Баллада о крови и вечной жизни

— Сударь, вы опоздали. Воздух за спиной, как будто дрогнувший, застыл. Показалось! На Барсовы Врата давно спустились сумерки, и покинутые залы гостеприимного дома казались спящими. Они и так-то не сильно оживали — вместо лихих горных плясок бакраны, кагеты и кто-тут-ещё-водится предпочли дать настоящий бал, с помпой, с цветами… Ни тебе скрипок, ни костров, ни даже дьегарроновской гитары — и на что она надеялась? Матильда со злобой рванула шаль, вместо того чтобы изящно её поправить, и зашагала дальше. На старости лет даже поплясать как следует не дали, подонки… Подонками в момент текущий были все, от давно покойного муженька до откровенно приударившего за алаткой Бонифация, от лупоглазого Бааты до отсутствующих талигойцев. Явившийся накануне безымянный монах — тем более: нашёл до кого домотаться со своими намёками! Матильда смутно помнила, что она обещала что-то кому-то передать, но чёткие слова стёрлись из памяти столь же резво, сколь выпитое сегодня вино — из тела. Надо было выпить больше… Надо было нажраться свиньёй и наплевать на все приличия, отплясывать так, чтобы потом вся дурь из башки вышла, так нет же — не положено! «Запомнили?» — допрашивал тот, кто звал её фокэа. — «Вы обязательно должны запомнить…» «Да поняла я, оставьте меня в покое! А лучше — найдите кого-нибудь другого…» «Вы лучше всех, фокэа, поскольку ближе. Что же касается других… Не других у нас больше нет». — В этот раз безымянный сумасшедший, выручивший её из двух кошмаров, был мрачнее тучи. — «Что-то изменилось, сударыня. Солнце сменилось луной, а слёзы обернулись кровью, но бездна остаётся бездной, а Закат — Закатом, неминуемым и вечным. Чему быть, того не миновать, и нет у нас иного пути. Не нам с вами по нему идти, но как знать, куда теперь завернёт эта дорога…» То, что он говорил, не имело смысла, но от этого становилось более страшным. Матильда топнула ногой, прогоняя видение, и прошла к широкому, во всю стену, окну. За ним чернела наливающаяся ночью темень, и едва различимые горы сливались с небом. Что-то у них, потусторонних, изменилось, а её какое дело? Её дело давно прожжено, пропито, втоптано в грязь, и почему-то с этим надо продолжать жить… Мерзко. Если б не вшитое под кожу презрение к глупой бессмысленной смерти, вдовствующая принцесса не постеснялась бы и согрешить — к сожалению или к счастью, Матильда Алати предпочитала разряжать пистолет в чужие головы. Сзади снова почудилось присутствие. Матильда резко обернулась, насладившись собственным испугом — он был всяко лучше, чем ноющая боль и самоедство. Никого! И ничего… — Если вы пришли на танцы, то опоздали. — В первый раз она сказала «сударь», уверенная, что в зал забрёл мужчина. Что вообще навело на эту мысль? — Мы ждали талигойцев, но что-то задержало их в пути, — сообщила Матильда, обращаясь к черноте пустующего зала, и лихо рассмеялась. Отлично! Лучше чувствовать себя сумасшедшей, чем отчаявшейся… Бонифаций увидит — точно заставит каяться, ну вот и пускай послушает. Про чужой и собственный бред, лишь бы не про Альдо и испоганенную судьбу. — Но я не танцую с призраками… почти… Теперь шелест донёсся до неё отчётливо… Шелест? Шуршание ветра, разом погасившее свечи. По краям ютилось штучки по четыре, больше их нет. Немного обалдев от темноты, умудрившейся стать ещё гуще, Матильда попятилась и уткнулась в окно. Теперь снаружи казалось светлее. Выйти? Подняться к остальным? А чего она испугалась? Высечь огонь — дело нехитрое, да и, в конце концов, можно кликнуть слугу. Разумеется, она не стала никого звать. Матильда храбро отлипла от окна, подавив жгучее желание выскочить в сад. — Кто здесь? Тьфу, а голос-то! Как у перепуганной девчонки… — Твою кавалерию! — рявкнула принцесса. Так-то лучше. — Если я спятила, так и скажите. Она была