Коллективная Ответственность

Они вскрывают дверь пожухшей от времени квартирки около полудня. Наблюдать ее нутро так же странно, как странно было бы наблюдать кривое и косое деревце посреди выгоревшего леса, абсолютно нетронутое огнем. Уродливое такое деревце, которое было уродливым еще до всякой катастрофы, но единственное, сохранившее небогатую и желтоватую листву. Впрочем, ощущения от полумертвого дома гораздо лучше, чем от мертвого, да и такой вид на самом деле имел весь городок. Разве что сюда еще явно не добрались мародеры, просто по причине того, что более привлекательные цели у них еще не закончились. Как ни странно, наибольшую брезгливость Рамлоу испытывал именно от вероятности, что кто-то мог поживиться в потенциальном пристанище раньше него, а вот стариковский запах и отошедшие от стен обои в мелкий пошловатый цветочек его не сильно тревожили. Не тревожило это разумеется и Зимнего, проведшего большую часть своей жизни в застенках Гидры, вымазанных ублюдочного оттенка зеленой краской, состоящей сразу из подтеков. Не смущало оно кажется даже капитана, который постоянно ходил (по мнению Брока) с выражением блаженного слабоумия на лице. А вот Старка пришлось крепко дернуть за воротник, чтобы заставить переступить разъебанный порог не менее разъебанной халупы. Это раздражает. Раздражает необходимость совершать лишние телодвижения, хотя они все уже выяснили. Тони все уже выяснил и уяснил. Очевидно, уяснил потому, что его попытки к бегству прекратились довольно быстро, и Барнс всего раза три выходил за ним в ночь с абсолютно каменным лицом и неизвестно что делал по дороге, но обратно механик приходил на своих двоих, абсолютно молчаливый и покорный, с обреченным смирением смертника на напряженном лице. Да-а-а, из Зимнего явно получился бы хороший учитель. Или надзиратель, которого так бездарно просмотрела в нем Гидра. Вообще-то Брок был против той суицидальной операции по спасению Железного человека. Ну как был против… Мелькнула у него подленькая трусливая мысль, что миллиардер в новом дивном мире не жилец и только утащит их всех на дно своей крикливостью и суетливостью. Выдаст. Их слишком быстро найдут. Да и рожа у него слишком приметная. С таким же успехом можно было бы пытаться скрыться в компании Анджелины Джоли. Но его на самом деле никто и не спрашивал. Да и Роджерса никто не спрашивал. А наметанный шпионскими играми глаз двойного агента видел четко, что и Кэп совсем не испытал восторга от идеи спасти бывшего любовничка. Да и сам Старк этого совсем не хотел. Он наверное не хотел этого больше всех. Рамлоу конечно думал, что это помешательство. Какое-то остервенелое нежелание принять реальность и суицидальные настроения в одном флаконе, но механик упорно отказывался покидать Нью-Йорк даже тогда, когда у него не осталось ничего, кроме порванных штанов и фанатичных сумасшедших планов по свержению Гидры. Абсолютно безнадежных и провальных планов. Наверное, поэтому Брок и думал, что лучше оставить его там, потому что посчитал, что с гениальным мозгом покончено, а слабоумные никогда не были претендентами на то, чтобы попасть в его команду. Да, он никогда не был гуманистом и всегда думал лишь о собственном выживании. О наилучших способах выживания - и поехавший псих явно бы этому мешал, но… Но так хотел Зимний Солдат. Именно Зимний, а не добрый парень Баки Барнс, от которого мало что осталось. Только святоша-Стивен мог обманываться воспоминаниями о сияющих улыбочках и тешить себя иллюзиями, что тот, кто мацал девчонок на танцах в сороковых, все еще жив. Брок же ненавидел любые иллюзии, хотя и был сейчас отчасти благодарен Солдату за приказ (да, теперь именно он отдавал приказы и именно он собирал их, с позволения сказать, команду) вынуть Старка из самой жопы дьявола, а по-другому было и не сказать. Все-таки они с механиком были друзьями. Как-то странно так вышло, но они правда закорешились за те недолгие пару лет, пока все крутилось и вертелось как хер пойми чего, всех волновала какая-то тупая сопливая ебанина и выяснение отношений друг с другом. Может быть, если бы был жив Роллинз, то он бы и не ввязался в это все, но на самом деле сейчас разницы никакой не было, разве что эти два года они все пожили бы чуть более спокойно. Может быть. А может и нет, хуй его знает, но миллиардер стал его вторым в жизни другом. Кто бы мог подумать. И кто бы мог подумать, что Зимний будет отдавать приказы. Кэп бы, конечно же, сказал, что это потому, что это вовсе не Зимний Солдат, а Баки, но любой, у кого есть хоть толика мозгов, поспорил бы с ним. Даже Брок, хотя их отношения с кулаком Гидры явно сильно изменились. Эти мысли и сейчас заставляют фыркнуть старого наемника, прежде чем он втискивается в маленькую до безобразия кухню. Да-а-а, все фантазии о большом доме в Италии, с огромной гостиной во весь первый этаж, теперь уж лучше совсем позабыть. Вот он - их новый дом. Во всяком случае, на ближайшие пару дней. Роджерс тут же садится на скрипучий табурет у окна и устремляет взгляд в мутное стекло аки красна девица, а Барнс водружает на стол слишком буднично выглядящий в железной руке полиэтиленовый брендированный пакет из супермаркета. Он выглядит очень странно с этим идиотским пакетом. И они, разумеется, не ходили за покупками как какое-то ошалелое семейство свингеров. Они просто вскрыли кладовую сетевого магазина, которую кто-то запер от мгновенно одичавших людей, видимо надеясь сам еще поживиться припасами. Но пакеты услужливо валялись на кассе, а потому было проще их взять, чем распихивать содержимое по рюкзакам. Забавно, но многое еще в городе функционировало, потому что, несмотря ни на что, людям надо было что-то есть и как-то жить, хотя с каждым днем это становилось все сложнее. Хотя, наверное, мало кто думал здесь о долге и выходил на работу, чтобы героически подарить согражданам свет, еду и тепло. Просто, пребывая в шоке, человек склонен продолжать делать свои привычные дела. Такая самозащита. Это Броку было хорошо знакомо. Чтобы ни происходило, всегда надо чем-то себя занять, а то моргнуть глазом не успеешь, а уже прижимаешь дуло к своему виску. Наверное, поэтому газ и вода все еще текли по трубам, а вот с едой уже становилось похуже. Настолько ценный ресурс разграбляли первым. Хотя нет, первыми пали ювелирки и магазины с техникой, ведь не до всех сразу дошло, что скоро эти побрякушки никому не будут нужны. - Вода. Ты говорил здесь есть вода. – Скрипучий резкий голос бывшего миллиардера разрезал затхлое пространство требовательно и придирчиво, но при этом будто не обращаясь ни к кому конкретному. Как слепая кобра, щелкнул зубами и не смог уцепиться ни за одну из шести ног. «Кто говорил?» - недовольно вздыхает про себя Рамлоу. «Ты сам это и сказал, когда мы заходили в поселок» - продолжает он внутренний диалог, припоминая, как они всем скопом поглядывали на дымящую трубу убогого серого здания, и Старк сам вынес вердикт, что видимо все в порядке с местной инфраструктурой. Насколько это вообще возможно, конечно. – Ты сам видел котельную. Что еще тут можно сказать? – все-таки хмыкает он, чувствуя, что кроме него механику никто не ответит. Они вообще мало говорили. Все они. – Не важно. Если есть вода, то я хочу знать, где здесь душ. – все так же на слегка повышенных раздраженных тонах проскрипел Старк, и Рамлоу пришлось-таки толкнуть облупившуюся дверь, прямо перед носом у последнего. Это было проще, чем сказать еще хоть слово, но, глядя на то, как удивленно вскинулись брови бывшего богатея, Брок все же усмехнулся. Видимо гениальные мозги и правда чутка поплавились от непомерной физической нагрузки. Видимо их общее, одно на всех, раздражение было вызвано общей на всех усталостью. Это наемник тоже хорошо понимал, памятуя еще о том, как в Страйке начинали разгораться мелкие стычки, когда какая-то из операций начинала слишком затягиваться. А этот поход был долгим и обещал быть долгим. Слишком долгим, вероятно, и неопределенность только усиливала напряжение. Впрочем… неопределенность ли это? Или наоборот, слишком точная определенность. Скитаться пока не сдохнешь или пока тебя не убьют, так себе планы на будущее. … Механик исчезает в темном проеме, щелкая разболтанным выключателем и погружая помещение ванной комнаты в тусклый желтый свет. Грязная голубая плитка в этом свете смотрится еще грязнее и стоит только сделать пару шагов, как один из неровно приклеенных квадратиков тут же отваливается от стены и с грохотом ударяется о дно металлической ванны. «Нда… но могло быть и хуже» - подавляет вибрирующий раздраженный вздох Старк, заглядывая в чрево ржавой чугунной посудины и «любуясь» кусками разбитой плитки на почерневшем из-за облезшей эмали дне. Особо сетовать на тему того, что раньше было лучше, у Тони желания нет. На такое хорошо сетовать, когда это спорный вопрос, а не когда это стало свершившимся фактом. Сейчас ему хочется только зачерпнуть немного остатков благ цивилизации, вместе с горячей водой, о которой он мечтал особенно сильно последние несколько недель. Черт возьми, они успели кое как обтереться холодными мокрыми полотенцами около недели назад, а потом пришлось рвать когти без продыху еще почти неделю, пока они не оторвались от осваивающих новые земли отрядов Гидры достаточно далеко. Кто знает, может у них есть теперь пара дней, а может и больше, потому что нет ничего привлекательного в богом забытом микроскопическом городке. Механику приходится сделать глубокий вдох, чтобы вытряхнуть себя из собственных мыслей, и он тянется задубевшими пальцами к вентилю с красной точкой по центру и поворачивает его. Мысли теперь вещь опасная. Стоит только поддаться их заманчивому зову, и они тут же уведут тебя в дебри непроглядной черноты. Носик крана подпрыгивает и из глубины труб раздается такой истошный буйный хрип, как будто эти трубы уходят не в канализацию и стену дома, а воткнуты в глотку какому-то бедолаге и точно пробили ему гортань до самых кишок. Впрочем, это неважно, потому что Тони успел налюбоваться и на месиво из кишок, и на убитую сантехнику. Кран пару раз задушено кашляет, фыркает, плюется пару раз ржавчиной и наконец-то начинает гейзером извергать из себя рыжеватую воду. Сердце Старка, которое уже успело ухнуть в пятки от разочарования, тут же радостно подпрыгивает вверх. Боже, да он сам не подозревал, что еще может чему-то так порадоваться. Тони облокачивается на борт вполне устойчивой ванны и спешно подсовывает под струю ладонь. Вода ледяная. Плечо инстинктивно дергается, пытаясь уйти от неприятных ощущений, но он упорно подставляет пальцы под поток. Ничего, он теперь не дома и уже почти смирился с этим, придется подождать, пока температура выровняется, но это совсем не кажется такой уж бедой. Он уже это проходил и надо только набраться терпения и подождать, пока сольется выстуженная в трубах жижа. Паталогическое желание ощутить обжигающее тепло гораздо сильнее в нем, чем желание избавить кожу от обжигающего холода. Слишком приятно и велико предвкушение, наверное. Такая малость. Всего лишь горячая вода – и столько радости. А как часто он пренебрегал душем (и тем более теплой ванной) в добрые годы, когда работа от рассвета до заката казалась ему более привлекательной, чем подобные глупости. Глупости. Кто бы знал, что теперь он будет кусать локти и корить себя за каждый чертов раз, когда на рассвете падал в постель замертво, прямо в пропитанной потом и маслом одежде. Черт. А ведь у него джакузи была чуть ли не на каждом этаже. И сейчас из-за этого почему-то вдвойне обидно. Эти мысли затягивают. Они кажутся вполне безопасными, в отличии от прочих, из-за ожидания долгожданной награды и символического прощения за прошлое разгильдяйство и пренебрежение к тому что он раньше имел и не ценил. Проходит, наверное, минута, или даже две, прежде чем кости начинает ломить, а терпкая, как терновые ягоды, надежда сменяется отчаянием. Ничего. Ни капли тепла из себя не извергает чертов металлический монстр. Будь он проклят триста тысяч раз. Не в силах терпеть больше холод, механик встряхивает окостеневшей рукой и, шипя, зажимает пальцы в не пострадавшей от пустых надежд ладони. - Да блядь. – в каком-то бессильном исступлении гаркает он на ржавый изгиб трубы, когда оцепенение все-таки спадает, и смотрит на него с такой ненавистью и обидой, будто тот его укусил. – Да какого черта?! – злость так