***
Суббота настигает стремительно, нет даже времени на то, чтобы ее осмыслить, хотя мыслительные процессы в целом — далеко не стезя Юнги. Поэтому он не слишком загоняется и не ожидает подлянки, когда приходит в музей к назначенному часу. На самом-то деле, попроси его кто из корешей в подобной вакханалии принять участие, послал бы в пешую прогулку на три буквы, но тут другое дело. Чимин попросил. Не натурщиков своих, которые на него слюни пускают без всякого стеснения, а друга. Далёкого от искусства анархиста с гопотскими замашками. Сложно не согласиться. Юнги, он вообще человек простой. В его животе — желудок, печень и прочая поебота отнюдь не романтического характера. Но бабочки, падлы, тоже. Он соглашается, потому что ебучие насекомые, похоже, давно выжрали подчистую его мозг. Дружат с Чимином они, без преувеличения, всю жизнь. Их вон в детстве поженить хотели. Вернее, до рождения еще — родители договорились. А они возьми да отрасти бубенцы как назло. Хотя Чимину стоит отдать должное — компенсировал феминностью и изяществом такого уровня, что при виде него встает не только вопрос. Излишне женственным вырос Чимин. А вот втюрился как сопливая девчонка все же Юнги. Он, как уже было сказано, человек простой и живет, что немаловажно, по понятиям. Особо не метался, когда все осознал — так, подгасился немного, ушел в краткосрочный запой — и как новенький, просто с дополнительным функционалом в виде смехотворной влюбленности в лучшего друга. Даже горе-интим у них однажды был — в зеленые школьные годы еще. К романтическому продолжению, правда, так и не привел — чисто кринжанули и забыли. Ну, то есть, Чимин благополучно забыл. А Юнги до сих пор дрочит втихушку и мечтает назвать кореша бойфрендом. Разве что, если во всем признается, заранее предвидит возможный ход развития событий. Вариант «а»: Чимин воспылает ответными чувствами и будут жить они в мире, согласии, по понятиям. Вариант «б»: Чимин шуганется, и к чертям собачьи отправится их драгоценная дружба. Положительно невозможно дружить с человеком, у которого на тебя давно и крепко стоит. Юнги — человек пропащий, но не тупой. Понимает. Сентиментальщины с Чимином страшно хочется, да не можется. И без того забот в жизни хватает, в самом-то деле. Отец вон до сих пор пытается наставить на путь истинный — да, исподтишка, у них уговор, но все же пытается. А-ля, «сын, вот тебе новая панамера». На закономерный вопрос «с какого перепугу?» ответ остается неизменным — «бросай уже придурь свою, сил моих больше нет». И все в таком роде. Нет, ну, родители имели право за него беспокоиться. Ребенок рождается с золотой ложкой во рту, будущее перед ним разворачивается заранее безоблачное и исключительно благополучное, а он возьми да взбунтуйся так, что теперь вся округа знает младшего Мина как первого гопника на районе. Унаследовать семейный бизнес? Ага, бегу и падаю. Заныкайте его от журналистов, пока не разнюхали, пожалуйста. Был у Юнги с отцом тайный уговор. Он вообще вовремя вкурил, что папуля мамочкины миллионы больше всего в жизни любит. Так что, когда на измене спалил, сориентировался быстро, начал диктовать условия и с козырей зашел — признался в ориентации. Отец не растерялся — нахлебник, а хватка деловая: — Сын, ты меня либо как пидорас, либо как маргинал позорь. Юнги тогда вздохнул: — Папань, я все вместе. И отец вздохнул тоже, поверженный: — Валидола с тобой не напасешься. Если ты все вместе, то пожалей мать, хотя бы в университет поступи. Ну, тут уж Юнги согласился и поступил. Доучиваться же не обещал? Родители много лет уже голову ломают над тем, почему чадо настолько от рук отбилось, хоть и лежали перед ним алмазные горы. Юнги на них, правда, смотрел как на гальку, а по сеульским гетто когда шароебился, распускал слухи, что батя у него — слесарь, мать — посудомойка. Телефон даже купил как кирпич по весу и функционалу, чтобы не палиться. Возникает закономерный