Порочная игра

Яков со скукой взирал на охваченных азартом людей, сновавших вокруг него. Подпольный игорный дом, с которым полиция даже не собиралась бороться, всегда был переполнен бестолковыми прожигателями жизни. Каждый день здесь разворачивались драмы — за один миг проигрывались целые состояния, назначались дуэли, разгорались бешеные драки между напившимися вдрызг неудачниками, оставленными благосклонностью Фортуны. А кто-то, наоборот, сказочно богател. Всё зависело от случая. И подобное продолжалось снова и снова, не прекращаясь. Элитная публика защищала заведение, не давая служителям закона прикрыть его. Сегодня Яков встречался здесь с одним ценным информатором. Поддельный французский граф. Разъезжал по городам в поисках простачков, не искушённых в карточных играх. Яков решил, что арестовать его будет нерационально — на свободе тот мог принести гораздо больше пользы. Его расчет оправдался — «граф» теперь работал на него, ну а Яков служил гарантом безопасности в случае, если бы игрок нарвался на проблемы с властями или с кем-то высокопоставленным. Хороший, взаимовыгодный союз. Поборники высокой морали, конечно, не согласились бы с таким утверждением, но Яков на это сказал бы, что так превозносимые ими законы чести — для наивных романтиков, далеких от реальной картины жизни. Прожитые годы и положение всё больше очерствляли душу, делая её донельзя циничной. В особенности забавно было наблюдать за юнцами, что-то там вещавшими о справедливости, а в ситуациях морального выбора предпочитавшими идти на сделки с собственной совестью. Порочность… Она красива по своему… В особенности, когда предавший собственные принципы человек пытался обвести вокруг пальца такого прожжённого типа, как Яков. Достойных противников в этом деле можно было по пальцам пересчитать, но их старания представляли собой интересное зрелище. Впрочем, ничего нового они показать не могли. Кто, как не Яков знал, что чистота души имеет границы: одно пятнышко — и непорочная белизна превращается в мутную серость. Тьма же, в отличие от неё бесконечна — туда можно падать и падать, не понимая, есть ли предел у бездны. Информатор уже выдал всё, что было нужно Якову и теперь со спокойной душой занимался своей обычной деятельностью. Для отвода глаз и самому Гуро не мешало бы сыграть несколько партий. Он оглядел зал. Кого бы выбрать? И стоит ли сегодня проявить милосердие, или лучше проучить очередного любителя азартных игр, заодно увеличив своё и без того немаленькое состояние? Пустовавший до этого стул напротив скрипнул, отодвигаемый чьей-то рукой. Кто тут такой смелый? Обернувшись, Яков на пару секунд даже застыл в изумлении. Впрочем, он быстро справился с собой, тут же выдав широкую улыбку: — Николай Васильевич! Вот уж не ожидал вас тут встретить! — воскликнул Гуро, оглядывая Гоголя, уже устроившегося за столом. Интересно… О своём внешнем виде Николай вполне позаботился, понимая, что в ином случае его бы не пустили в этот игорный дом. Блестящие тёмные волосы были аккуратно расчёсаны и уложены, под чёрным сюртуком виднелся бархатный жилет, рубашка сияла белизной, а на воротник Гоголь повязал атласный галстук. Кроме того, на лацкане Яков заметил серебристую брошь в форме пера, а на указательном пальце — кольцо с чёрным агатом. Гуро очень захотелось взглянуть на его ноги. Высокие узкие сапоги были бы здесь как нельзя кстати. Ладно, у него ещё появится такая возможность — Хотите сыграть, Яков Петрович? — голубые глаза смотрели на него настороженно, даже испуганно, но с какой-то непонятной решимостью. И что это значит? Николай спустил гонорар за книгу на одежду, а теперь хочет его обыграть? Он решил отомстить, подавшись в карточные шулера? Яков чуть не расхохотался при этой мысли. Более логичным показалось то, что поблизости ошивались участники тайного братства, а Гоголь решил взять на себя отвлекающую роль. Да только нечего им здесь ловить… Однако, зачем отказываться от столь приятного общества? Яков ещё раз оглядел Николая, нервно ожидавшего его ответа. Ну что ж, господин Гоголь, посмотрим, насколько далеко вы готовы зайти, стараясь угодить своим новым