резко заполняет его до краев, что Тони понимает это совсем не сразу и замирает от бессильного желания врезать обидчику, у которого даже нервных клеток нет. Кажется, он в порыве даже дергает рукой, будто собираясь отвесить крану оплеуху, но обмороженная конечность так и повисает в воздухе. Он и сам как будто зависает на какое-то время. Топчется бесцельно на месте, непонятно чего ожидая и не зная куда себя подать и что делать с всеобъемлющим разочарованием. Это, конечно, абсурдно, но кажется, что вселенная прямо-таки задалась целью напоминать ему на каждом шагу, что он в аду. Как будто ему и без того мало. А еще ему кажется, что в ответ на его порывистый вопль кто-нибудь спросит "что случилось" и слишком запоздало понимает, что слишком долго этого ждет. Ответом ему служит только равнодушное шуршание из-за стены, и от этого злость становится только сильнее. Злость, густо замешанная на парадоксальном одиночестве, в котором приходится 24х7 находиться в компании еще трех здоровых мужиков. Старк знает, что не стоит этого делать, но все равно идет в маленькую кухоньку, где ютятся его товарищи по несчастью возле зажженной конфорки, как возле открытого костра. А с другой стороны куда ему идти? Эта крошечная халупа не оставляет ему особенного выбора, и ее выстуженные клетушки - тем более. Холод совершенно не остужает голову и не дает шанса отсидеться в одиночестве и переждать бурю внутри. А потому он и идет на тепло газовой плиты и дурно пахнущих тел, хотя и знает, что не сможет удержать язык за зубами, хотя стоило бы. - Это, блядь, выше моих сил. – заявляет он с порога, распахивая скрипучую дверь и замирая в проеме. Он ждет, что кто-нибудь посмотрит на него, но Барнс что-то усердно режет на столе, повернувшись к нему спиной, кэп мнет бока надколотой чашки с кипятком, а Рамлоу согнувшись сидит в углу и держит руку так, как будто курит и ему есть что курить. Это фантомное, конечно, и уж Тони ли не знать, как тот мучается, но раздражение затмевает все. – Здесь даже воды горячей нет. – он хрипит это слегка осипшим голосом и трясет все еще гудящей от ломоты рукой так, будто пытается донести до всех что-то безмерно важное и одновременно очевидное. Будто говоря собравшимся «одумайтесь», хоть это и совершенно неуместно. Брок, чувствуя видимо какой-то надлом в его голосе, все-таки устало поднимает голову и кивает на плиту. – Можно погреть. - Да ну? А я и не догадался – зло огрызается Старк, хотя нутро у него сжимается от боли при виде того, как много усталых морщин скопилось сейчас у наемника вокруг глаз. Тони вовсе не такой. Он вовсе не избалованный ребенок, которого жизнь слишком часто целовала в задницу, но что-то толкает его вести себя именно так. – Еще предложи мне поискать, этот… как его там?! - Кипятильник. – все так же бесцветно и равнодушно подсказывает Рамлоу, инстинктивно прикладывая два пальца к губам. - Именно! Пять баллов, Гриффиндор! – гневно всплескивает руками механик, как будто не понимает, что подобные доисторические средства нагрева теперь в самом ходу. Он вообще ведет себя в данный момент так, как будто ничего не понимает. Не понимает, как они все измотаны, не понимает, что рабочий водопровод сейчас сам по себе чудо, не понимает, что эти люди страшно рисковали чтобы его спасти, что не стоит шуметь и т.д. и т.п. Конечно, он все понимает, вот только именно это его и злит. Злит абсолютно бессмысленная необходимость длить все это дальше, и тот факт, что он должен быть за это благодарным. – Я не просил меня у них забирать. – яростно хрипит механик невпопад, как будто споря со своей совестью, но склоняясь к обескровленному и вымотанному приятелю. Тони знает, что вырвать его из плена не было затеей Брока, но тот единственный, кто с ним иногда говорит, и все шишки достаются сейчас именно ему. Стив начал обходить стороной разговоры еще недели две назад, когда убедился окончательно, что именно с ним они стабильно приводят к нападкам и скандалам. Наемнику обычно везло больше, но явно не сегодня. – Нахуя вы это сделали, не понимаю. Зачем, блядь? Чтобы притащить меня в богом забытую дыру, где даже нет чертовой воды? - Есть. Холодная. – Рамлоу смотрит на Старка тем же взглядом, который обычно обещал особо доебливым товарищам в барах знатные пиздюля, но Тони точно знает, что тот и пальца на него не поднимет. Не знает почему, но уверен точно – и это его еще больше злит. Уж лучше было бы подраться, чем таскать в себе весь груз невысказанных обид. - Хер холодный себе засунь, знаешь куда? Шутник херов. – злобно щурясь, от всей души шипит механик, и Брок все-таки отрывается с хрустом костей от скрипнувшего стула. Наемник облизывает губы, и в былые годы он, наверное, ударил бы по печени даже своего закадычного товарища за такие слова, но сейчас он только тянет руку, чтобы ухватить бывшего миллиардера за затылок и подтянуть поближе к себе, одновременно пытаясь усадить его на стул, на котором только что сидел сам. - Сядь, пожри лучше, и не ори. – тихо и спокойно командует он, кивая на вскрытую и брошенную на столе пачку каких-то сухарей. От старого убийцы это почти ласка. От Рамлоу уж точно самое большое проявление утешения, и Тони это понимает, но эмоции слишком сильно переполняют его. Он устал не просто от бегства или от дороги. Он устал от всего. Мыслей слишком много. Одна хуже другой, и все они как всполошенный осиный рой беспрестанно бьются о стенки черепа. И он действительно не понимает, зачем все ЭТО. Старк бьет Брока наотмашь по протянутой руке и одним удачным толчком заставляет сесть того на жопу ровно, прямо туда, откуда тот и встал. Благо на этой кухне не развернуться, и улететь мимо стула у наемника просто нет шансов. - К черту! – выплевывает слова механик, игнорируя пробежавший по спине холодок от того, как едва заметно дрогнуло плечо Барнса при подобном дерзком поползновении в сторону его бывшего куратора. – К черту! – второй раз повторяет он уже в сторону так и не обернувшегося Зимнего, будто собственному страху наперекор, но тут же отступает. Слова будто резко исчезают изо рта и ему ведь и правда нечего больше сказать. Нечего сказать такого, что он сам готов услышать. Да и не изменит это ничего. Бывший защитник земли пасует, отступает в полумрак коридора и, показывая всем еще раз плотно сжатые зубы, захлопывает за собой дверь. Лучше отступить пока не поздно. Лучше побыть все-таки одному и поискать чертов кипятильник. Вроде их обычно хранят на кухне, но ему слишком не хочется сейчас пребывать в компании «старых друзей». Можно поискать и в ванной. Тоже вполне логичное место и достаточно просторное для одного. Главное себя чем-то занять. Хотя бы чем-то, раз уж чем-то полезным ему не заняться больше никогда. … Брок выдыхает, как только звякает мутными стеклами дверь, и опирается локтями на колени. Да, раньше он такого себе не позволял. Раньше ему казалось очень важным доказывать всем свою позицию лидера, и даже Старку он бы за такое зубы пересчитал еще полгода назад. Теперь это кажется смешным. Перед кем ему тут красоваться? Перед двумя суперами, которые при желании сотрут его в порошок? И за счет кого? За счет инженера, которого одной левой новобранец перешибет? Да и зачем? Теперь-то все решает Барнс. И вовсе не потому, что он счастливый обладатель железного кулака, а благодаря своей удивительной способности всех каким-то волшебным образом держать за яйца. Старка почти что физически, а их с Роджерсом благодаря их собственной заскорузлой одержимости тем, кто не был уже вполне ни Баки Барнсом, ни Зимним солдатом. Наемник исследует усталым взглядом широкую спину бывшего эксперимента Гидры. Буквально гладит того тоскливым взором по ложбинке между лопаток и думает о том, как бы ему хотелось сделать это рукой. Добавить чуть-чуть нежности в их странные отношения, которой никогда между ними не было и, наверное, быть не могло. Как бы сильно не рвало Рамлоу на части от желания обладать своим подопечным, а все равно между ними была какая-то непробиваемая стена. И дело не только и не столько в кодировках, не в том, что по сути они были врагами друг другу, а в чем-то другом. В чем-то, что сидело внутри самого Брока и не давало ему самому стать человеком в полной мере. Наверное, потому что мир, в котором он варился, просто не был пригоден для людей. А теперь этот "дивный новый мир" и вовсе разросся на весь земной шарик, и какой смысл что-то в себе менять? Из задумчивости наемника выдергивает слишком оживленное ерзанье справа. Он едва заметно косит взгляд в сторону и этого достаточно, чтобы увидеть, как ехидная улыбочка расползается у Роджерса по лицу. Конечно. Конечно же, капитан заметил, что бывший лучший защитник земли упорхнул как пугливая пташка, едва только Баки стоило повести плечом. Очевидно заметил и очевидно позлорадствовал. Удивительно, но именно Стив не мог ничего противопоставить Тони. Именно его гений буквально травил, как школьный задира младшеклассника, и символ нации раз за разом каким-то непонятным образом оказывался в дураках. Но сейчас Роджерс был явно доволен. Пусть не он сам, но его закадычный приятель выиграл спор, не проронив ни звука, и от этого у Рамлоу появился какой-то неприятный привкус на языке. «Нашел с кем бодаться, лосяра…» - брезгливо кривится наемник, снова поднося пальцы к губам и раздумывая, не покурить ли ему какой-нибудь драной бумаги, чтобы так не ломало. Конечно, сигареты у него есть, но это слишком ценный сейчас товар, чтобы разбрасываться им теперь на мелкие дрязги. Да и ему-то что? Не он готов сцепиться с кем-нибудь из-за чертовой воды и не он готов прыгать от радости из-за того, что его бывшего напугали до усрачки. Брок просто продолжает спокойно сидеть и ждать, пока Зимний дочистит подгнившие картофелины и наконец можно будет сожрать что-то горячее. А вот капитану явно неймется. Он вертится на стуле, то подливая себе кипятка, то довольно равнодушно шаря во вспоротом брюхе пакета с сухарями, который распластался на столе как мертвая рыба, то выглядывая в окно - и правда, как непоседливый школьник. Наемника это, пожалуй, совсем немного бесит, но он думает о том, что наверное хорошо, что хоть у кого-то сейчас хорошее настроение. - Баки, тебе помочь? – все-таки не выдерживает Стивен, и по его щенячьему взгляду очень легко прочитать всю степень того, как он хочет просто поболтать со старым другом, а может, и разделить радость победы, к которой он сам рук не приложил. Да, конечно, Роджерсу хочется и самому заткнуть Старка за пояс, но это желание ни идет ни в какое сравнение с другим, гораздо более сильным, и наемник так четко видит эту невыразимую тоску в серых глазах, что ему становится даже жаль. Кэп мечтает о том, о чем сам Рамлоу даже мечтать никогда не мог. Мечтает, чтобы они с Барнсом были снова близки, и не физически, а духовно, и ради этого он готов даже объединяться против общего «врага». От собственных сопливых размышлений Броку хочется сплюнуть на пол или завалиться спать, но он не хочет сделать это грязное помещение еще грязнее, а сон, как известно, лучше идет на сытый желудок. Он уже готов подняться и идти искать себе лежку, чтобы хоть какое-то время не видеть всего этого дурдома, но неожиданно Зимний с отчетливым стуком кладет нож на стол и четко и холодно отвечает «да». Роджерс тут же меняется в лице и челюсть у него отвисает. Приглашение к дружеской болтовне и совместному досугу явно непринято. Оно перевернуто и превращено в приказ, не приемлющий возражений и уточнений. Да и как тут откажешься теперь, когда сам вызвался? Солдат неспешно отрывается от своего занятия и от стола, явно уступая место «добровольцу», слегка тянется, разминая плечи, и выходит размеренным шагом с маленькой кухоньки прочь. Время в эту секунду тянется так упрямо, что кажется, будто тот проходит по огромному плацу, хотя на самом деле Зимнему стоит сделать лишь пару шагов. «Нарвался» - повисает единственная мысль в голове Брока и он чувствует, что кэп точно так же, как и он сам, неотрывно следует взглядом за Баки, пока тот не исчезает за пыльными стеклами двери. Хлопок последней будто приводит их в чувство и заставляет Рамлоу опустить взгляд в пол, а Стива еще и подорваться и занять место у плиты. Какие они все вдруг стали послушные… А ведь раньше такого не наблюдалось ни за одним из них. Ну разве что кроме Зимнего Солдата. Тот был очень покорный. Особенно после разморозки и