Ломая пальцы

      Кэйя лезет на дерево за свежими яблоками, пока его названный брат корпит за фортепиано стараясь выучить произведения в четыре руки. Кэйя его уже давно выучил, мог чуть ли не с закрытыми глазами играть свою партию. Дилюк тоже выучил ноты, его среди ночи разбуди он расскажет всю партитуру, но загвоздка была в руках, пальцы в никакую не слушались младшего Рагвиндера.        Дилюк, если честно, не любил играть, да ему нравилось слушать как играл Крепус, когда Дилюк был совсем маленьким, но теперь видя, как виртуозно играет отец, мальчику было стыдно, неловко, было ощущение, что отец в нем разочаровывается. Он чувствовал отвращение, когда садился за фортепиано. Дилюк хотел себе пальцы ломать лишь бы только играли правильно, хотел сжечь иногда эти чертовы клавиши, но его каждый раз останавливал Кэйя. Одноглазому мальчишке всего лишь нужно было начать играть, чтобы все заботы и мысли Дилюка уносились прочь вместе с аккордами произведения.       Одухотворённо было синонимом игры Альбериха, даже если тот играл чушь несусветную, даже если ошибался. Пальцы Кэйи быстро и точно перепрыгивали с аккорда на аккорд, будто танцевали по клавишам. Пальцы Кэйи аристократично тонкие, длинные, лишь слегка со стёртыми подушечками, не то что у Дилюка. У Рагвиндера пальцы были потолще и какие-то прямоугольные, со свежими мазолями от меча. Вообще по сравнению с руками брата его руки были какими-то несуразными, хотелось спрятать их в перчатках, что он, собственно, и делал. Прятал ото всех, вот только от одного человека не удалось. Кэйя беспардонно, как в принципе и всегда, стягивает с его запястьев перчатки и рассматривает их внимательно, не замечая смущенного непонимающего взгляда Дилюка, и будто эксперт выносит вердикт: Прекрасные руки и чего ты их только прячешь. Вообще это преступление прятать такие тёплые и большие руки.       И у Дилюка вновь так сладко и болезненно ноет сердце и расплывается румянец на предательски светлой и тонкой коже, из-за этого мальчишки, особенно когда его Кэйя так улыбается и прижимает его ладонь к своей щеке.       Альберих поправляет постановку пальцев Дилюка на клавишах и накрывает их сверху своими запястьями, будто вторым скелетом. Руки Кэйи такие холодные, как и всегда, что хочется согреть. Дилюк чувствует, как запястья Кэйи расслабляются, льнут к его теплу. Они как холодное железо на морозе и тёплая слегка влажная рука - скрепляются насмерть и разъединить их может только кипяток.       Они играют в четыре руки одну партию Дилюка. Кэйя знает и её тоже, ведь когда слышишь сутками напролёт одну и туже, слегка не умелую, но старательную игру своего предмета обожания, то грех тут не запомнить. Альберих плавно и точно ведёт их в этом дуэте, а Дилюк ощущает непривычную легкость во время игры. Они совершают ошибки: не тот ритм, не тот темп, не по тем клавишам, но оба начинают расслабленно улыбаться.       Кэйя смеётся и обнимает брата со спины. Дилюк и не помнит когда получал такое наслаждение от игры на инструменте, не помнит, насколько ему нравится музыка. Но он помнит и знает наверняка, что одна музыка ему точно будет нравится всегда, ведь рассмешить Кэйю особого труда ему не составляет.