Вейл

Как только рассвет полностью осветил Менор, Люциус распахнул дверь в ритуальный зал. Потоки ветра ворвались в помещение, разрывая густой, спертый воздух, буквально наполненный древнейшей магией. В пентаграмме раскинулся его сын, которого, впрочем, узнать было как минимум сложно. Более всего в глаза бросались огромные белоснежные крылья, распластавшиеся по полу. За ними практически не было видно окрепшей фигуры. Разметались по серому полу длинные пряди, пряча за собой заострившиеся черты лица. Спрятан был и пронзительный взгляд светлых глаз, в которых, несомненно, утонет воля любого собеседника, заставляя его склонить голову пред первозданной магией. - Тинки, - позвал Люциус, - перенеси Дракона в его покои. Появившийся с тихим треском эльф важно кивнул, покачивая огромными ушами. Раздался хлопок, вместе с которым слуга исчез, забирая молодого хозяина с собой. Маленькое создание незаметно утерло прозрачные дорожки с бледных щек, перекладывая аристократа на кровать. Сама суть эльфа трепетала, тянулась к мощному источнику магии, коим теперь являлся наследник рода. Радостную весть он отнесет сейчас собратьям. Вновь наполнился древней мощью род.

И возродится его величие, и преклонятся пред ним даже короли...

***

Ощущения возвратились к блондину резко, словно одним толчком. Вот он пытается выбраться из тьмы и холода, вытягивающих из него силы, а затем резко наваливается легкий аромат лаванды от скользкого шелка под телом. Белая пижама приятно обтягивает напряженные, словно окаменевшие мышцы. Но все эти ощущения отходят на второй план сразу же, промелькнув на периферии сознания и так и не сумев в нем зацепиться. Есть нечто гораздо более важное. Отголосок чужой боли в груди. Принадлежит самому важному, что есть в жизни. Боль не утихает, лишь изредка чуть сжимаясь, задевая оголенные нервы. Дергает, не отпускает. Настолько застарелая, что пугает уже не сама она, а ее предчувствие. И больше всего болит душа у Драко от разлуки с забитым парнем, который скрючился на холодном полу так далеко от него, что не слышно его мыслей, и лишь самое большое желание бьется во всех эмоциях. Буквально кричит, когда Гарри сжимается в комочек, стараясь сохранить последние крохи тепла.

Спасите... Кто-нибудь... Хоть кто-нибудь...

***

Гарри с каждым часом все больше замерзал. Рядом с сырой камерой постоянно ошивались дементоры, изредка протягивая в его направлении свои покрытые струпьями костлявые руки, и с глухим хрипом втягивали холодный воздух, наполненный его эмоциями. Тонкими пальцами одной руки подросток охватывает себя, притягивая острые коленки к хилой груди. Вторую ладонь он нежно баюкает, стараясь не задевать неестественно вывернутые пальцы. Немногочисленные мышцы, наработанные в саду тетки, давно исчезли, переработались организмом, пытавшимся выжить. Взгляд потускневших глаз безразлично скользнул по белой коже, на которой яркими пятнами проступили синяки, разукрашивая ее диковинными цветами. К решетке вновь скользнула высокая тень, разметая за собой рваную ткань, сотканную из черного тумана. В сознание вновь скользнул тлетворный холод, вытягивая уже жизненные силы. Холод подступил еще ближе и захрипел уже Гарри, выгибаясь на полу и проваливаясь в кошмары. Подморозилась влага в воздухе, заледенела решетка, замер на полу человек. Кошмары сменялись один другим, и Гарри не уловил момента, когда сознание погрузилось во тьму. И, наверное, ему почудился знакомый голос, уговаривающий не засыпать, тонкий аромат, окутавший холодное тело, и почти обжигающие руки, поднявшие его в воздух и прижавшие к источнику тепла.