особенно с Рамлоу. … Тони не слышит шагов ни по узкому коридору, ни у распахнутой настежь двери. Он, наверное, слишком занят. Занят поисками чертова кипятильника и занят тем, чтобы не сойти окончательно с ума. Потребность хоть что-то делать свербит и в мозгах, и в руках, и именно поэтому он снимает сейчас с ванной хлипкий пластиковый экран, стоя на четвереньках перед чугунным облезлым отродьем, и шарит по локоть в пыли под днищем, как будто заветный прибор кто-то додумался бы засунуть туда. Он думает, что возможно стоит проверить трубы, хотя объективно толку в этом нет. Вода льется, а значит надеяться на засор и прорыв в каком-то месте бессмысленно. А если даже тут и есть какая-то течь, то смысла устранять ее еще меньше, чем искать что-либо в наглухо запечатанном коробе. Мягкие кошачьи шаги он ощущает только тогда, когда тяжелые берцы останавливаются прямо за его спиной. Призрак ходит, как известно, бесшумно, и механик скорее чувствует колебание воздуха и тяжелый взгляд, ложащийся ему на спину, чем что-то еще. Но он чувствует и как какая-то тугая пружина еще туже сжимается у него внутри. «Началось» - думает он с холодеющим ужасом и непроизвольно кривит от подступающей тошноты лицо. Кривит, но все-таки садится на бедро, чтобы развернуться и посмотреть своему страху в глаза. Он мог бы потянуть время, сделать вид, что не заметил, но это еще хуже. Нет ничего хуже ожидания расправы или унижения, и Старк предпочитает сделать все, чтобы это началось и закончилось поскорее. Когда механик поднимает вверх голову, то его лицо не выражает настолько ничего, что кажется, будто он возвел очи в молитве к своему немилосердному божеству, а «божество», не теряя ни секунды, тут же запускает металлические пальцы в отросшие темные кудри. Тони не знает, зачем это делает, раз уж он решил «встретить врага лицом к лицу», но все равно непроизвольно отстраняется, отклоняется незнамо куда, и почти нежное касание к затылку сменяется мерзким неприятным треском волос. Зимний резко тянет его на себя, прямо лицом к своему паху, и дается это ему так просто, будто он поднимает за шкирку щенка. Силы, конечно же, не равны. Они это уже выяснили. Это происходит уже не первый и явно не в последний раз, и Тони знает, что чтобы он ни делал, но ему не избежать этого унижения. Барнс всегда так делает, когда у механика сдают нервы и он готов либо бежать, либо кинуться в драку, либо попытаться покончить с собой и всем этим дерьмом. Баки заботливо поддерживает порядок в своей стае и рычаги давления у него на каждого нашлись. Конечно он сопротивлялся в первый раз, да и не только в первый. Далеко не только в первый и перепробовал наверное все. Пытался и драться, и кусаться, и просто не разжимать ни в коем случае зубы, но разве это могло помочь? Последний раз, когда он пытался бежать, Джеймс, разумеется, поймал его. Сшиб как антилопу на бегу, и какое-то время они, конечно, ковырялись в грязи, но этого Старк не запомнил. Зато запомнил сотню килограмм веса сдавившую ему легкие, и тихий равнодушный шепот: «Я отведу тебя к ним и заставлю их смотреть». «Если будешь сопротивляться» - забыл, наверное, добавить Зимний, но это и так было понятно. У Тони был выбор только между бОльшим и меньшим унижением, и этот выбор стоял перед ним и сейчас. А еще перед его лицом стоял член Зимнего Солдата и отчетливо напирал на ширинку черных брюк. От бессильной ярости помутилось в голове. Тошнота, брезгливость и омерзение к самому себе свободно разливались как яд по венам. Эмоции не превращались, как это бывало раньше, в тикающую бомбу, готовую взорваться и разнести все вокруг. Они были как гнойник, проросший глубоко внутри, которому не суждено было никогда прорваться наружу. Смысла сопротивляться просто нет, и от этого конечности у Старка становятся будто ватные. Милосердный Барнс не требует от него проявить инициативу. Он только дышит тяжело, смотрит, не отрывая нечитаемого взгляда, и шустро расстегивает ремень и ширинку живой рукой. Зимний даже не трудится над тем, чтобы приспустить штаны, а только выпускает член из-под резинки трусов и требовательно прижимает головку к губам. Механик отвечает ему стеклянным взглядом. Он чувствует, как от адреналина, злости и стыда тепло прокатывается по замерзшим рукам и ногам, и старается сосредоточиться только на этом. Боль уже фантомно поселилась в горле, но Тони чувствует ее как-то отстраненно, будто она вовсе и не его. Кажется, это называется дереализацией у психологов, которых в этом мире больше нет. Милосердие Баки заканчивается всегда в том месте, где ему начинает что-то мешать. Заканчивается оно и сейчас, когда упрямые губы не хотят разжиматься, и он крепко встряхивает Старка за волосы, сжимая их настолько сильно, чтобы тот хорошенько прочувствовал боль и она отрезвила его. Если не поддаться, то Зимний придумает как поудобней зажать жертву, а уж железным пальцам не составит труда разомкнуть даже самые сильные челюсти, и Тони уже выяснил, что он совсем не питбуль. Правда, перед тем, как Солдат будет вынужден «проявить настойчивость», он еще и проведет пару болевых в назидание, и гений совершенно не уверен, что сможет сдержаться и не взвыть как чертова подстреленная псина. Именно эта мысль заставляет его все-таки перебороть оцепенение и разомкнуть зубы. Когда головка скользит по его языку, но еще не упирается в глотку, он чувствует в теле какую-то странную дрожь, и от этого почему-то становится еще более тошно, но благо это чувство быстро затмевает реальная тошнота. Помимо этого в сознании остается только ощущение металла, крепко давящего на затылок, и судорожный вздох облегчения Солдата, склонившегося над ним. … Броку кажется, будто он находится сейчас в режиме свободного падения. Возможно, немного кажется, что он находится в каком-то странном сне, когда он смотрит на напряженную спину Роджерса, низко опустившего голову и упорно строгающего засохший и местами заплесневевший кусок сыра на мелкие-мелкие брусочки. Капитану тоже явно не по себе, и это понятно. Они оба хорошо понимают, что происходит за едва ли не картонной стеной, хотя оттуда не доносится ничего, кроме звуков слабой возни. Они знают, но так же знают хорошо, что не будут о этом говорить и делать с этим ничего не будут, поэтому оба старательно делают вид, что не происходит ничего. Зимний наказывает их всех. Наказывает Роджерса, заставляя того сходить с ума от ревности, и наказывает самого Рамлоу несвойственными ему моральными терзаниями. «Зачем?» - слышит наемник надтреснутый голос Старка в своей голове, и так же в своей голове отвечает: «Так хочет Зимний Солдат». Поэтому они его вытащили. Поэтому потащили за собой. Поэтому Тони единственный, у кого нет оружия в их команде. Поэтому механик больше не может решать сам, жить ему, или умереть. Так решил Зимний солдат. Вопрос «почему Барнс так решил?» Брок не задавал ни Джеймсу, ни себе самому. Не задавал потому, что знал ответ на него. Потому что они согрешили. Как бы это не звучало смешно в прежние времена, но они и правда согрешили, и Брок никогда не думал, что придется расплачиваться за то, что он совал в своего друга хер. Не думал даже тогда, когда Баки узнал, что он потрахивает периодически Старка, когда самого Барнса нет поблизости, или когда между ним и бывшим Зимним случается разлад. Даже тогда наемник не мог представить себе ситуацию, когда кулак Гидры будет насиловать его «друга с привилегиями», причем фактически у него на глазах. А сам Брок будет ехать из-за этого кукухой от чувства вины. Такое могло случиться с ним разве что в аду, но ад внезапно спустился на землю и судный день неожиданно для всех настал. Им всем просто некуда было деться друг от друга. Они не могли уйти и хлопнуть дверью, не важно, навечно или нет, и теперь Зимний наказывал их всех. Рамлоу и Тони видимо за измену, а вот Роджерса за что? Какие у этих двоих могут быть личные счеты? Наемник разглядывает вспотевший и покрасневший капитанский затылок, так будто там написан ответ. Логичного ответа, конечно же, нет ни там, ни где бы то ни было еще. Разве что Барнс, переживший десятилетия насилия над собой, захотел сделать тоже самое с кем-то другим, и подвернулась подходящая кандидатура, а своего драгоценного Стивена тот просто не смог оставить одного, но и чувства его беречь не захотел. Хотя Броку все чаще кажется, что все они просто грешники. Они грешники, а Баки Барнс посланный к ним ангел. Посланный чтобы быть карающей дланью Господа. Как еще это объяснить? Бог покинул эту землю и послал своих детей, что бы очистить мир от скверны. А скверну лучше всего смывать муками тех, кто эту скверну наплодил. Они и правда все виноваты. Все, кроме пресветлого мученика Джеймса Барнса, который 70 лет пробыл в плену, ничего не решал и ничего не мог решать. А они втроем могли что-то сделать, чтобы не дать миру рухнуть, но ничего не сделали именно из-за своих закоренелых страстей. Измены, выяснения отношений, бухло, проститутки, жадность, ложь, мужеложство и даже убийства - все это было у каждого из них, но в ад на земле их привели не эти грехи. В ад их привели грехи совершенно особые, те, что были основой каждого из них. И именно для каждого такого греха нашлось совершенно особое наказание. Как ни странно, но капитан был, похоже, наказан за эгоизм. Символ нации, который был готов закрыть собой товарищей от гранаты, долго боролся со своим демоном и наверняка даже не верил, что тот у него есть. Однако Рамлоу знал это точно. Он много слышал от Старка о том, почему тот возненавидел Стивена, которого безумно любил, и Брок бы, возможно, и усомнился в объективности механика, но, к сожалению, слишком хорошо успел того узнать. Тони мог простить все. Буквально все. И наемник имел возможность лично в этом убедиться. Об этом говорили и все действия миллиардера во время так называемой гражданской войны. Старк не был дураком, и понял, что Роджерс ему врет, очень сильно заранее. Возможно, он не хотел верить в то, что с их с капитаном любовью покончено, но принять это механику довольно быстро пришлось. Рамлоу вспоминает, как Тони рассказывал ему это за бутылкой пива, перекатывая в ловких пальцах ее янтарные блестящие бока. «Я сразу понял, что Барнс ему не просто друг и не просто боевой товарищ. Единственное, о чем я просил, это не делать глупостей и не разрушать Мстителей. А он смотрел на меня тогда так, как будто я то ли враг ему, то ли грязь под ногтями. Так, будто я не призываю его хорошенько обдумать шаг, после которого не будет пути назад, а просто утомляю его пустыми разговорами. Я полетел за ними в бункер чтобы помочь, хотя знал уже, что он выбрал не меня. Просто на какой-то момент лжи стало так много, что у меня сорвало крышу.» Брок знал, что это правда, потому что на какой-то момент, когда Старк начал влюбляться уже в него самого и выбор снова оказался не в его пользу, а снова в пользу Баки Барнса, то даже этот удар механик вынес достойно и не затаил на него зла. Черт, да он простил его даже когда узнал, что Рамлоу был агентом Гидры. Так что ничто не мешало Стиву просто выделить пару минут и поговорить честно со своим любовником, объяснить, что старая любовь оказалась сильнее, что за Зимним тянется кровавый след, но он в этом не виноват, и что он сам не готов рисковать даже волоском с головы своего драгоценного Баки. Тони просто нужен был откровенный разговор, и у него было бы время смириться, но… Но Стиву не хотелось тратить на это время. Броку это было знакомо по себе. Когда-то, будучи еще совсем сопляком, он влюбился без памяти в одну девчонку, и совсем забыл про то, что у него уже была на тот момент подружка. Он уже и не помнил, как их звали, но хорошо помнил, что ему просто не хотелось объясняться и утешать ту девочку, что появилась у него первой. Рамлоу тогда был весь в этой любви и кончилось все тем, что однажды утром он обнаружил свой старенький мотоцикл сожженным дотла. Наверное, после этого он и сделал выводы, а вот Стив, похоже, выводов не сделал до сих пор, и часто на его лице читалось желание остаться с Барнсом вдвоем. Желание того, чтобы и Старк, и сам Рамлоу просто исчезли куда-нибудь, и он мог снова забыться и утонуть в своей любви, позабыв о том, что они оставили землю на пепелище. Стив мог бы противопоставить Гидре многое. Мог бы раньше всех заподозрить неладное и раньше всех ее раскрыть, но слишком был занят своей любовью. За