друзьям. — Отчего бы и нет, Николай Васильевич? Но я всегда играю по-крупному. Должок, конечно, будет потом выплачивать братство вскладчину. Что ж, Яков заставит их раскошелиться. От его взгляда не укрылась дрожь, пробежавшая по телу Николая. Тот был очень напряжен. — Вист? — спросил Яков. — Других игроков звать будем? — Нет, не стоит, — покачал головой Николай. — Правила-то хоть помните? — не удержался от возможности подколоть его Яков. Гоголь кивнул. Партия началась. Очень скоро стало понятно, что правила, возможно, он и помнил, но играл из рук вон плохо. Сумма долга накопилась немаленькая. Гоголь имел уже совершенно обречённый вид. Почувствовав к нему жалость, Яков собрался было прекратить игру и сказать, что вступил в неё из бескорыстного интереса, но, внезапно для самого себя, рассердился. Не умеешь — не лезь. Это даже не смешно. — Гоголь, признавайтесь честно, зачем вы затеяли всё это? Готов ручаться, вы в игорном доме раньше не были ни разу. Николай опустил глаза. Ну конечно, для такого как он лгать трудно, неприятно, но тем не менее, он собрался сделать именно это. Благие намерения. Оправдывают ли они действия наперекор собственной совести? Да и настолько ли они благие, как кажется? — Можете не отвечать. Уверен, где-то поблизости бродят ваши товарищи, возможно, даже сам Пушкин. — Вы ошибаетесь, я здесь один, — тихо проговорил Николай. Ну раз так… Гоголь сам нарвался. — Я прощу вам долг. Весь. — Почему, Яков Петрович? — лицо Николая осветилось такой надеждой, что Гуро даже засомневался — не ошибся ли он в своих выводах? Может, Гоголь и впрямь проиграл собственные средства? Но зачем?! — Не думайте, что вы легко отделаетесь, — жёстко усмехнулся Яков. — Сейчас мы с вами поднимемся наверх, в уединённое место, и сыграем ещё несколько карточных партий. Проигравший снимает с себя предметы одежды. — Что?! — задохнулся от возмущения Николай. — Да как вы можете?! — Я и не такое могу. Так вот, тот, на ком останется одно исподнее, пробежит в нём по всему этому залу. Согласны? Или собирайте деньги для оплаты долга. На самом деле, в планы Якова, конечно, не входило заставлять Гоголя бегать в подштанниках на глазах у знатных посетителей, хотя здесь бывали и более позорные случаи. Просто очень хотелось его проучить. В следующий раз подумает, прежде, чем пытаться отвлечь Якова, да ещё и таким глупейшим способом. Согласие Гоголя всё равно сильно удивило Гуро. У братства такие проблемы с бюджетом, что они даже не смогут помочь своему товарищу? Уединившись в номере — игорный дом располагался под гостиницей — они устроились за столом. Вид у Николая был очень несчастный. Яков решил дать ему ещё один шанс. — Если сейчас вы расскажете мне, с какой целью ввязались в игры со мной, я, так уж и быть, отпущу вас. Ну как, Николай Васильевич? Посвятите меня в свои тайные замыслы? Гоголь стал теребить агат на своём перстне. — Я… — начал он, не глядя Якову в глаза, но тут же запнулся. — Смелее, Николай Васильевич! — нетерпеливо подбодрил его Гуро. — Помните, как вы мне предлагали своё покровительство, Яков Петрович? — резко посмотрел на него Гоголь. Гуро сощурился. Так вот в чём дело. Братство пытается подобраться к нему поближе, решив использовать его симпатии к Гоголю. До чего докатились! В то, что Николай по собственной воле пришел бы просить покровительства, Яков нисколечки не верил. Но неужели Гоголь готов опуститься до такого? Впрочем, зачем отказываться, когда желаемое само идет в руки? Переиграть его Николаю всё равно не удастся. — Помню конечно. Признаться, тогда я был очень груб с вами. Моё предложение остаётся в силе. Но к чему были такие сложности? Разве вы не могли просто ко мне обратиться, без этих дурацких карточных партий? — К вам не так-то легко подобраться… Не мог же я написать письмо с подобным содержанием. Лжёт… Уж что-что, а ложь Яков умел различать с первого взгляда. Не нужно было ему покровительство. Теперь душа Николая рисковала утратить свою привлекательную чистоту. Что ж, для вступления на путь порока, учителя лучше, чем Яков, было не сыскать. Если падать, то нужно делать это красиво. Братство пожалеет потом о своей нелепой