вопрос: нахуя? Говоря откровенно, Юнги не хотел быть беспризорником. Он хотел не быть как родители — с их постоянными скандалами на почве семейных дрязг, измен и больших денег. Еще хотел бухать с андеграундными рэперами и горя не знать. Пока что получалось. Но это так, лирика все. Юнги так-то другу помочь пришел. Деловито осмотревшись, он сует руки в карманы спортивок и вразвалочку проходит по выставочному залу. Уже написал Чимину, что ждет внизу, пока тот разделается со своими сверхважными делами и соизволит явиться, есть время оценить поле битвы. Ну, как битвы… у Юнги с искусством разговор короткий. Вернее, быстрый. Это про рэп. Все прочие ответвления его мало касаются. Из кожи вон лезть, чтобы его харчок на куске туалетной бумаги в рамку поставили и вывесили на всеобщее обозрение, он не стремится. Некоторое время он блуждает по холлу, в котором выставлены произведения современного искусства, некоторые фоткает корешам показать, недоверчиво зыркает на посетителей, которые выражают восторг по поводу увиденного. Ненадолго тормозит перед куском гранита странной формы, озадаченно почесывая затылок. — Ну как, смысл экспоната уловил? Чимин подкрадывается незаметно и, пусть не пугает, но рот при его появлении раскрыть хочется. Кто, блять, выходит на люди в шелковой рубашке, держащейся на добром слове, и алом бархатном халате?.. — Смысл экспоната? — прежде, чем это сказать, Юнги мысленно присвистывает и лишь после со вздохом обращает взгляд к загадочной глыбе, — На холодец похож, не? Схожесть прослеживается в рыжевато-болотной текстуре с кучей мелких вкраплений. Пожрать бы сейчас, ей-богу — уже херь всякая на почве оголодания мерещится. Голый Чимин, например. Нет, ну а нахрена он грудью из выреза светит? Еще и маслом походу намазался. Тот усмехается, прикрыв губы унизанными перстнями пальцами. — Это аллюзия на звездное небо, высеченное в камне. Духовная пища, слыхал? — В чем польза, если сожрать нельзя? — Ты ведь не настолько безнадежен, верно? Настает очередь Юнги обернуться с усмешкой. — Я это тщательно скрываю, братан. Он обреченно оглядывает товарища с ног до головы, попутно приходя к совершенно неутешительному выводу: выглядит Чимин и сам как экспонат. Смотреть можно, трогать нельзя. Наконец они жмут приветственно руки, и Чимин неторопливо выуживает портсигар из кармана свободных брюк, прикуривает и глубоко с наслаждением затягивается. Курит еще тонкие, бабские… Юнги их тоже любит, только шкерится — с его амплуа не положено. — Потуши сигарету, ты не в притоне, — поджимает он губы, наблюдая за тем, как струйка дыма взвивается под потолок, медленно растворяясь, а после вновь опускает взгляд на лицо друга. У Чимина красивые пухлые губы. Не стой они посреди зала, Юнги бы их лизнул. Озвучь он свои потаенные желания в отношении этих соблазнительных губ — и получил бы по роже как пить дать. М-м, дать. Он бы это Чимину. — Тогда откуда у меня в кармане коньяк? — отмахивается тот со сволочной улыбкой человека, которому позволено больше, чем остальным, — Готов к перфомансу? — Ну ссыково немного, ты ж ничего не рассказал. Может накатим? Ну а что? Прибухнуть и отважиться на подвиги — такое у Юнги ноу-хау. В следующую секунду Чимин с хитровыебанным выражением лица достает из кармана хромированную флягу с персональной гравировкой, молча протягивая товарищу. Вот он, знаменитый деловой подход господина Пака. Реально не шутил про коньяк. После большого глотка обжигающего напитка мир снова приобретает краски, а глаза — блеск, и вот уже Юнги беспрекословно позволяет отвести себя в гримерку. — Это Сону, она тебя подготовит. — Растянет, смажет, пробку вставит? — паскудно ехидничает Юнги для проформы, пожав руку девушке под ее удивленным взглядом. — Надо будет, сам вставлю, — отрезает Чимин, чем вызывает не смех, а резкий скачок температуры, и ретируется, добавив, — Ты обязан ее слушаться, не забывай. Хотя лучше бы он