это он теперь и вынужден слушать, как за стенкой его первая любовь трахает его бывшего, а по ночам вынужден слушать как уже Брок ебет Зимнего, в то время как постель самого капитана остается неизменно пустой. Даже если в эту ночь у того действительно есть настоящая постель. Кэп больше всего на свете хотел удушиться своей любовью и теперь каждый день вынужден смотреть на то, как эта любовь проходит мимо него. Что до Старка, то он кажется невинной жертвой лишь на первый взгляд. Оооо… Брок хорошо знает главный грех своего лучшего друга. И это не блуд, гневливость, распущенность, и даже жестокость. Это гордыня из-за которой в том числе погибла матушка Земля, наполнившаяся не так давно целой грибницей ядерных взрывов. Именно гордыня не позволила Тони встряхнуть Роджерса, надавать ему по щекам и попросить его о помощи даже тогда, когда миллиардер очевидно понял, что дело пахнет керосином. Комплекс бога заставил Старка уверовать в то, что он справится сам и что ему не нужна помощь тех кто его предал. Комплекс бога часто заставлял Тони делать ошибки, из-за которых гибли люди, и он же заставлял Железного Человека потом сжирать себя с дерьмом. Часто на это не было причин с точки зрения Рамлоу. Ученые постоянно изобретают что-то, что выходит боком человечеству, и такова, наверное, плата за прогресс. Кто же мог предположить, что так переклинит Альтрона, например? А создатель ядерной бомбы насолил всем еще сильнее, но никому все равно не придет в голову его сейчас винить. Однако, если ты считаешь себя всесильным, то уверен, что несешь ответственность за все зло мира. Даже если на самом деле от тебя ничего не зависит. Тони раскрыл в себе все грани гордыни, и было особенно иронично, что насиловал Зимний скорее не его самого, а его гордость, заставляя раз за разом переносить унижение от злейшего врага. Впрочем, Брок был уверен, что гораздо сильнее насилует Старка собственная совесть, за то, что он не смог вовремя перебороть себя и пойти на мировую с капитаном, и из-за этого сгинул мир, который они знали до катастрофы. А Барнс - это так… всего лишь живое воплощение этой совести и непреодолимое препятствие перед попыткой вышибить себе гениальные мозги и покончить с невыносимыми мучениями. «Слишком просто, Тони. Нам такой роскоши не дано.» - думает, кусая губы, наемник и косит взгляд на стену, живо представляя, что творится за ней. Что до него самого, то тут у Рамлоу совершенно нет вопросов. Он наказан за трусость. Вот так вот, трусливый лев, железный бессердечный дровосек и пугало, которое только притворяется, что у него нет мозгов, а на самом деле оно просто не хочет ни о чем подумать. Ну и Элли, конечно. Грозная безжалостная Элли, которая будет гнать их по дороге неизвестно куда и неизвестно за чем, пока они не издохнут. Впрочем, они уже все живые трупы. Судный день настал и для грешников он никогда не закончится. Мозги можно было вправить себе только при жизни, а теперь им остается только расплачиваться за то, что они не успели вовремя стать настоящими мальчиками, а не деревянными заготовками. Брок думает о том, что было бы, если бы у него хватило смелости вытащить Барнса из Гидры самому. Что было бы, если бы он справился со своим страхом и устроил бы для них побег, пока в поле зрения Зимнего Солдата не появился «человек на мосту». Как минимум, у них бы был пяток счастливых лет, а скорее всего это привело бы к тому, что между Роджерсом и Старком не произошел бы раскол и они вместе смогли бы остановить и Гидру, и ядерную войну. Стив и Тони были бы счастливы. Он и Зимний были бы счастливы. Весь мир был бы счастлив, а бОльшая часть больших городов не превратилась бы в руины усеянные трупами. Рамлоу так сильно сжимает кисть своей руки при этих мыслях, что раздается громкий хруст костей. Он не Старк, чтобы винить себя попусту, но вывод напрашивается сам собой. Он и сейчас сидит как чертов трус и не может пойти и сказать своему любовнику, чтобы тот прекратил насиловать его друга. Потому что чувствует вину. Если бы он сумел удержать свой член в штанах когда надо, то Зимний не мстил бы так тупо и безнадежно жестоко. Брок вообще никогда и ни за что себя не винил, но теперь он не может встать со стула и что-то сделать, потому что чувствует вину одновременно и перед Солдатом, и перед Старком и перед всем миром заодно. Наемник растирает лицо руками и вскидывает голову к потолку, чтобы снять хоть немного напряжение с плеч. Легче не становится, конечно, особенно когда он слышит четкий и глухой удар и что-то гораздо больше похожее на потасовку чем раньше. Становится как-то совсем невыносимо бояться и самого Зимнего, и того, что тот уйдет. Особенно после осознания, что проебал всю свою жизнь и жизни миллионов людей. На секунду он все-таки хочет встать, пойти разорвать этот порочный круг, и будь что будет, но вдруг еще более четко понимает, что сделает только хуже. Тони молчит не просто так. Не просто так он все это терпит, не издавая ни звука. Не просто так они все после того, что делает Барнс, делают вид, что ничего не случилось. Они не просто так боятся нарушить тишину. Прежде всего ее боится нарушить сам Тони. Его гордыня говорит ему, что лучше терпеть унижение день за днем, чем сделать так, что бы все это унижение увидели. Брок здесь ничем не поможет, только подтолкнет механика еще глубже на самое дно и тогда тот наверняка найдет незакрытую форточку и достаточно высокое здание. Если у каждого из них и есть хоть какой-то шанс на искупление, то они должны заслужить его каждый сам. Каждый должен сам убить своего дракона, другие это сделать просто не в состоянии. Будто в подтверждение этим мыслям, Рамлоу вдруг слышит тишину. Полную благословенную тишину, и с каким-то неимоверным облегчением выдыхает. У Роджерса кажется плечи тоже расслабляются и опускаются вниз, а Брок только сейчас замечает, что тот давно ничего и не режет уже, а просто стоит упершись ладонями в стол. А вот теперь наверное самое время. Бывший гидровец охлопывает себя по карманам, проверяя на месте ли помятая и полупустая пачка, а потом встает и хлопнув капитана по плечу идет мимо ванной на площадку и садится на ступеньки, так, как будто сейчас имеет значение, где можно, а где нельзя курить. … Глотку у Тони распирает так, что, вероятно, неприятных запахов он даже не чувствует. И даже не столько потому, что не может дышать, а потому, что за неописуемым ворохом ощущений такую мелочь как запах не различить. Голова, как ни странно, абсолютно пуста и, наверное, эта пустота была бы блаженной, если бы его не трясло как в лихорадке в этот момент. Зимний крепко держит его за взмыленные и мокрые насквозь волосы, а по лбу крупными каплями катится пот, заливая глаза, проскальзывая сквозь жесткую щетину и скатываясь по подбородку вместе с чуть вспененной слюной. Механик больше всего похож на больную бешенством собаку в этот момент, но в отличии от животного, пораженного бешенством, у него все-таки есть надежда, что это пройдет. Это-то точно пройдет, хотя бы на время. Барнс дышит отрывисто и тяжело, давит на затылок с каким-то истошным исступлением и Старку кажется, что тот вот-вот кончит. Честно говоря, когда член Солдата наконец выскальзывает из его рта, он уже готов раздавлено осесть на пол и выдохнуть, потому что ему кажется, что пытка минула, просто он этого заметить не успел. Он правда так думает целую долю секунды, глядя на то, как бодро раскачивается перед его лицом ни разу не осевшее хозяйство бывшего орудия Гидры, но доля секунды проходит, и к горлу снова подкатывает тошнота и страх. Страх ли? Скорее, это ужас, потому что Зимний явно глумится над ним, давая лишь на секунду расслабиться, и планируя все заново начать. От этого нового изощренного издевательства легкие сдавливает абсолютно дурацкая обида с такой силой, что он вскидывается, как рыба на крючке, едва только краем глаза улавливает блеск металла рядом со своей головой. Он впервые за долгое время хочет и может протестовать, но это, как и прежде, бесполезно. Железные пальцы крепко хватают его за шею и одним движением вздергивают вверх. Как ни странно, Тони не испытывает радости из-за ухода из уязвимой позиции. Он ожидает получить пару болезненных ударов по ребрам, а может и не пару, а затем прочувствовать всем телом как тяжелая рука буквально переламывает его, заставляя снова встать на колени и, пожалуй, этот момент он ненавидит даже больше, чем член у себя в рту. Но сперва будут только удары, и это придает механику какой-то живительной злости, благодаря которой он и смотрит с вызовом Барнсу прямо в окосевшие глаза и даже не пытается прикрыть бока локтями. «Бей» - хочется насмешливо выплюнуть в ответ, но Солдат только плавно и крепко припечатывает его спиной к холодной кафельной стене, и еще блаженные пару секунд Тони решительно ничего не понимает. Он действительно не осознает несколько мгновений то, что Зимний берется за пояс его брюк и ловко вытаскивает хвост ремня из шлевки, а потом одним движением расстегивает пряжку. Только звонкое клацанье язычка о скобу приводит его в чувство, и глаза у бывшего миллиардера расширяются, как будто он случайно увидел у себя в постели гремучую змею. Впрочем, так ли далеко это от правды? Хотя нет, скорее они походят на питона и жалкую лабораторную мышь. Горячий язык паники проходится мурашками от лопаток до поясницы. Страх быть услышанным не дает механику проронить ни звука, но он дергается, пытается вывернуться, сползти по стене или даже упасть, вот только получается это из рук вон плохо. Конечности мгновенно становятся будто ватные. Он перестает цепляться за бионический протез, несмотря на нехватку воздуха, и неуклюже пытается ухватить Барнса за живую руку, которая с легкостью отбивает эти жалкие потуги, как какого-нибудь не менее жалкого сонного комара. Тони хочется сказать, что они так не договаривались. Хотя они ни о чем вообще не договаривались. Тюремщик не договаривается с заключенным о том, сколько тот будет сидеть, и сядет ли он в камеру или на бутылку. Член у Солдата стоит на зависть крепко, и тот явно не намерен медлить и церемониться. Зимний дышит открытым ртом и, мало интересуясь эмоциями жертвы, сосредоточенно смотрит вниз, не менее сосредоточенно стягивая штаны вместе с трусами с исхудавших за последнее время бедер. Он делает это рывками, очевидно злясь на отчаянное и неуклюжее сопротивление. Разумеется, ему неудобно. Трахать кого-то против воли вообще неудобно. Не то что бы Тони в этом спец, но инстинкты все-таки кое-что подсказывают ему. Например то, что даже не смотря на разницу в росте, Барнс не сможет стащить с него джинсы полностью пока держит за глотку, и что неплохо бы перестать попусту махать руками и надо попробовать вцепиться противнику в лицо. На лице хотя бы есть уязвимые глаза. Но животный ужас плохой друг, да и не видит разжалованный герой ни черта, не имея возможности опустить голову, зажатую словно в тисках. Он шарит в слепую как котенок и в исступлении умудряется схватиться только за волосы и то на пару секунд, потому что в этот момент Солдат валит его спиной на какую-то странную шаткую конструкцию, похожую на пожелтевший пластиковый ящик больше, чем на что либо еще. И без того перекрытое дыхание на время останавливается совсем. За это время Солдат кажется теряет последние остатки терпения и тянет упрямую ткань с бедра с такой силой, что Старку кажется, что с него снимают кожу. Это больно. Это пиздец как больно, но разогнуть и разомкнуть плотно сжатые колени механика заставляет малодушный страх, что Барнс сейчас сдерет с него джинсы вместе с коленной чашечкой. Хотя скорее это происходит просто рефлекторно. Организм просто пытается избежать травм, но Зимнему этого вполне достаточно и он за секунду умудряется сдернуть одну штанину вместе с кроссовком, а большего ему и не надо. Металлическая рука наконец оставляет побелевшее горло, но механик не успевает ни сесть, ни приподняться потому, что Барнс тут же подхватывает его под колени и тянет на себя, оказываясь между ног, и наваливается всей своей стокилограммовой тушей. Разгоряченное несвежее дыхание жжет где-то в районе груди, но это Тони мало волнует. Он сам не помнит, когда в последний раз зубы чистил, и беспокоит его только мгновенно прижавшийся к заднице член. В панике он чувствует только как обжигающе холодит кожу смазка и его собственная слюна. Мозги вязнут в этом