жертве, но будет поздно. То, что он вылепит из Гоголя, не станет служить их идеалам. Гуро подошёл к Николаю и взял его ладонь в свои руки. На ощупь она была холодной. Гоголь слегка дернулся, явно движимый желанием отстраниться, но быстро подавил этот порыв. — Вы будете со мной? — спросил Яков. — Да, — ответил Николай, не глядя на него. Вот ведь паршивец… А всё разумное отступало куда-то далеко, уступая соблазну взять то, что было так доступно. Наклонившись, Яков приник к губам Николая своими. Тот вздрогнул, но сопротивляться не стал, впрочем, и не отвечая, лишь слегка разжав зубы. Но Якову и этого было достаточно. Проведя языком по кромке зубов, он скользнул дальше, углубляя поцелуй. Послышался тихий стон. Нравилось ли Николаю? Яков понимал, что каждая секунда делала возможность отказа от такого желанного удовольствия всё более зыбкой. Если Николай хочет, чтобы он прекратил, ему лучше сказать об этом прямо сейчас. Но тот молчал, закрыв глаза. Яков ловил его дыхание, лишь немного увеличив расстояние между ними. Нет. Не здесь. Здесь слишком грязно. Грязно даже для видавшего всякое Гуро, и тем более для пока ещё не испачкавшегося Николая. Гоголь напоминал ангела, которого ожидало падение с небес. Он продавал себя. Это можно было оправдывать какими угодно целями и идеями, но самого себя Николай обмануть не мог. Не важно, что стояло на кону — интересы тайного братства или месть лично Якову. Для него это было отвратительно. Гуро же мог найти в происходящем нечто изощренно-прекрасное, сродни удовольствию от срывания нежного, едва распустившегося цветка. Белые как снег лепестки — символ непорочности. Белая как снег кожа, не знавшая до этого прикосновений таких людей, как Яков. Следы страсти на ней будут особенно отчетливо видны, напоминая о том, на что пришлось пойти. И глядя в небо своими прозрачно-голубыми глазами, он будет мучиться осознанием того, что туда ему больше не вернуться. Только было ли небо хоть когда-то открыто для Тёмного? Может, вся эта невинность лишь иллюзия, и это сам Яков находится на грани падения, увлекаемый вниз столь соблазнительным порождением Тьмы? За окном ночь, и в это время Тьма безраздельно властвует, подменяя лучи солнца холодным светом луны, под которым тени приобретают невиданные очертания, путающие морок и реальность. Яков положил ладонь на горло Николая, ощутив под пальцами учащенный пульс и сокращение мышц в такт резкому дыханию. Гоголь неотрывно смотрел на него, и этот взгляд пронзал насквозь, а чернота расширенных зрачков затягивала в себя. Подойдя слишком близко к пропасти, отойти назад уже невозможно. Само нутро, сама сущность Гоголя — Тьма. И она прекрасна. — Вы поедете ко мне? — этот вопрос был последним шансом для Николая, но тот отказался от него, ответив легким кивком. Сжав запястье Гоголя, Яков буквально сдернул его со стула и потащил на выход. Всю дорогу до дома никто не проронил ни слова. Николай глядел в окно, теребя тонкими пальцами свой перстенёк. «Вот нашёл себе средство для снятия страха», — усмехнулся про себя Яков. Сам он не мог прекратить любоваться на Гоголя. Его щиколотки, обтянутые черной кожей узких сапог, сейчас казались особенно изящными. Красивое зрелище! Тем не менее, Яков не мог дождаться момента, когда, наконец, ему удастся избавить Николая от этого предмета одежды, равно как и от остальных, чтобы насладиться юным телом во всей его прелести. Происходившее после того, как они добрались до места назначения, показалось какой-то вознёй. Николаю захотелось умыться, Яков тоже решил дополнительно привести себя в порядок. Потом Николай пил горячую воду, отказавшись от всего остального, а Яков ждал. Всё смешалось до момента, когда они оказались друг напротив друга перед разложенной постелью. На Николае не было ничего, кроме расстёгнутой рубашки и нижнего белья. Почти что как в финале их несостоявшейся игры. Гоголь смущенно смотрел в сторону и переминался с ноги на ногу. Его пушистые ресницы в подрагивавшем свете свечей казались еще длиннее, а глаза слегка потемнели. Желтоватые всполохи скрывали бледность кожи Николая. Они оба будто стояли перед входом в