самум, когда мчится вниз. Но небес синь деля с тобою, Он спокойный И нежный Бриз». Майская.

      Вторая осень Джастина в Питтсбурге выдалась прохладной и стремительной — еще только середина сентября, а ковер красно-желтых листьев под ногами являл собой такую яркую абстракцию, что так и хотелось схватиться за кисти и краски. И Джастин не отказывал себе в этом удовольствии, снова, как и год назад, рисуя старую часть кладбища. И думая о Брайане, который должен был появиться с минуты на минуту. И, что самое удивительное, — из серого дома, оставшегося их тайным убежищем, о котором до сих пор никто не знал. Кроме, разве что, Хорвата, который во время одного из общих ужинов у Дебби обмолвился, что его приятель решил не возвращаться в Питтсбург и выставил дом на продажу. А Брайан просто поставил перед фактом, пожав плечами:       — С ним все-таки много связано, да и цена невысокая…       Джастин же улыбался, почти уверенный в том, что он и есть главная причина покупки экс-тайного убежища. Но это же Брайан… И должны пройти, наверное, пара вечностей, прежде чем он позволит себе признаться в сентиментальности. Но, тем не менее, они провели в доме у кладбища много прекрасных летних дней. Например, повторили пешком «лыжное путешествие» в жаркую погоду, и Джастин искупался в прохладной Мононгахиле. И Брайан вспомнил свое обещание вернуться сюда зимой, чтобы он мог нарисовать величественные сугробы.       А сейчас Джастин рисовал осенний пейзаж, вспоминая моменты, когда деревья были еще зелеными. Знакомство с Линдси и Гасом, которые приехали на наделю — сын Брайана был точной его копией, а его мать оказалась очень милой и приветливой. Даже в голове не укладывалось, что могло быть общего у нее и Мелани — кстати, получившей двадцать пять лет тюремного заключения. Синтии досталось вдвое больше. Тед должен просидеть сорок лет, но у него есть шанс на досрочное освобождение, если будет хорошо себя вести.       Брайан, узнав об этом, как-то неопределенно хмыкнул и больше бывших друзей не упоминал. И никто при нем о них не говорил, хотя Джастин подозревал, что Эммет навещал Теда. Изредка, потому что был очень занят на работе, да и тюрьма находилась далеко.       Лето, ушедшее вместе с удушающей жарой, ознаменовалось и поездкой в Нью-Йорк, а также встречей с Итаном, пока Брайан проводил время на совещаниях, обсуждениях и фуршетах. Друг выглядел абсолютно счастливым и влюбленным еще сильнее: они с Брендоном были четко и определенно вместе. И в новом городе Итан Голд чувствовал себя как рыба в воде, будто здесь и родился, и даже готовился к первому сольному концерту — в октябре Джастин ни за что не пропустит это событие. Да, и домой пришлось все-таки съездить — отец вел себя на удивление прилично, не задевая скользких тем, и увидеть маму и Молли было не менее приятно, чем побродить с Дафной по любимым с детства местам Харрисбурга.       Но, конечно, не настолько приятно, как вернуться к Брайану: броситься в его объятия с разбега, ощутить знакомый запах, прижаться и почувствовать, как сладко сжимается что-то внутри, словно летишь на огромных качелях навстречу ветру. И так будет всегда! Его любовь к Брайану Кинни никогда не изменится — навсегда останется острым и ярким коктейлем эмоций, от мягкой нежности почти до слез до желания немедленно стукнуть его чем-нибудь тяжелым. Никакого однообразия и привычки — это не к Брайану, которого можно каждый день открывать с новой стороны и никогда не прочитать. И не просчитать…       А в начале сентября начались занятия и стало сложнее: из университета мчаться в «Киннетик» и погружаться в работу. В документы, в расписание Брайана, в рисование. Пока часов в шесть-семь тот не позовет домой, а то и одного отправит — домашние задания делать. Приходилось подчиняться, осознавая, что Брайан прав, и читать учебники или брать в руки альбом и карандаши, пока звук открывающейся двери лофта не заставит сердце вздрогнуть. Брайан дома. Они дома. Вдвоем. И тогда «внутренние вздрагивания» плавно перетекали в спокойствие, не имевшего ничего общего с рутиной, скукой и предсказуемостью — Брайан и из-за них тоже боялся отношений.       Но «Вуди» и «Вавилон» — правда, не каждый день — никто не отменял. Как и ставшие уже нечастыми походы в заднюю комнату с прихваченными жертвами. Главное — взгляд Брайана, вбивающегося в очередную задницу, прихватить! В то время, когда делаешь то же самое. И обменяться усмешками, трахая друг друга глазами — чтобы потом ночь стала слаще. Как и вчерашняя — они сразу же из клуба поехали в свой серый дом. Только непривычно было просыпаться одному: у Брайана с утра была запланирована встреча за завтраком с важными клиентами, собирающимися продлить контракт с «Киннетиком». Поэтому Джастин отправился на кладбище завершать проект, начатый еще летом — названия пока не было, но главной идеей стала близость человека и природы. В Харрисбурге Джастин рисовал Дафну, резвящуюся в небольшом лесном озере, похожую на лукавую нимфу — хотелось надеяться, что удалось передать ее энергичность, озорство и тщательно скрываемую уязвимость. Второй картиной стал дом Клэр — точнее, вид на него из парка. Строение было почти полностью скрыто за зеленым полотном, но очертания и стиль угадывались хорошо — Джастин старался показать, как близко могут существовать архитектурные достижения и вековые деревья. При бережном отношении к ним.       