ощущении, как в болоте, и Старк не замечает, что Зимний вовсе не пытается дать ему время смириться, а просто не может пошевелиться между сжатых мертвой хваткой ног. Да, ноги у Тони сильные, хотя он совсем не предполагал, что они в состоянии удержать столетнего супер-убийцу. Однако глупо было бы предполагать, что тот сдастся из-за этого. Солдат пытается навалиться сильнее, пытается вздернуть повыше бедро, и в итоге тихо рычит как бульдог. И, как бульдог же, пытается помотать свою истрепанную игрушку из стороны в сторону. Это не помогает. Чужие ноги недвижимы, как оплавившаяся сталь, и он только и может, что в исступлении яростно двинуть бедрами, только сдвигая их обоих с края опоры. Механик хватает зимнего за патлы что есть силы, чтобы использовать голову Зимнего как точку опоры и чтобы хоть как-то выместить злость. Ему даже удается ненадолго сдвинуть в сторону эту упрямую звериную башку, но видимо, именно это и заставляет Барнса немного прийти в чувство и вспомнить, что под ним не заклинившая секс-кукла, а вполне живой человек. Когда рука тянется к его лицу, Старк полагает, что его снова схватят за глотку, но на этот раз она не механическая, а живая, и она почти ласково зажимает ему рот. Зачем, он понимает уже через секунду, когда Зимний аккуратно кладет бионическую ладонь на его ногу и точно нащупав прямую мышцу бедра, начинает сдавливать ее пальцами как струбциной, давая полностью прочувствовать как нарастает с каждой секундой боль. И это еще не самое страшное. По-настоящему страшно становится от того, как эксперимент гидры смотрит ему в глаза. Совсем без злобы, без ненависти или ярости. Смотрит как хороший учитель. Как бы говоря «дай мне знак остановиться, когда до тебя дойдет». И Тони смотрит в ответ, но на его лице ничего не читается, пока боль не становится настолько сильной, что он запрокидывает голову и пытается все-таки застонать, из-за чего Зимний зажимает в этот момент ему еще и нос, что бы он не смог выдать ни единого звука. Может быть боль вкупе с удушьем и яростным жжением в груди от нехватки воздуха и ломают «лучшего защитника земли», а может, он просто в очередной раз понимает, что у него нет шанса и все равно все будет так, как хочет Солдат. Он смотрит в потолок, покрытый желтыми разводами и трещинами, когда принимает это решение. Принимает Барнса как неизбежность и ослабляет хватку онемевших от напряжения ног, а Зимний плавно разжимает в тон ему железную руку. Солдат не рвет со старта, он оглаживает кожу металлом бионики и слегка бьет пальцами по колену, требуя раздвинуть ноги по шире. А вот и он, новый самый унизительный момент. Механик сглатывает, прикрывает глаза дрожащими ресницами и все-таки уступает. И самое страшное, что в этот момент Зимний, будто зная, как на максимум выкрутить его приступ ненависти к себе, нежно прижимается сухими горячими губами к шее и внутри головы происходит какой-то взрыв. Черный поток бессильной ярости прорывается и заставляет утонуть в зловонной жиже именно тогда, когда в нерастянутую задницу резким толчком входит член. Несмотря на резкую боль, Тони больше не пытается кричать. Он даже не хватает Солдата за волосы, а только со всей дури непроизвольно упирается тому в плечо, так что вены вздуваются на предплечьях. Разумеется, Барнсу не удается войти до конца, и он забывает о нежностях так же быстро и внезапно, как вспомнил о них. Он придавливает голову своего пленника посильнее, а потом бесцеремонно оттягивает свободной рукой ягодицу, чтобы сделать еще один резкий толчок. За скрежетом собственных зубов Старк слышит рваный вздох облегчения почти у себя над ухом. У него как-то неожиданно отказывает каждый мускул и он почти не двигается, когда Зимний, насладившись первым проникновением, принимается рывками трахать его. «Надо просто перетерпеть» - шепчет внутренний голос, и Тони уже жалеет о сопротивлении, потому что теперь Солдату понадобится явно больше времени, чтобы кончить. Механик открывает и закрывает глаза. Если до «смены позиций» время тянулось как резина, то теперь оно больше не ощущается. Судорожные безжалостные толчки идут один за другим и он теряет им счет потому, что это все как будто во сне или не с ним. И Тони пропускает тот момент, когда начинает чувствовать какое-то странное тепло в пояснице. Поначалу он даже не понимает, что это, задушенный нехваткой кислорода и жжением внутри, а потом его накрывает ужасом. И от этого ужаса тепло в позвоночнике вспыхивает только сильнее и, как из чаши, переливается резко вниз живота. Ему становится так жарко и невыносимо, что он выгибается и едва слышно шипит, невольно подбадривая Зимнего, который от этого кажется совсем дуреет и ебет его как обезумевший от запаха течки пес. Блядь. Он ведь всегда был таким. Таким извращенным, поломанным и испорченным. Тони резко и не к месту вспоминает полное омерзения лицо отца, который застукал его еще в детстве с каким-то порнографическим журналом. Впрочем у отца часто было такое выражение лица, и дело вовсе не в порнографии. Дело в том, что он всегда хотел именно того, что нельзя. Наверное, поэтому он и запал для начала на секретаршу, потом на кумира своего папеньки, а потом на того, кого так ненавидел капитан. Какие угодно связи были для него привлекательны, лишь бы они порицались общественностью, близкими или им самим. Что больше всего порицал он сам, Старк узнал только что. Ему было нельзя трахаться с любовником двух своих любовников, который убил его родителей и сейчас не столько удовлетворял свои потребности, сколько пытался унизить его. И еще более ему было нельзя получать удовольствие от этого, но жар упрямо сквозил от паха вверх по телу тем сильнее, чем четче становилось это осознание. Это было запрещено. Запрещено было поддаться, смириться с унижением, с поражением, с чужой властью настолько окончательно, чтобы дать получить оголодавшему организму от этого кайф, но самому организму было откровенно плевать на это. Будто это всегда было его неосознанным желанием - сломаться как проеденная термитами половица и рассыпаться в труху. Пожалуй, утешало Тони только одно. Что он не кончит. Что он ни за что на свете не потянется руками к предательски крепнущему члену и не станет делать того, что хочет от него чертово тело или чертово подсознание. Вот только Зимнему было наплевать на это. Зимний, будто читая его мысли, замедляется. Приподнимается, чтобы проверить, что упирается ему в живот и сплевывает на отнятую от лица механика ладонь, и недолго думая, тянет ее вниз. Тони впервые за все время, что над ним глумится Барнс, обретает голос. Он судорожно шепчет что-то вроде «нет-нет-нет», но эксперимент Гидры с силой прижимает его грудь лбом и тут же размазывает густую слюну механику по члену. Тони на секунду кажется, что он сейчас умрет и что его позвоночник сейчас сломается, но ломается на самом деле его воля. Она рассыпается в пепел вместе с ярким раскатом удовольствия, а Солдат с детским бессердечным любопытством, несколько секунд смотрит на него, что бы потом снова загнать в него по глубже член. А потом еще раз, и еще разок, и дальше все происходит на самом деле быстро. Или, может, Старку кажется так, потому что теперь он не выжидает, а хочет убежать от того что случится в конце. Ему кажется страшно важным не кончить, но здесь не помогут уловки юности, вроде подсчета логарифмов или представления старух. Барнс весь в нем. Не только член, который глубоко вбивается в саднящий зад, но и он весь будто пробрался под кожу и в череп, заполоняя собой все. Многое случалось со Старком в Афганских пещерах, но никогда он не чувствовал, что его сознание пожрано кем-то другим. Что ему не принадлежат даже собственные мысли и собственные чувства. Оргазм подбирается так быстро, что даже наверное пуля не успела бы с ним наперегонки, но Зимний неожиданно замирает. Глубоко загнав член, он вдруг сотрясается мелкой дрожью и кончает глубоко внутрь. Пару минут они не шевелятся оба, только дышат тяжело, стиснув друг друга в совсем не любовных объятиях. Возможно Солдат раздумывает, довести ли свою жертву до оргазма или сжалиться, а может механик все же переоценил его способность к телепатии. Что говорить, он сам даже не замечает, что Зимний упирается ему лбом в лоб. Что буря минула, Тони осознает только когда Барнс отстраняется и все-таки оставляет его обтекать в прямом и переносном смысле. Заправляется, застегивается и, не одарив больше взглядом, сваливает в туман, а более вероятно - на поиски жрачки. Старк молча моргает в потолок. Ему всегда было так страшно, что его застукают за таким унижением, но сейчас он пуст как высохший сто лет назад колодец, и он даже не трудится какое-то время встать и натянуть штаны. Внезапно становится как-то все равно. Кажется, он достиг в своем падении дна и от этого как-то странно стало плевать на глубину этого падения. Хотя, конечно, через какое-то время он одевается, даже не думая о том, чтобы подрочить и сбить стояк. Так пройдет. И дело даже не в том, что это как-то еще больше его унизит, а просто это становится неважным. На негнущихся ногах он идет подальше от Роджерса и его дружка и выходит на площадку, ничуть не удивляясь сидящему там Броку, и просто падая на ступеньки рядом с ним. Тот, конечно же, тоже ничему не удивляется, и только протягивает ему недокуренную сигарету. Хорошо иногда помолчать. Тем более, что Рамлоу умудряется в этот раз молчать как-то честно, не делая вид, что ничего не произошло. - Ты в порядке? - Да. – отвечает Старк с запозданием, потому что вопрос застает его врасплох. Он почему-то совершенно не ожидал его, и с каким-то удивлением оглядывается на друга, принимая наполовину скуренный бычок. Ответить оказывается на удивление просто, а ведь ему казалось, что он сдохнет, если услышит сочувствие в чьем-то голосе. … Баки возвращается на кухню как ни в чем не бывало. Можно было бы подумать, что тот в туалет выходил, если бы он не отсутствовал так долго, не был так растрепан и не имел нескольких царапин на лице. Но взгляд Стива, который внезапно оказывается наконец-то один на один со своим другом, цепляет вовсе не это. Его взгляд неожиданно цепляет неуловимая расслабленность в каждом движении Барнса и какое-то невероятное спокойствие у того на лице, и от этого вида неожиданно прошибает холодный пот. Тишина. Наверное все дело в ней. Кромешная тишина и они вдвоем, как он и мечтал все это время. Но почему-то внезапно не хочется затянуть разговор по душам или даже обнять, хотя он этого так жаждал. Что же случилось? Почему его вдруг пробирает озноб, как будто он внезапно осознал, что видит привидение? Наверное просто слишком мало времени прошло с тех пор, как ему напомнили, что его друг детства слишком изменился. Да, ревность минут пять назад готова была порвать Стива на части. Или даже скорее зависть, наверное. Ведь Тони был так или иначе рядом с Баки, а он сам нет, но ему в голову вдруг приходит странный вопрос: «А что если Старк мертв?» Эта мысль крутится в голове буквально секунду, и причина, конечно, в натянутых как струны нервах, но она такая ошеломляющая и жуткая, что Роджерс вперивается взглядом в столешницу и не может от нее по-прежнему отойти. Его ужасает сам факт того, что он мог такое подумать про Баки. Ему хочется тут же обвинить себя самого в предательстве, но его поражает еще более страшная мысль. А с чего он взял, что Джеймс этого сделать не мог? Тот ли это вообще человек, которого он знал столько лет? И если действительно тот, то почему ему становится так жутко, когда они остаются одни? Стив поворачивает голову назад, туда, где раскинувшись на стуле, сидит его старый друг, и делает это так медленно, будто боится того, что может там увидеть. Взгляд капитана осторожно исследует знакомое до боли лицо, но почему-то не находит того, что с таким упорством находил там раньше. Баки изменился. Не видно ни загадочной грусти, ни веселой чертинки в больших глазах, ныне усеянных веером морщинок и увенчанных глубокой складкой между бровей. Роджерс, будто внезапно трезвея, отмечает холодный волчий взгляд. Взгляд расчетливого хищника, который он не замечал ранее или предпочитал не замечать. Как предпочитал не замечать, что у его родного Баки пропало всякое сожаление при расправе над врагами. «А ведь он мог» - даже внутренний голос произносит это, будто осипнув, и внутри все мгновенно холодеет. Разве не может убить тот, кто может