Преисподнюю. Одного вела собственная похоть, другого — интриги. Свои ли, чужие — не важно. Или это просто Яков уже разучился видеть хорошее? Где-то в глубине души мелькнуло что-то… Глупое, порывистое, мечтающее… Та его часть, от которой уже почти ничего не осталось. Чего он сейчас хотел больше? Чтобы Николай уничтожил её окончательно, своими будущими действиями расписавшись в том, что даже столь возвышенные натуры могут цинично использовать других в своих интересах? Или, наоборот, чтобы он дал ей возможность возродиться? Когда-то, в самом начале их знакомства, Яков подумал, что, если кто-то и способен это сделать, то только Николай. Стоила ли похоть будущего разочарования? Лучше всего было отправить Гоголя домой — спать в своей кроватке, в белой сорочке и на белых простынях. С приходом рассвета он бы понял, от чего его уберегли. Но выбор уже был сделан. Схватив Николая, будто хищник добычу, Яков повалил его на кровать, и собрался было грубо сорвать с него одежду, но остановился. К чему это варварство? Николай не заслужил такой жестокости. Вцепившись в края рубашки, он дрожал, будто лист на холодном ветру. Одинокий и беззащитный на фоне неизбежного, не имевший никакой поддержки. С какими бы целями Гоголь ни явился сюда, он явно нуждался в лучшем к себе отношении. Яков мягко поцеловал Николая в лоб, затем, взяв его лицо в свои ладони, самым невинным образом коснулся его губ. Они казались сладкими на вкус. От самого Николая будто веяло свежестью цветущего сада — не приторной, а очень приятной, дающей силы и вызывающей желание вдыхать её снова и снова. — Не бойтесь, Николай Васильевич. Я не сделаю вам ничего плохого, — постарался успокоить его Яков. — Не сделаете… — эхом откликнулся тот. Убрав руки со щёк Гоголя, Яков стал тереть ладони друг о друга. Прикосновения должны быть теплыми и приятными, а не заставлять сжиматься. Нагрев руки настолько, что они стали горячими, Гуро аккуратно приподнял Николая и стянул с него рубашку. Какое грациозное изящество! Под тонкой кожей выступали ребра и ключицы, но его внешняя хрупкость была обманчива, хоть в обычной жизни ему периодически удавалось проявлять поразительную неуклюжесть. На худенькой груди, словно диковинный узор, переплелись еле заметные витиеватые вены. Яков провёл по ним губами, затем приложился ухом, слушая трепетное биение сердца Николая. Тот был совсем тих, не высказывая ни удовольствия, ни желания прекратить. Его мышцы были напряжены так, словно он пребывал в готовности выбрать подходящий момент, подскочить и унестись прочь, точно испуганная дикая лань. Да только кто же теперь его отпустит? Разве можно позволить такому чуду скрыться? Гоголю уже поздно было идти на попятную, и Яков мог бы с ним не церемониться. Но ему очень хотелось, чтобы Николай тоже к нему потянулся. Гуро решил, что пора бы и ему избавиться от одежды. Обнажившись, Яков понял, что он и Николай в какой-то степени стали равны, и не имели защиты друг от друга. Гуро мог делать с Гоголем что угодно физически, зато тот постепенно окутывал собой ту самую слабенькую, тщедушно-мягкую и до невозможности ранимую часть его натуры, так надеявшуюся на взаимность. Но возможно ли ожидать от Николая взаимности? Гоголь никогда не был холоден — о нет, такие чувствительные натуры на это просто не способны, всё принимая слишком близко к сердцу. Но теперь он застыл, словно ледышка, уставившись перед собой испуганными глазами. И для Якова стало очень важно его отогреть. Он гладил Гоголя по спине и почёсывал за ухом, словно недоверчивого кота. В молодом писателе определенно притаилось что-то кошачье — и в плавных изгибах тела, и в гибких тонких конечностях, и в огромных глазищах, скрывавших неразрешимую загадку. Постепенно тот всё больше расслаблялся, откликаясь на прикосновения. Взгляд Николая смягчился и в нём промелькнуло… Яков не был уверен в том, что увидел. Да и лгать могли даже глаза. Лучше думать об обоюдном удовольствии, потому что, с наибольшей вероятностью, это единственная вещь, которую они могли бы дать друг другу. А потом всё закончится. Гоголь попытается сделать то, ради чего пришел. А Яков… Как он собирался