почти уверена, что это снова клирик. Но тот, кем бы он ни был, никогда не обставлял своё появление подобным образом. — Ваше высочество, если вы и сошли с ума — то не более остальных, — раздалось откуда-то слева. Матильда послушно повернула голову, но не увидела ничего, кроме теней резных колонн. — Впрочем, в подобной ситуации мало кто способен распознать дорогу, а кто может… тот уже не безумец, пусть и кажется таковым. Теперь говорили справа. Негромкий ровный голос был приятным, и принцессе помстилось, будто она слышит его не впервые. Эхо? Шагов не слышно — нельзя же так тихо и быстро перебежать из угла в другой! — Это снова вы? — наугад спросила Матильда. Ещё немного, и представление перестанет её забавить и начнёт злить. Додумался тут шастать, тварь закатная! — Раз «снова», то не я. Прямо за спиной! Вздрогнув, женщина обернулась; рука не схватилась за отсутствующий пистолет, а глаза не нашли человека. Свеча, которую она недавно зажгла, нервно заплясала и выстояла. В темноте зала вспыхнули два хищных синих огонька. Пробила дрожь. — Извинения за наше опоздание прямо сейчас приносятся этажом выше, — огоньки стали ближе и отчётливо погасли на долю мгновения. Твою кавалерию, не может быть! Точнее, не могло быть иначе, но всё равно… — Нас задержала жара. Полагаю, это вас не удивит. — Так это вы. Невидимый собеседник держался на расстоянии, но исходящий от него могильный холод обжигал Матильде лицо. Смертельно захотелось выпить — то ли от справедливого гнева, то ли от… страха. — Не бойтесь. — Синее пламя исчезло и появилось снова. Кто бы знал, что упыри умеют моргать! — Это не имеет смысла. Ваше высочество, я спустился за вами заранее, так как вы, вероятно, хотели бы что-то сказать или спросить без чужих ушей. — И к чему эта мистерия? — рыкнула Матильда, неопределённо махнув рукой. — Напугать хотите? Это, прошу прощенья, не имеет смысла! — Конечно, нет. Свечи задул ветер… Если хотите, можете их зажечь. Отошёл. Не видно… Алатка быстрым шагом, чудом не врезавшись в стену, добралась до мёртвого подсвечника. Воск пах приятно и тепло… Гость принёс с собой холод, пустоту и смерть. И два бокала. — Присядем? — Нет! — Как скажете. — Матильда быстро, очень быстро схватила свой бокал. Ей посчастливилось не коснуться чужих пальцев, хотя верней это заслуга Алвы, сумевшего в нужный момент убрать руку. — Где вы нашли ветер? — спросила Матильда, чтобы не спрашивать о другом. Стоять напротив человека… существа, повинного в доброй половине их бед и ночных кошмаров, было нестерпимо, а теперь она знала всё наверняка. — Взял с собой. — Двери? — Двери. Вы не слышали хлопка, так как в тот момент говорили сами. — Сударь… — Все колкости, вертевшиеся на языке, пришлось сглотнуть. Второй бокал был наполнен ещё тёплой кровью — запах, который не спутаешь ни с чем. Кэналлийское вино, как бы не так! Матильда пожалела, что не надела серебра. — Не сходится. Когда я говорила в первый раз, здесь кто-то уже был. — Мы никогда не остаёмся по-настоящему одни, — пожал плечами Алва и пригубил вино… кровь. — Ваше здоровье. — Здоровье, значит, — глухо повторила Матильда, залпом выпила, разбила об пол бокал и начала кричать. Это был не бессвязный вой и не злобный плач, это был боевой клич, опоздавший на несколько лет — всё, что она когда-либо думала, всё, что было некому сказать. Как ей — им с Альдо! — никто не верил, как от них отмахивались в Агарисе, как смеялись в Алате, где верили только в свою нечисть. Как она держала на руках бедную Мупу, из которой будто выкачали всю кровь — ни в чём не повинная собака была похожа на пустую оболочку… Как умерла Пакетта, как она сама чуть не умерла… Матильда высказала всё, не страшась ни мести, ни смерти; она знала, что до того, как свихнуться на короне, её внук просто пытался выжить, выжить и спасти её. В