насиловать? Кэп резко встряхивается от этого оцепенения и стряхивает с себя эти чудовищные мысли. Это не важно! Это не важно, потому что он слышит уже шаги. Все это его личные бредни, а сейчас откроется дверь и … И дверь открывается, но входит в нее старый наемник. Входит, и не видя ничего вокруг себя, валится на табурет. В голове у Роджерса внезапно что-то щелкает. Он точно не знает, что и зачем делает, но срывается с места и несется прочь. Он ныряет в ванную, то там никого нет. Он заглядывает в комнаты, но и там пусто. Что за бред происходит у гордости нации в голове он и сам не понимает, пока не вылетает наконец на лестничную клетку и едва не спотыкается о бывшего любовника у самого порога. Только тогда он понимает, что как последний идиот искал кажется труп. Почему? С чего вдруг? Какого хрена? Стив решительно не может понять. Возможно, с того хрена, что он внезапно осознает, что он совсем не знает того, кто когда-то был ему самым близким человеком на земле. Баки бы так не сделал. И речь даже не о насилии, а о том, что Баки не мог бы получать от этого насилия удовольствие, но думать об этом так сложно и неприятно, что вместе с облегчением Стива заполняет раздражение и злость. - Иди в дом. – резко командует он механику, который пристально смотрит на него снизу вверх и боже… капитан готов поклясться, что видит у того на лице не только недоумение, но и презрение. Презрение! Презрение от человека, за которого он испугался, из-за которого он подумал о своем друге невесть что. Презрение от того, кого насиловали пару минут назад. - Я не докурил. – невозмутимо фыркает сквозь неспешную паузу Старк, но Роджерс уже успевает внезапно впасть в бешенство и одним рывком подтягивает механика к себе. - Я сказал, иди в дом. – проговаривает он тщательно каждое слово, почти сталкиваясь нос к носу со своим бывшим, и они минуту смотрят друг на друга не отрываясь, пока Кэп не чувствует дым и не вырывает окурок из расслабленных пальцев, тут же отправляя его в полет. Такое поведение не слишком характерно для Стива, но нервы взвинчены у него уже слишком давно. Он ожидает услышать что-нибудь ядовитое в ответ, но Тони каким-то ошалелым взглядом провожает улетающую почти скуренную сигарету и вдруг резко со всей силы толкает его в грудь, как какой-нибудь пьяный гопник. - Ты охренел? – да, слова точно достойные гопника, и за них Старка дико хочется ударить по губам. - Нет, это ты охренел! – неожиданно даже для него самого, срывается брань с языка капитана, потому что весь его самоконтроль направлен на то, что бы не распускать своих рук. Где-то на подкорке зарождается осознание, что он так сильно зол из-за того, что Тони раз за разом отталкивает его. Что все его попытки к примирению были посланы, высмеяны и оплеваны, и что именно из-за механика он вдруг понял, что даже его друг не вполне его друг. Что, если бы не Старк, он мог бы оставаться в своей иллюзии, и что для чертова Старка важнее жалкая сигарета, предложенная Рамлоу, чем его, Стива, испуг. Испуг за то, что, возможно, чертова Старка уже и в живых нет. А еще он очевидно ждет нападения, обвинений и того, что его ударят по самому больному, а это Тони удается лучше всего. – Это ты охренел! – повторяет он для верности еще раз, наставляя палец на бывшего и заставляя того отступить к стене. – Это ты охренел от собственной жалости. Жалости к себе и чувства собственной важности. Думаешь если кто-то имеет тебя против воли, то тебе можно все и ты имеешь право вести себя как последний козел? Знаешь, что я тебе скажу? Я скажу, что ни черта ты не имеешь на это права! Посмотрите на него, какой он бедный и несчастный! Миллионы женщин и детей сейчас насилуют, Тони. Насилуют и убивают по твоей вине! Потому что ты не мог взять чертову трубку телефона и позвонить мне, чтобы спросить, а нет ли у меня компромата на того странного сенатора из ЦРУ с профашистскими взглядами и не работал ли тот случайно на Гидру! Роджерс видит впервые, что нужного эффекта он достиг. Впервые достиг Старковской больной точки и тот онемел уже на этапе публичной огласки того, что с ним творит Барнс. Стив видит то, как последние оттенки краски уходят с некогда смуглой кожи и Тони почти сливается с беленой пожелтевшей стеной, но сейчас это почему-то не вызывает в нем жалости, а еще больше вгоняет его в раж. Он наконец-то победил. Он наконец-то одержал верх в этом не начавшемся споре. Ему наконец-то есть чем крыть и правда на его стороне, впервые с того самого дня, когда он встретил Железного Человека и был вынужден нарочно искать причины, почему тот его так злит. - Что ты молчишь, Тони? – продолжает он нападать, где-то фоново слыша шаги, но даже толком не осознавая этого. – Нечего сказать? Тогда советую побыть для разнообразия благодарным за спасение твоей шкуры. Ты же бесполезен. Ты ничего больше не можешь сделать. Так перестань хотя бы быть мудаком! – капитан слышит доносящееся будто из под толщи воды предостерегающее «Стив», откуда-то то ли из-за спины, то ли из другой реальности, и даже кажется чувствует касание к своему плечу, но только раздраженно стряхивает его с себя. Если это Брок, то тому лучше катиться к черту. – Миллиардер, плейбой, филантроп, что от тебя осталось? Я спрашивал тогда и спрашиваю снова, что ты без своего костюма, Тони?! Кроме того, что ты убийца и упрямый осел? Кажется, он едва успевает договорить эти слова, или может и не успевает, когда его кто-то резко отрывает от Старка и разворачивает на себя. А затем он получает четкий, отточенный почти сотней лет удар в челюсть и чуть не скатывается по стене. Не от самого удара, конечно, но от того, что перед ним стоит Барнс. Он ожидал увидеть Рамлоу, когда вспышка в глазах погасла. Хотя наемник и вряд ли мог бы сбить его с ног кулаком. Господи, да он хоть черта лысого ожидал бы увидеть, кого угодно, только не Баки. Стив хлопает глазами, решительно не понимая, что к чему, и вопросов слишком много, из-за чего они мгновенно сливаются в гудящий рой. Зачем бездушному Зимнему, который самозабвенно глумится над Старком, того защищать? Почему Баки не встал на его сторону, хотя всегда был на его стороне? Зачем Джеймсу, который в какой-то момент готов был прикончить Тони от ревности к Броку, тому помогать? И что же это все так сильно напоминает? Пока он пытается отойти от шока и собрать мысли в кучу, Солдат дергает механика за рукав, отлепляя того от стенки, и как ребенка, за руку тащит за собой внутрь квартиры. «Как ребенка…» думает Стив, и наконец вспоминает, когда остается один. Точно так же Баки врезал тому козлу в подворотне кинотеатра, защищая его, такого чахлого тогда и беспомощного. Так же четко, спокойно и одновременно снисходительно. Врезал потому, что у Баки были свои принципы, и если Стив всегда боролся за глобальную справедливость, то Джеймс просто не мог терпеть, когда нападают на кого-то, кто заведомо слабее тебя. Точно, слабее. Тони теперь был гораздо слабее чем каждый из них. Он остался ни с чем, без всего, что делало его сильным. Без костюмов, без денег, без влияния, без работы, без возможности применить свои гениальные мозги и даже без непоколебимой уверенности в самом себе. Потому что он провалился и провалился с оглушительным треском, а он, капитан, не преминул подло додавить сапогом то, что осталось от и так измолотого в труху. Почему-то он как-то не заметил за злословием своего бывшего любовника, что его железная броня превратилась в яичную скорлупу. Наверное, это потому, что Тони никогда не показывал ему своей слабости. И, может быть, и не показывал, потому что все время боялся удара под дых. И кажется, боялся не зря. Стив как-то запоздало вспоминает то, как во время его гневной тирады механик впервые за все их время общения опускает глаза и его трясет, как тогда, в бункере, вот только очевидно не от злости. И становится вдруг стыдно. Стив пережил такое количество вины и стыда за то, что не смог спасти Баки от падения с поезда и никогда не стыдился ни за что перед Старком, даже тогда, когда чуть не убил того. И наверное, дело было не в том, что он всегда был правым, а в том, что ему всегда казалось, что Тони неуязвим. … Брок молча пялится в кромешно-темную пройму окна. Толку от этого мало, сегодня слишком облачно, чтобы он мог хоть что-то разглядеть, но зато неплохо слышно любое присутствие на несколько километров вокруг. Городок почти мертв. Еще загодя, до того, как все рухнуло окончательно, почти все мужское население здесь было уничтожено войной, а оставшиеся немногочисленные женщины предпочитали не соваться ночью на улицы, особенно в такое неспокойное время. В этих местах, как правило, боялись даже не охранки, которой боялся их маленький коллектив, а банально алкашей, которых в армию не горели желанием призывать, и уголовников, которые умели прытко разбегаться с мест мобилизации, прихватив с собой в довесок выданное оружие. Война вообще мало добавляет уюта тихим провинциальным городкам, но зато тишина стоит прямо-таки ватная, рай для истерзанных шумом городских ушей. Если конечно, какой-нибудь забулдыга не начнет орать песни под окнами. Пожалуй, рефлексии с Рамлоу на сегодня было достаточно. Тем более, что она вообще никогда не была свойственна ему. Но, как ни странно, именно апокалипсис заставляет слишком часто думать. Первое время, конечно, было как-то не до этого. Надо было быстро уносить ноги, и посыпать голову пеплом в это время мог разве что многофункциональный Старк. Но со временем марафон затянулся и мозгу стало как-то скучновато просто бежать. Тем более, что занятие это было бесхитростное. Никаких поддельных документов теперь, никаких связей, никаких кордонов и шпионских игр. Только бесконечные леса и попытки зарыться поглубже, причем преимущественно пешком. Да, поначалу все было по классике криминальных боевиков, но все изменилось, едва только они пересекли границу. Любой контакт с внешним и преступным миром – это лишний след, а им очень нужно было потеряться, и приходилось тупо день за днем перебирать ногами. Вот и лезла в голову нещадно всякая поебень. Например, Рамлоу с каким-то тихим ужасом ждал каждый раз появления Барнса на пороге очередного помещения (или даже НЕ помещения), объявленного местом для ночлега. Они всегда расходились спать по двое и попарно, в середине ночи сменяя друг друга, если отсиживались в «лежке», или в середине дня, если были в пути. Всегда в одном и том же составе. Старк с Роджерсом, он сам с Джеймсом. И нет, он вовсе не думал, что его постигнет участь механика. Или, скорее, он даже подумать о этом не мог и, к сожалению, не потому, что это было невозможно физически. Напротив, Солдат всегда подходил к нему с лицом, на котором так и читалось «ты следующий», а Брок всегда жестко заламывал его, чтобы у того даже мысли не возникало о смене позиций. Какая-то, по прежнему гомофобская, часть наемка лучше бы убилась о Зимнего, чем позволила себя трахнуть. Честно говоря, иногда к нему в голову все-таки пробиралась подленькая мысль «слава богу, не я». Да, вот такой он… трусливый лев. Можно сказать, что это теперь его официальное тотемное животное. И все же беспокоило Рамлоу что-то другое. Он, еще до всей беды, как то свыкся с мыслью, что Зимний так прицепился к нему только из жажды мести. Нет, ну правда. Сколько он сделал тому дерьма? Сколько раз он лично выбивал дурь из промороженной головушки, вознамерившейся взбрыкнуть? Да он сам бы заебался считать и не был уверен, что все помнит. Наемник всегда думал, что Солдат отвернет ему башку, едва только он поверит в изощренный обман. А обман заключался в том, что Баки Барнс просто жить не может без своего бывшего хендлера. Обязательно отвернет. Только сделает так, что бы это было побольнее и морально, и физически. А уж когда наступил полный пиздец, то, на взгляд Брока, Зимний просто сорвал куш. А что? У того был с собой закадычный приятель и был тот, на чьи мучения можно смотреть вечно. Отличный, между прочим, набор, чтобы коротать время после конца света. Ну и до кучи у него был хороший механик для железной руки, с которым счеты были чуть поменьше, но Зимний всегда любил совмещать приятное с полезным. Да и выжить таким составом было куда проще, чем в одиночку. В общем-то, это была вполне стройная картина мира, до сегодняшнего дня. Да, его немного удивило, что Роджерс выскочил с кухни как испуганный олень (что, он реально думал, что Брок