действовать дальше? Продолжить играть с Николаем, убедив в том, что поверил в ложь? Или прогнать его? А сквозь защитную стену билось глупое «А вдруг?». Этим вопросом он перестал задаваться уже давно. Не стоит давать себе роскошь думать о людях лучше, чем они есть на самом деле. Руки Николая словно лианы оплели его спину. Полностью освободившись от сковывавшего тело страха, он готов был стать ведомым и отдаться чужому желанию. Яков с удовольствием провёл пальцами по прохладной коже его обнажённого бедра, слегка надавив на острую косточку. Ткань исподнего, до этого скрывавшая стройные ноги, больше не мешала, затерявшись где-то между простынью и одеялом — там же, где и вещи Якова. Они стёрли последние границы между собой, и теперь им не оставалось ничего, кроме как слиться в единое целое, закружившись в безумном танце страсти. Эмоции — одни на двоих, момент — один на двоих, ощущения, ставшие общими. Экстаз, накрывший, словно волна, полностью лишая рассудка. Высший пик наслаждения для любящих сердец и суррогат истинного чувства для любителей поиграть в порочные игры. Прекрасно, или грязно — в зависимости от контекста. Николай вцепился в Якова, будто сносимый бурей в спасительную опору. Яков прижимал Николая к себе будто величайшее сокровище, ценимое больше собственной жизни. Отчаяние, смешанное с вожделением, страсть соединившаяся с болью. Оба знали, к чему это могло привести, но теперь уже было всё равно. Сколько времени должно пройти между «Вы мне небезразличны» и «Я вас люблю»? Ещё немного, и Гоголю определённо будет, чем похвастаться перед Пушкиным и остальными. Все их встречи заканчивались одинаково бурно, но после этого Николай никогда не засыпал — только делал вид. И Яков знал, почему. Он убрал большую часть защитных замков со своего сейфа и выложил на самые легкодоступные места кабинета несколько весьма любопытных предметов. Выбор. Вот то, что есть у каждого человека. В чью пользу его сделает Николай? Наконец, Яков дождался. Он, как и Николай, лишь притворялся спящим. Обоюдная ложь, заставлявшая страдать. Как минимум, от недосыпа. Но развязка близко. Николай тихо поднялся и несколько раз позвал Якова. Не услышав отклика, он аккуратно оделся и выскользнул из комнаты. Яков тоже не стал задерживаться в постели. Нет смысла идти в кабинет — он будет ждать Гоголя у выхода из своего жилища. Тогда можно будет узнать, ради чего же всё затевалось. Что-то клокотало в сердце. Пускай. Яков знал, что это не более, чем агония той, давно уже мешавшей части собственной личности. Он спокоен. Он даже не сделает Гоголю больно. Наверно… Николай провозился довольно долго. Когда он увидел ожидавшего его Якова, то слегка отшатнулся, а после замер с обречённым видом. Не удивление, не страх, не злость и желание пробить себе дорогу, устранив препятствие с пути — всего лишь жалкое ожидание своей участи. Теперь Якову действительно захотелось его ударить. Но в этом не было смысла. Презрение — гораздо лучшее средство. — Ну что, Николай Васильевич, сами отдадите то, что взяли, или мне вам помочь? — холодно спросил Гуро. — Я не брал ничего из вашего кабинета, — почти шёпотом ответил Николай. Яков начал медленно наступать на него. Остановился он лишь практически вжав Гоголя в стену. Запустив руку во внутренний карман его сюртука, Яков обнаружил там маленький флакончик, наполненный какой-то жидкостью. Откупорив крышку и аккуратно потянув носом, он понял, что это было снотворное. — И почему же вы его не использовали? Мозгов, простите, не хватило? Гоголь ничего не ответил. Он мелко дрожал и, судя по всему, был готов вот-вот разреветься. — Николай Васильевич, вы выглядите слишком жалко, мне лень тратить силы на разборки с вами. Отдавайте копии, которые вы сделали с моих документов, а также то, что вы рискнули стащить — и выметайтесь отсюда. Я не буду вас преследовать — вы мне не противник. По щекам Николая покатились прозрачные, как хрусталь, слёзы. Оскорблённая невинность как она есть. Но кого он хотел этим обмануть? Если сожаления и были, то лишь о проваленном плане. — У меня ничего нет. Вы можете проверить. Проверить? А надо ли? Документы в сейфе