другие дни, рассуждая об этом, она понимала тех, кто защищал Талиг — она понимала их и ненавидела себя, раз не могла ненавидеть Альдо. А теперь его нет, и спрятаться от себя ей не за кого. — Я почти поверила в то, что всё это ложь, — шипела она, постепенно теряя голос. — В столице, когда Альдо ещё был жив… когда появились вы… Он не сказал мне, но я догадалась, что он ошибся. Мы ошиблись! Вы хоть представляете, каково это — провалиться в болото по самые уши по вине невидимого врага, а потом ещё и узнать, что врага не существует! Я вас не видела, но по всему, что знала, я представляла вас человеком… Верила, что невозможно настолько погрязнуть в собственном обмане… — Перед глазами снова вспыхнули воспоминания об Агарисе, об обескровленных телах некогда любимых людей и зверей. Хорошо, что слёзы давно высохли. — Видит Создатель, мне было вас жаль. Мне было стыдно за собственного внука, который вцепился в невинного человека из-за своей, пусть и не бесплодной, выдумки… Всё складывалось один к одному, и мне почти стало плевать на неразгаданные тайны, а вы!.. Она перевела дух, удивившись, как до сих пор не подкосились ноги. В противовес пылу и гневу Матильды был спокойный и неподвижный взгляд Алвы, такой же непроницаемо-холодный, как весь он, стоявший в четырёх шагах напротив. Он ждал конца, и Матильда проговорила на выдохе: — А вы вампир… Вампир улыбнулся. Одними губами, хотя женщине почудилось, что синее пламя стало чуточку теплей. — Хорошо. — Чего хорошего?! — она закашлялась и пожалела, что не оставила вина. — Правда, ваше высочество. Правда всегда хороша, какой бы она нам ни казалась… Позже, когда вы успокоитесь, нам будет, о чём поговорить. — Мне не о чем с вами разговаривать. — Я сказал — позже. — Лучше скажите другое, — хрипло попросила Матильда. — Вашу любимую правду, сударь. Кто напал на нас в Агарисе? Вы? Хоть бы не он… А хоть бы и он! Так будет проще. Снова посмотрев Алве в глаза, Матильда поняла, что на «проще» можно не надеяться. — Нет. Она была уверена, была готова поклясться чем угодно — кэналлиец ждал другого вопроса и не отказался бы на него ответить, но настаивать не стал. Что хуже, Матильда понимала и сама, что перебесится, подумает, вспомнит — и они действительно поговорят, но как же этого не хотелось! Всё, что осталось ей после Альдо, это воспоминания о совместной боли; привычка бояться и ненавидеть вампиров проросла в сердце вдовствующей принцессы Ракан так же крепко, как скорбь по своей юности, глухая неприязнь к Анэсти и бешенство в адрес его сторонников. Отказаться от этого было не так-то просто, и для такого шага требовалось приложить усилия, которых Матильда боялась у себя не найти. Верно, куда как легче вслепую беситься и ничего не понимать… — Кем бы мы себя ни полагали, рано или поздно мы сталкиваемся с неизбежностью, — к кому он обращается теперь, Матильда не поняла, но прислушалась. — Это может быть предательство, своя ошибка, череда случайностей или просто перемена ветра. Есть вещи, над которыми никто не властен, и вместо того, чтобы жаловаться на жизнь или винить себя, лучше их принять — и тогда они рано или поздно подчинятся вам. — Никто, и даже вы? — И даже я, — зло усмехнулся Алва. — И даже те, из-за кого я «даже», не в состоянии предугадать всего. — Я вас не понимаю. — Поймёте. В определённый период жизни я был бы вам благодарен, но сейчас моя признательность для вас неприятна, а для меня утратила смысл. — Я ничего не сделала, — огрызнулась Матильда и поморщилась — в горле саднило. — И не хотела. А если и хотела, зря! Сколько вас тут таких? — Всего лишь двое. Нам лучше вернуться, вы выпьете и утешите своим присутствием моего друга Бонифация. Матильда хмыкнула и отметила про себя, что второй, должно быть, жертва первого… маршала Талига. Хотя при ближайшем рассмотрении Алва