с равнодушным хлебалом проглотит смерть своего друга?), но на перепалку с площадки он не обратил никакого внимания. Старк и кэп постоянно срывали друг на друге злость. Вернее, механик огрызался, а светоч нации заходился в праведном гневе. Ну да, шумели сегодня чуть погромче. Но что ему напрягаться? Тони любого за пояс заткнет. Ну, может, кроме Барнса, но тот с ним и не разговорами коммуницировал. Удивился Рамлоу только тогда, когда дохуя расслабленный Солдат скрипнул протезом и поднялся. Видимо, тот слышал то, чего не слышал он сам. Честное слово, он уже схватился за ствол, едва только ахуй прошел и из поля зрения скрылась спина Барнса, но все случилось так быстро, что глупостей натворить он не успел. О том что случилось, наемнику красноречиво рассказала ссадина на подбородке Стива, вот только она не объяснила какого хрена и почему. В Баки что ли совесть проснулась? Серьезно? Или тот решил, что Старк его собственность или небогатый гарем? Задавать себе такие вопросы было неприятно. Когда все говорили ему, что Зимний - это киборг без разума и чувств, он упирался и верил со всей силы, что это пиздабольство. Выцеплял каждую крупинку человечности в машине для убийств и все больше и больше привязывался с каждым днем. А когда тот пришел в себя, то Брок решительно не верил, что в этом славном парнишке (а тот на самом деле был той еще сукой) есть хоть что-то человеческое. Почему? Рамлоу предпочитал думать, что это потому, что он знает и видел на самом деле, на что тот способен, и милой маской его не обмануть. Маска «хорошего мальчика» и правда была сброшена, едва только под обломками сгинули и щит и Вашингтон. Зимний больше не улыбался (интересно хоть кто-то улыбался теперь кроме воскресших нацистов?), больше не болтал без умолку, и больше не делал вид, что его заботит чье-то мнение или что ему свойственна жалость. Теперь Брок мог с чистой совестью сказать «я же говорил», но почему-то не хотелось. Да и кому говорить? Роджерсу что ли? С ним он точно не собирался Зимнего обсуждать. И вот сейчас его глодал маленький червячок сомнений и он, кажется, слишком выдохся, чтобы раздавить его как обычно каблуком. А что если он сам просто боится? Боится поверить, что за знакомым до боли лицом действительно что-то осталось от того, к кому он так прикипел? Наемнику вспоминается вылазка еще времен его работы в Гидре. Пыль, жара, разоренная Афганская деревня, а вокруг поля алеющего мака и Солдат, застуканный им где-то на окраине аула, держащий на руках пиздюка лет четырех. Малой весь покрыт толстым слоем пыли с ног до головы и Карающий Кулак Гидры явно выкопал его из-под завалов самодельного кирпича, сделанного наверняка из какого-нибудь козьего говна. Рамлоу должен был пристрелить малолетку. Да черт возьми, сам Солдат должен был свернуть тому шею своей железной клешней, чтобы не осталось свидетелей, но…Но что-то такое во взгляде Зимнего было, что он только вытащил мальчишку из рук своего подопечного и, посадив на землю, велел уходить. Нет, человечность в нем самом тогда не проснулась. Он бы легко оправдал себя тем, что из беззащитного малыша, в лучшем случае, вырастет наркоторговец, и тот убьет своим ремеслом еще побольше народу, чем весь Страйк за все время своего существования. Да и не выжить найденышу одному в этих пустынных горах, просто… Просто он не смог это сделать на глазах у Солдата. Слишком много веры было тогда в этих чертовых серых очах. И после сегодняшнего он чувствовал что-то похожее. Какую-то смутную надежду, что под бессердечным обликом есть что-то еще. Да оно и есть на самом деле. Да, Барнс тот еще мудак, но Брок и сам сделал все, что бы не узнать о этом мудаке ничего хорошего. Не хотел он знакомиться заново с новым Зимним. Так и не смог пережить потерю своего «верного пса» и ничего нового принимать не хотел. А может быть, он всегда был готов привязаться только к тому, кто привязан к нему намертво цепями из кодировки. Это ведь так просто и надежно, въебал 220 вольт и вот тебе безграничная любовь. А если сам думает и сам говорит, то может ведь и совсем не в твою пользу выбор сделать. Может ведь и узнать, что Брок Рамлоу всего лишь туповатый неудачник, которого совсем не за что любить. Гораздо проще убедить себя, что там, за конфетной внешностью и нет ничего, что полюбил он сам. Чтобы даже не думать и не пытаться. Может быть, правда в том, что он недалеко ушел от Роджерса в построении иллюзорного образа Баки Барнса. Только если кэп предпочитал носить розовые очки, то сам Рамлоу похоже предпочел выколоть себе глаза на всякий случай. На языке снова горчит. Наемник трет лицо рукой и стоит закрыть глаза, как в башку лезут еще и образы, хотя что им мешало раньше, не ясно, ведь вокруг и так была темнота. Ему представляется, что он небрежно перебирает вьющиеся пряди волос. Мягкие, только после помывки нормальным шампунем, а не тем дерьмом, что выдавали в Гидре. Такое было когда-то и въелось в память, как въедаются в хлопок пятна от вина. Рамлоу почти видит растерянный беззащитный взгляд щенячьих глаз, поднятых на него, и в груди становится невыносимо больно. Сколько он потерял. Сколько возможностей урвать свой кусок счастья было бездарно проебано. И все из-за его трусости. Из-за страха, что ничего не выйдет, если отстегнуть поводок, а поводок всегда был в руках не у него, а у Гидры. А что теперь? Суперсолдаты-то еще протянут какое-то время, а им со Старком осталось два понедельника. Ой не просто так этот умник каждый раз полсекунды, но думает, прежде чем выпить стакан воды. Броку видится белая кожа, покрытая шрамами, и собственные смуглые руки на ней. Он всегда думал, как бы завалить и трахнуть, а сейчас ему просто хочется ощутить знакомый запах и от этого трудно дышать. Он все просрал. Все. Все отпущенное ему время, так какого он мнется сейчас? Какая разница что будет, даже если Барнс убьет его или просто рассмеется в лицо? Все ведь уже кончено. Да, скорее всего Зимний его не простит никогда, но какая теперь разница? Наемник встает с шаткого стула в каком-то откровенном забытьи. Никогда с ним такого не было, но он абсолютно равнодушно оставляет оружие на подоконнике и вместе с ним оставляет свой пост. Он своих шагов не слышит, будто те утопают в толстом ковре, и, кажется, их не слышит и Баки, застывший у другой смотровой точки, все на той же маленькой кухне. Джеймс оборачивается только когда между ними остается полшага, и Рамлоу почему-то совершенно отчетливо видит удивленный взгляд. - Ты чего? А наблюдение? Брок абсолютно осоловело следит за движением мягких растерянных губ и скрип давно не прорывавшегося голоса режет его по сердцу, потому что это так, черт возьми, знакомо. Это совсем как было тогда. Почему он не дал шанса им обоим? Почему? - К черту – только коротко выдыхает он, потому что больше произнести не может и не может больше терпеть, и обхватывает одновременно крупное и такое изящное лицо обеими руками. Просто сжимает скулы и щеки, ближе притягивая к себе и разглаживая кожу пальцами, как будто утирая слезы. Он так давно этого хотел. Так хотел ощутить Барнса в руках как что-то свое, а не так, как будто они собрались поубивать друг друга. Бывший Зимний и не вырывается совсем, и от шока смотрит на него совсем как тогда, когда мир сжимался до крохотной точки, где есть только они двое и больше ничего. Где бы эта точка не была. Рамлоу даже не может уловить, когда он тянет Джеймса на себя. Просто в какой-то момент чувствует приоткрытые смятые губы под своими губами и прижимает еще крепче, так, чтоб до боли. Зимний то ли отвечает ему, толи просто пытается от этой боли уйти, но Брок его только крепче жмет, напирает, притирает спиной к подоконнику и прижимается всем телом сам, громко втягивая носом густой воздух и окончательно дурея от этого. По мозгам бьет запах пота, пороха, костра, резкий, затхлый, концентрированный, но так даже лучше. Так легче очутиться в прошлом и хоть на секунду забрать свое. Он с силой проталкивает язык в чужой рот и только через минуту ощущает чужой язык в своем рту и он тоже будто хочет забраться настолько глубоко, что бы вырвать нахрен сердце. Барнс его хочет. Тоже хочет, и это отчетливо чувствуется по стояку, но это не новость. Они и так трахаются через день, наверное, доводя до суицидальных мыслей даже стоически выдержанного капитана. Новость скорее то, что сегодня Баки будто плавится как воск. А может быть Броку это только кажется, и он неправильно понимает податливо расслабленные плечи и мягкий изгиб спины, но правды знать сейчас и не хочет. Он хочет быть там, где утопал то ли в своей похоти, то ли в любви, а не здесь, где не ясно, ебля у них или битва не на жизнь, а на смерть. Он гладит бока Барнса. Гладит так, чтобы прочувствовать каждую выступившую за время их побега кость, каждую чрезмерно отвердевшую мышцу. Это не похоже на Гидру, где Солдата кормить положено было пять раз в день, пусть и всякой бурдой. И это осознание дерет как наждаком по нервам. Слишком больно от того, что сделала с ними жизнь и он сам. Только оттолкнуть, отлипнуть, отбросить не получается. Не получается спрятаться за бетонным забором из злости и ненависти. Что-то внутри явно сломалось и он с трудом отрывается от послушного рта, но тут же приникает то к шее, то к плечам, так, будто дальше чем в миллиметре от Джеймса он и вздохнуть не сможет. Будто дальше кислорода просто нет. Прижимается за ухом, проводит пальцами по позвонкам, сжимая в объятьях что есть силы, и что есть силы кусает рядом с тем местом, где начинается металл, будто желая вырвать кусок и навечно спрятать в себе. Барнс выдыхает, выпуская воздух из легких урывками и явно сдерживая его с трудом. Совсем как тогда, в катакомбах сибирской базы, когда было жизненно важно молчать. У Брока от этого, наверное, у самого бы подкосились ноги, если бы только ему не надо было удерживать суперсолдата, который чуть осел и почти повис у него на плечах. Наемник почему-то в это не верит. Не верит настолько, что позволяет себе чуть отстраниться и упереться лбом в лоб, и наверное, зря он это делает, потому что у него совсем срывает крышу. Баки смотрит на него совсем как раньше, большими распахнутыми в надежде глазами, так будто Рамлоу единственный, кто знает, что делать, и единственный, кто может ему помочь. А Брок не хочет думать. Не хочет думать, насколько Барнс Зимний, а насколько нет. Что, если ему кажется? А ему точно кажется, ибо он не обрел способности видеть что-то в кромешной темноте. Он сам не больше и не меньше, чем оголенный нерв, и вглядываться он не хочет, потому что уж лучше пусть будет самообман. И спустя секундное замешательство, он вздергивает Барнса вверх, только для того, чтобы развернуть к себе спиной. Так проще. Так привычнее. Так не уловить кривой издевки на красивых губах. Вдруг это все рассыплется как плохо слепленная мозаика из стекла? Но бывшему гидровцу будто невмоготу не чувствовать изгибистого мягкого рта, и он зажимает его несильно ладонью, хотя знает, что Солдат не издаст ни звука. И тот и правда не издает. Ни когда Брок напористо вжимается ему стояком в зад, ни когда с легкостью расстегивает на нем брюки, ни даже тогда, когда сует, огрубевшую вконец руку, Зимнему в трусы и крепко сжимает член. Становится так горячо, будто он снова изнывает от ожогов в больничной койке и собственный стояк упирается в ширинку так, что аж болит. Рамлоу с силой трется мордой Барнсу о загривок. Так хочется разложить его на чистых простынях, раздеть, прижаться кожей к коже. Даже весь вымазанный в поте и пыли этот столетний мальчишка остался таким совершенным, что ему только и место на белоснежном шелке. Слишком хорош он для этого мира и особенно для ублюдка, похожего на огарок свечи. Из груди наемника вырывается едва слышный задавленный рокот, полный голода и нестерпимой звериной тоски. И кажется, для Джеймса это тоже что-то значит, потому что тот услужливо прогибается в спине и сам сильнее вжимается задом в пах. Брок на время отбрасывает ласки, поспешно сдергивая с любовника штаны, и на пару секунд теряется, пытаясь придумать что-то в качестве смазки, пока не вспоминает, что под его пальцами влажный горячий рот. Долго настаивать не требуется, Барнс легко понимает все сам и размыкает послушно губы, втягивая крупные пальцы как лучшую в мире конфету.