Вспомнив о своих сеансах с красками и кистями, Джастин улыбнулся. Потому что вспомнилась еще и Клэр, постоянно перебегавшая дорогу с вопросами, не хочет ли он воды, кофе или пирога, который скоро будет готов. Глядя на сестру Брайана, Джастин не мог уложить в голове то, что тот рассказывал о ней раньше. Она сильно изменилась, стала открытой, общительной, и финансами «Киннетика» руководила отлично. Соланос, который к ней уже почти официально переехал, тоже наведался в парк пару раз, снова восхитившись его талантом. Джастина, несмотря на грандиозный успех первой выставки и даже несколько проданных позже картин, похвалы до сих пор смущали.       А сейчас холст украшали новые красно-желтые мазки — последней картиной станут самые обыкновенные листья, рассыпанные по земле. Да и кладбище Джастин выбрал не совсем случайно — практически день в день годовщина знакомства с Брайаном. Только он уже узнал его достаточно, чтобы не говорить об этом… А вот и сам Брайан, только не в тумане, а вполне по-земному шагающий среди памятников. Явно успел зайти домой переодеться — вряд ли встречал клиентов в старых джинсах и простой майке под тонкой ветровкой.       Сделать пару шагов, обнять, как будто не виделись миллионы лет, и совсем по-дурацки улыбнуться, пряча лицо у него на груди.       — Не хочешь прогуляться кое-куда? — вот так вот, вместо стандартного приветствия.       — Давай, только соберу…       Джастин потянулся к мольберту, но Брайан остановил:       — Здесь недалеко, и некому красть твои рисунки.       Брайан взял его за руку, чего в присутствии людей все-таки почти никогда себе не позволял, и уже через пару минут спокойной ходьбы Джастин начал смутно догадываться, куда приведет тропинка. Там он не был ни разу с того момента, как почти умер, глядя на памятник с фотографией Брайана. А тот легко, как всегда, считал его реакцию и усмехнулся:       — Да не бойся ты! Но если хочешь, закрой пока глаза.       Джастин послушался, предпочитая осязать мир через ладонь Брайана — ровно до тех пор, пока тот не остановился, обняв его сзади. Почти как год назад, и, получается, на этом же самом месте…       — А теперь открывай, — шепот проникал в самую глубь сознания.       В первые секунды Джастину показалось, что он как-то незаметно для себя шагнул в иное измерение. Памятник тот же, в этом он мог поклясться — его изображение в момент полушокового состояния отпечаталось в глубине сознания ярко и отчетливо. Но фотография Брайана исчезла, и надпись была другой — «Джейсон Кемп» — и совсем другие даты. Но как…       — Полиция выяснила, кого похоронили вместо меня, — тихо пояснил Брайан. — Родственников не нашли, и я попросил тех, кто изготовил это… сооружение кое-что исправить.       — Так лучше, — Джастин не нашел, что сказать. Разве что в голове промелькнули невнятные мысли о ценности жизни и бренности бытия. Но лучше отнести их на счет прошлогоднего проекта и уж тем более не делится ими с Брайаном. Не тот случай. — Я рад, что твоего имени больше не будет… здесь.       Джастин улыбнулся, понимая, что улыбка выходит какой-то кривой и неправильной. Все равно было как-то странно здесь находиться. И даже желание рисовать вдруг пропало. Да и солнце зашло за тучи — кажется, скоро начнется дождь, которому совсем не нужно становиться соавтором еще не готовой картины. Осталось только повернуться в объятиях Брайана и вжаться в него, желая врасти навечно.       — Пизденыш, перестань! А то я решу, что ты боишься!       Джастин почувствовал, как любимые руки обнимают его, а губы почти невесомо прижимаются к волосам.       — Пойдем домой, — это все, что он сейчас оказался способен произнести.       Пришлось спешно собирать этюдник, и теперь он неуклюже стучал по ногам, сопровождая каждый шаг.       — А знаешь, — вдруг заговорил Джастин, понимая, что молчание становится неловким, — странное все-таки у нас было знакомство.       — Знай я, чем все это закончится, сто раз бы подумал, стоило ли мне сюда приходить! — Брайан засмеялся, наблюдая, как серое здание становится все ближе.       Странно, но в последние месяцы он стал воспринимать его именно домом — наравне с лофтом. И пусть сам же решил ничего не переделывать, но чувствовал, как давящая когда-то атмосфера неуловимо меняется и становится близкой. Альбом Джастина на диване, его документы на столе, вечно куда-то исчезающий пульт от телевизора, внезапно и не к месту раздающиеся звуки мобильника — обычно оказывалось, что звонит Майкл. Или Дебби. Или Линдси. Это жизнь, которую вернул и которой тихо радовался каждый день. И в каждом дне был Джастин. С него начиналось утро и им же заканчивался вечер. И это казалось самой естественной вещью на свете.       — Ну, от судьбы не уйдешь — шедший на несколько шагов впереди Джастин обернулся, подарив знакомую усмешку и озорные искорки в глазах.       — Давно ты стал таким умным дьяволом?       — Учился у мастера!       Если бы не этюдник, придающий солидную долю неуклюжести, Джастин с удовольствием схватил бы охапку листьев, чтобы бросить их в Брайана и посмотреть, как он будет выглядеть, усыпанный разноцветными пятнами в теплых оттенках, так украшающих питтсбургскую осень. Но пришлось ограничиться улыбкой и отвернуться, уже почти подходя к двери и разыскивая в кармане ключ. А заодно услышать тихое, едва различимое среди стука первых крупных капель дождя о крыльцо: «Я тебя люблю».       Или это был просто ветер.