были с ложной информацией, артефакты и прочие интересности — подделками. Раз Гоголь не боялся обыска, значит, сумел запомнить то, что прочитал. Или придумал какой-то способ спрятать копии. Воровать предметы, если он рассчитывал заниматься продолжительным шпионажем, было бы с его стороны крайне неразумно. Якову не хотелось во всём этом разбираться — на душе, против воли, становилось невероятно гадко. Он почти поверил… Но в тот самый момент Гоголь дал ему понять, что всё происходившее между ними — не более, чем подделка. Такая же, как и фальшивки в кабинете. Тут Яков заметил, что Николай всё это время держал кулак сжатым. Значит что-то решил прихватить. И не нашел ничего лучше, чем держать прямо на виду. Думал, что сумеет отвлечь, дав себя обыскать? Глупость невероятная. Решив, всё-таки посмотреть, что же показалось Николаю ценным, Яков резко схватил его за руку, жестко стиснув запястье. — Что там у вас? Гоголь лишь поморщился от боли, но пальцы не разжал. Ладно, пусть оставит себе, как сувенир. — Убирайтесь, — коротко бросил Яков. — Яков Петрович! Я… — так и не окончив фразу, Гоголь застыл на миг, а затем бросился за дверь. Яков тяжело опустился на стоявший около стены стул и потер виски. Всё закончилось. Наваждение прошло, и напоминанием служило лишь горькое разочарование. Вот и славно. Вот и замечательно! Жить без иллюзий гораздо проще, а уж ему вообще не пристало им поддаваться. А произошедшая история настолько идиотская, что по ней хоть анекдоты рассказывай. Только не смешно почему-то. В голову полезли навязчивые мысли о том, что на дворе ночь, и Гоголю придётся одному идти по опасным улицам, где на него могут напасть. Мишенью он был крайне привлекательной. Но разве участь Николая относилась, после случившегося, к предмету забот Якова? Относилась. Гуро понял, что проще будет вернуть Николая обратно и заставить дождаться утра, чем размышлять над тем, кто мог встретиться ему в тёмном переулке. Решив так, Яков быстро выскочил вдогонку. Николая удалось настичь довольно скоро — утратив силы при бегстве из квартиры Гуро, он покачиваясь брел вдоль улицы, двигаясь в направлении своего дома. Догнав его, и резко развернув к себе, Яков увидел, что Гоголь по-прежнему плачет. Странно было так убиваться из-за проваленного задания. Среагировал он тоже не так, как от него ожидалось — вместо того, чтобы вырываться и пытаться сбежать, Николай остановился. Робкая надежда засветилась в его взгляде. — Яков Петрович, пожалуйста, выслушайте меня! — практически выкрикнул он. — Ну давайте уж, деваться мне всё равно некуда. Я пришел вернуть вас обратно, чтобы не стать косвенной причиной того, что молодое дарование пострадало от рук грабителей. Но не рассчитывайте на комфорт. — Я и правда должен был… следить за вами. И добывать информацию. Но не смог… Я ничего никому не передавал и не брал никаких ваших документов. Простите меня, Яков Петрович… Я могу поклясться чем угодно! — Но кое-что вы всё-таки унесли с собой, — заметил Гуро. — Покажите. Николай нехотя раскрыл ладонь. Как оказалось, украденный предмет он не выпускал всю дорогу, похоже, видя в нём огромную ценность. Яков был крайне удивлён, увидев, наконец, то, что так привлекло Гоголя. Это оказалась его запонка. Дорогая вещица, но почему он взял только одну? Впрочем, к странностям в поведении Николая Гуро было не привыкать. — Я люблю вас, Яков Петрович, — лихорадочно блестя глазами, внезапно признался Николай. — И поэтому решили скрыться, предварительно стащив парный предмет моего гардероба, вместо того, чтобы рассказать всё, как есть? «Неожиданно. Но все его предыдущие действия были настолько нелогичны, что, пожалуй, могло быть и такое объяснение» — пытался бурчать разум, в то время как его обладатель уже прижимал Гоголя к себе. — Я совсем запутался… — растерянно произнес тот. — Зато я во всём разобрался, — Гуро ещё крепче обнял Николая. — И теперь никуда вас не отпущу. Гуро не ошибся в своих самых первых впечатлениях. Его тёмный ангел вовсе не был падшим. И не собирался им становиться. Он оказался именно тем, кто способен исцелить душу и вернуть ей практически забытое умение доверять.