Не кончить только от этого Рамлоу помогает скорее страшная усталость, чем самоконтроль. Самоконтроля тут было бы явно недостаточно. Пробирает его горячий гибкий язык Зимнего до костей, но он все же чуть притормаживает, меняя руки и оглаживая с чувством Солдата по открытому беззащитному горлу, и одновременно влажными пальцами между ног. - Хороший мальчик. – Шепчет он, скалясь, и зная, что за эту фразу может расплатиться переломанным хребтом, а потому резко проталкивает сразу два пальца внутрь. Джеймс в его руках слегка дрожит и ему, наверное, больно, но явно не очень, учитывая, что наемник трахал его только вчера. Только вчера он сам еще не слетел с катушек и у него были хоть какие-то силы подождать, а сейчас их нет. Возбуждение затягивает, выворачивает и выкидывает мысли из головы, и это так хорошо. Можно просто чувствовать запах, пульс и упрямо сжимающуюся на пальцах плоть, и проталкивать их все глубже, но быстро становится совсем невмоготу. Едва ли растянув Баки как надо, Брок плюет на все, спешно расстегивается, сопя как старый извращенец, и достает член, тут же упираясь им между ягодиц. Приходится поднажать. Еще как приходится поднажать, чтобы протолкнуться сквозь неподатливые мышцы, но он упрямо поддает бедрами, пока головка не проскакивает внутрь, и у них обоих не сыплются искры из глаз. Туго, больно, горячо, но, кажется, плевать и наемнику, и Зимнему, который что есть мочи вцепился железной рукой в откос, дробя штукатурку. Приходится самому пару раз сплюнуть и размазать слюну по члену, чтобы дело хоть как-то пошло. Только сделав пару отчаянных рывков и окончательно загнав член внутрь, Рамлоу притормаживает, прижимается грудью к чужой напряженной спине и ласково оглаживает Барнса по животу. Кажется, он что-то шепчет или скорее просто шипит успокоительно, давая время одновременно и собраться и расслабиться. Зимнему Солдату всегда было это сложно сделать. У них вообще все было сложно, но Брок не брезгует сегодня тем, чтобы огладить своему любовнику член от яиц до головки, и принимается мягко дрочить в такт собственным толчками. Надолго выдержки, правда, не хватает. От каждого движения волной из паха поднимается дрожь и сильнее темнеет в глазах. Честное слово, он будто снова подросток, и увидел сиськи в первый раз. Да и судя по тому, что Джеймс сам почти лег на подоконник, он тоже не сможет долго протянуть. Однако Рамлоу держится. Пытается держаться, нарочито медленно двигая бедрами и вскидывая голову к потолку. Будто надеясь, что промозглый воздух в состоянии его сейчас отрезвить. Конечно, не помогает. Совсем не помогает, но за углом притаилось чувство страшного разочарования, которое накинется тут же, едва он натянет штаны, и наемник до вспышек зажмуривает глаза, с силой прикусывая губу. Хочется хоть на секунду, хоть чуть-чуть продлить это состояние свободного падения, но Барнс совсем ему не помогает в этом. Его натужное дыхание так отчетливо слышно в этой дистиллированной тишине, а в ней так хорошо слышно еле сдерживаемое нетерпение, от которого звенит в ушах. Но, конечно, бывшему Зимнему этого мало. Брок даже не успевает заметить, как тот умудряется изогнуться, откинуться ему на грудь, вытянуть свою гибкую шею и скользнуть ему языком по губам. С этого момента пиши пропало. Рамлоу с хрустом ломается и жадно тянется к бывшему Зимнему, прижимаясь к раскрытым губам, и остатки его воли тоже ломаются. Он перехватывает Солдата покрепче за бедра и принимается с громкими шлепками загонять в него хер. Удивительно как при таком напоре им удается какое-то время продолжать вылизывать пасти друг другу, пока Брок не перехватывает любовника за волосы и не заставляет лечь на подоконник вновь. Внутри себя наемник готов выть от того, как ему хорошо и невыносимо одновременно, а на самом деле он на какой-то момент перестает даже дышать, только усердно работая бедрами, а когда кислород врывается в легкие, то мир тут же плывет. Он склоняется и сгибается сам, прижимаясь поближе, прихватывая зубами то ли складку одежды, то ли загривок вместе с ней, проталкивая член еще поглубже и трахая своего любовника, почти не вынимая. Секунда-две, и быстро подступающий оргазм застилает все вокруг, а сам Брок наполняет чужой пульсирующий зад спермой. Блядь. Он валится на Джеймса как труп, и только спустя какое-то время с облегчением понимает, что не забыл про любовника и продолжает оглаживать тому член, размазывая по нему смазку. Но Баки все еще не кончил, и его все еще очевидно трясет от напряжения. Брок выходит из него плавно и так же плавно разворачивает его к себе. На лице Зимнего читается растерянность, и губы у того очевидно дрожат. Кажется, тот вполне рассчитывает на то, что Рамлоу сейчас уйдет и оставит его справляться одного. Да раньше Брок так бы и сделал или, вернее, дотрахал бы и додрочил, несмотря на дискомфорт, но сегодня с ним явно что не так. Он обхватывает Зимнего за затылок и глубоко и долго целует, будто прощаясь с ним, а потом будто собравшись умирать, ломано падает на колени и без всякого предупреждения берет в рот чужой член. Баки едва не падает, задохнувшись от такого поворота, и по инерции хватаясь за жесткие черные волосы бывшего куратора, и тому не приходится долго стараться, чтобы довести его до конца. Слава всем богам, что на это нужно лишь пару движений. Они сидят рядом на полу не меньше четверти часа, прислонившись к неудобной батарее и к друг другу. Для Рамлоу это странно. Странно, что Барнс льнет к нему, утыкаясь носом в стык плеча и шеи. От этого еще больше плющит мыслями о том, сколько он упустил. Может, было бы даже лучше, если бы бывший Зимний посмеялся бы над ним после всего этого выплеска чувств, но нет. И нет, было бы не лучше, а потому он продолжает гладить своего Солдата по спутанным взмыленным волосам. Все немного как в тумане, и он сам трется щетинистой щекой о чужую скулу, так долго, что, наверное, уже мозоль суперсолдату натер, но разбежаться как обычно по углам и уснуть не получается. Не получается расцепиться, потому что все как-то внезапно вскрылось и встало на свои места. Ну, может, почти все. А может быть, завтра утром покажется, что ничего и не было, но сейчас не хочется портить момент. Не тогда, когда стена отвержения и обид между ними треснула. Хотя есть ли теперь смысл хоть на что-то обижаться? Правда, наверное, и смысла крепче привязываться к кому-то тоже нет, но они все теперь и так связаны крепче некуда. Броку только один вопрос не дает покоя, хотя он и не настолько глобальный, как те, что терзали его час назад. Спросить все еще трудно, он боится услышать ответ, который слышать не хочет. Боится, что иллюзия рухнет и белозубое чудовище, пытающее его, вернется и разобьет в дребезги то хрупкое умиротворение, что навалилось сейчас. Наемник колеблется, но толи небольшое свершение придает ему сил, толи он просто наконец собирает яйца в кулак, и он все-таки поворачивает голову, чтобы коснуться носом Барнсовой щеки. - Зачем? – с какой-то разбитой нежностью только умудряется шепнуть он, будто пытаясь поймать за хвост мгновение, и Баки его, разумеется, не понимает. - Что зачем? – озорно и расслабленно улыбается он, и Броку требуется еще секунда, чтобы собраться. - Зачем ты делаешь это со Старком? У Джеймса тут же спадает улыбка с лица и он заметно напрягается, а сердце у Рамлоу пропускает удар. Он вдруг отчетливо понимает, почему не задавал этот вопрос раньше. Боялся, конечно, но оказывается, что боялся не столько узнать страшную правду о садизме Зимнего, а скорее, боялся того этим вопросом оттолкнуть. Боялся, что Барнс оттолкнет его самого в приступе ревности. Но Солдат не похоже, что ревнует. Скорее, ему просто не хочется о этом говорить, и он обнимает колени, выдерживая паузу и закидывая голову вверх. Явно думает, что ему все-таки сказать. - Так будет лучше. – выдает он все-таки в полной тишине. – Пусть лучше ненавидит меня, чем себя, какое-то время. Мне помогло. Ненависть к Гидре помогла. Броку не слишком понятно, почему, но камень с души у него вдруг падает, и он усмехается. - Ко мне? - Не к тебе. – легко усмехается Джеймс в ответ. – К тебе у меня только одна претензия: какого черта ты себе такой громадный хер отрастил? - отшучивается он. Это, конечно, неправда, но Рамлоу все равно смеется. Как там в добрые старые времена говорили? Надо уметь комплименты принимать? Да, сейчас самое время развивать этот навык, очень пригодится. … Старку плохо спится этой ночью, кажется, он наконец-то слишком сильно устал. Настолько сильно, что даже не может толком спать. А может, уже начало не хватать шебуршания всяких тварей в ночной тиши, к которому они все уже так привыкли. Он, скорее, пребывает в каком-то легком забытьи и сразу чувствует, что кое-кому тоже не спится. Скрипучий и дурно пахнущий плесенью диван под его боком прогибается, а вернее, прогибается под весом того, кто хочет забраться к нему в постель. Чтобы догадаться кто это, гением тоже быть не надо, но механик не шевелится и не делает для сопротивления ничего, пока вторженец не ложится с ним рядом, прижимаясь со спины, и не начинает шарить руками по телу и прижиматься к шее губами. - Не надо. – только тогда хрипло и бесцветно выдает он, не шевельнув не единым мускулом – я не хочу. Стив тут же останавливается, хотя и не разжимает сцепленных в объятьях рук, и даже замирает, какое-то время не дыша. Тони ожидает, что начнется новый виток скандала, к которому он совершенно не готов, потому что между ними это всегда так. Они когда-то ведь друг друга и зацепили этим бесконечным противоборством, но… Но Роджерс только робко выдыхает: «Можно тогда я просто полежу с тобой?» - и в ответ через минуту слышит тихое, но четкое «да». Капитан его чуть сильнее сжимает, но больше не пытается что-то делать с намеком на секс, а только упираясь лбом в затылок чуть сотрясается, хотя Старк уверен, что, как и у него самого, слез у Стива больше нет. "Прости меня" - слышит механик наконец, и накрывает рукой ладони, сцепленные у себя на груди. - Простил. – сглатывает он подступивший неожиданно к горлу ком. - Теперь простил. Тони не замечает, как в этот раз он засыпает, но засыпает кажется наконец-то глубоко потому, что тормошение его за плечо будит его же последним. Капитан вон уже ошалело хлопает глазами у него из-за спины, а он сам еда находит силы, чтобы глаза разлепить, и поначалу воспринимает скалящуюся на него в 32 зуба рожу Рамлоу как продолжение сна. - Вставай, спящая красавица, у меня для тебя что-то есть. – радостно хрипит наемник. Привыкший уже за это время подчиняться специалистам по выживанию Старк и правда на автомате поднимается, но недовольного бурчания с его стороны это не отменяет. - Спящая красавица – это твой хахаль. – резонно ворчит он, но послушно топает следом как теленок, когда Брок тащит его зачем-то в ванную. - Открой рот и закрой глаза. – продолжает веселиться наемник, но получает закономерное: - Пошел нахуй! - Ладно, просто дай руку и все. – кончается, кажется, запас терпения у бывшего гидровца, и он сам тянет механика за пятерню. Все это происходит в кромешной темноте, ибо они никогда не включают в ночи свет, чтобы себя не выдать, а потому сразу Старк ничего не понимает, даже хочет вырваться, когда чувствует влажное тепло, но потом его осеняет. - Вода. – ошалело заявляет он и таращится на приятеля так, будто может его увидеть. - Ага. – довольно кивает тот, и кивок этот легко различить даже по голосу. – Видимо, на время отключили, так бывает. - Блядь! Вода! – явно срывает кукуху от радости у бывшего миллиардера, и он на радостях сгребает Рамлоу в охапку и, кажется, даже подпрыгивает пару раз. – Наверняка ржавая, но мне похеру, все равно ничего не видно. - Брок, если твой приятель еще раз так крикнет, будь добр, притопи его слегка. – Доносится с кухни голос Барнса, но Тони как будто чувствует, что что-то изменилось, что какой-то пузырь напряжения, повисший над ними, лопнул, и ответ не заставляет себя ждать. - Иди на хуй. Думаешь, я не слышал, как вы тут еблись пару часов назад, вместо того, чтобы дежурить? - Тони, не выражайся. – всплывает из тьмы глубин Роджерс, как всегда, не забыв прихватить с собой немного занудства. Завязывается какая-то легкая перепалка, но всем им она как будто нужна только чисто поржать. А Брок… А что Брок? Он идет отсыпаться. Он-то не принцесса какая, если что, воду погреет и на плите. А тут и без него все хорошо. Водяное перемирие, можно сказать, как в еще одной сказке.