как будто не собирался никого кусать. То, что он казался мёртвым — ещё мертвее, чем о нём говорили прежде, — наводило на некоторые мысли, которые ещё предстояло признать. К Леворукому! А лучше, в самом деле, к Бонифацию… Впервые вдовствующая принцесса ощутила слабенькое, но желание оказаться поближе к хрякообразному клирику. Он был большим, тёплым и живым, пьющим нормальную человеческую касеру, потеющим и пыхтящим, был человеком из плоти и крови — и как же это с его стороны хорошо! Подошли к лестнице. Никто не умер, потолок не рухнул, не загорелась плоть и не пролилась кровь, поэтому Матильда буркнула: — Я устала, помогите мне подняться. Она схватилась за предложенный локоть и поняла, что в целом разницы нет. Если не знать, конечно. И не смотреть… Терять было нечего, так что Матильда смотрела. Алва был в точности таким, как его представляли и описывали другие — в мертвенно-бледном темноволосом мужчине не читалось ничего, кроме вежливой холодной отстранённости; ничего сверх того, что он сейчас позволял прочесть. Сильные руки и упругие шаги выдавали действительно хорошего наездника, фехтовальщика и все прочие достоинства, присущие разве что нелюдям из легенд, серебро он носил поверх перчаток, а вместо вина пил кровь. Жара их задержала… Твою кавалерию! Всё это правда, но послевкусие странного разговора то ли просто утомило, то ли не позволяло рубить с плеча. — Получается, вы в самом деле бессмертны? — осведомилась Матильда, отдышавшись на лестничном пролёте. — Получается, что так. — Вам идёт, — огрызнулась она. Хотелось добавить что-нибудь ещё едкое, но при мысли о смерти у самой встал в горле ком. О чужой, не о своей. — Всем бы так… не бояться пули… — Иногда нас не спрашивают, — Алва подождал её и пошёл дальше, из приоткрытых дверей уже сочился свет, смех и запах еды. — Иногда это повторяется снова. Не берусь судить, насколько меня красит бессмертие, но могу сказать вам другое — никого не красит смерть. Время заставляет нас верить в лучшее и забывать о том, чего нам когда-то не хотелось. — К чему вы мне это говорите? — От беседы начинала болеть голова. Ответ удивил не то своей резкостью, не то сутью: — К тому, чтобы вы перестали бояться жить! У вас всё на лице написано, сударыня. Можете считать мои слова грубыми или дерзкими, можете выкинуть их из головы, только идите… и живите. Матильда ничего не смогла сказать, хотя в голове и так было пусто — бились одна-две обалделые мысли, мешавшие трезво оценивать мир. Да, она потеряла вкус к жизни, но когда — с осознанием собственной прожженной судьбы или со смертью Альдо? Да, она понимала этого человека сильней, чем была готова, и да, она опять назвала его человеком. Пусть всё будет завтра, а пока она напьётся и, может быть, даже потанцует. Пусть всё будет завтра. Пусть всё будет. Из дверей выскользнул кто-то ещё — видимо, маршальский офицер, которого упоминали Хорхе и Бонифаций. Первым делом он галантно улыбнулся во весь рот и сразу убил всю таинственность вечера, заодно усилив головную боль. — Мы вас ждали. Ваше высочество, мой маршал… — Очень приятно, — буркнула Матильда, не желая выслушивать никаких расшаркиваний. Ну этот хотя бы не упырь, по нему сразу видно. — Ждали и дождались, так ведите! — С радостью. Прошу за мной… — Ваше высочество, — вполголоса окликнул Алва, пока они не вошли. Матильда обернулась; он никуда не делся, не исчез, только сощурился на тёплый свет малого зала. — Боюсь, я не поприветствовал вас, как должно. Похожие слова ей когда-то говорил другой человек. Матильда усмехнулась, расправила плечи и протянула руку. Какой бред! Причём бред наяву, бред повторяющийся, от которого никуда не денешься; бред или всё-таки жизнь? Рокэ Алва наклонился и поцеловал её пальцы. Может, перчатки и не пропускали колючий холод, но губы — губы были ледяными.