остался, вот честно. То, что происходит следом, выходит за рамки приличия даже для человека вроде Юнги, у которого на правила поведения в обществе стойкая аллергия. Сону делает ему макияж и прическу. Пиздец, думает Юнги попутно. За такую подставу Чимин ему не то, что рамен — фабрику по производству лапши будет должен. Он терпит, стиснув зубы, раз уж дал слово, но мысленно товарища то расчленяет, то на столе раскладывает. Последнее — скорее, чтобы восстановить душевное равновесие, которое идет трещинами под легкими касаниями кистей. — А это обязательно? — с подозрением косится он на карандаш для глаз, который нацелился в его сторону будто снаряд. Сону хихикает — милая девочка. Юнги, раз живет по понятиям, ей грубить не может, терпит, только подозрительно косится. Его обычно бледное лицо по ее милости украшают румяна, а вокруг глаз темнеют не синяки наркоманского вида, а легкая растушевка. Симпатично, конечно, но взгляд хочется отвести. Он еще как Чимин в своих гействах не преисполнился, чтобы вот так просто — и с макияжем. Юнги, скорее, гей-тихушник. У него на районе за такое выебут — и вряд ли для удовольствия. Патлы его потом еще плойкой вытягивают, слегка заворачивая на концах, как будто он косплеит принца Каспиана. Ну ниче, на самом деле… неплохо. Может, шмотки прикольные дадут? Не все же ему в спортивках гонять, раз в сто лет можно и принарядиться. — Разденьтесь, пожалуйста, — откладывает Сону кисти, пока Юнги без тени смущения стягивает футболку и штаны, демонстрируя боксеры со Спанчбобом. Любимые, если че. — Показывай костюмчик, — воодушевленно потирает он ладони. Слегка стушевавшись, она берет в руки неясного вида простыню. — Белье и носки тоже нужно снять. — Не понял?***
— Это че за хуйня? — орет Юнги на Чимина, который складывает руки на груди и довольный оглядывает его с головы до пят. — Я же говорил, пикантный сюрприз. — Ты меня за кого принимаешь? Я, блять, Арес, а ты из меня Афродиту решил сделать? — машет Юнги руками, отчего простыня на его бедрах опасно колышется в зоне тазовых косточек. — Сиськи не отрастил, с Афродитой не спутают, — тот хлопает недобога по напряженному плечу и тянется поправить складки на хламиде во имя эстетики, — Будь благодарен, что простыню дали. Мог вообще тебя выставить голым как Адам. — Как Адам я готов только размножаться, мать вашу! — всплескивает Юнги руками и замечает, как вздрагивает Сону, — Не вашу, мадмуазель, звиняйте, — он поворачивается обратно к другу и корчит недовольную рожу, — Купишь мне рамен. Нет, завод по производству рамена. Он чувствует себя ребенком, которому впервые налили детское шампанское на застолье, а он заблаговременно уже родительский стопарик хлопнул, перепутав с водой. Типа… вы кого наебать пытаетесь? Чимин подталкивает его в спину, чтобы шевелил булками в сторону двери, и приговаривает: — И завод, и тачку новую, да хоть Hybe Labels, только пойдем уже… Юнги позволяет себя увести, выражая протест всем своим видом. Он видел в жизни некоторое дерьмо, но к тому, чтобы нагишом позировать на выставке, жизнь его не готовила. Не спасает даже хламида ебучая, она настолько тонкая, что при любом лишнем движении демонстрирует больше, чем скрывает. Юнги может поклясться, что, когда его сажают на заранее подготовленный «пьедестал», у него позорно горят уши. Зато у Чимина горят глаза — сразу видно, кто от этой затеи в восторге и кто опять хряпнул коньяка. — Братан, на меня все пялятся, — ежится Юнги, когда вокруг начинают собираться люди. Тот фиксирует его в нужной позиции, бегло осматривает и раздает команды повелительным тоном, от которого в Юнги невольно просыпаются сабмиссивные настроения. Голос у Чимина мелодичный, мурашки от него расходятся так же, как он звука, с которым в жаркий день отлетает крышечка от бутылки холодного пива. Так сказать, томно предрекает удовольствие высшего разряда. — В этом и суть, мой дорогой друг. Я вообще считаю бессовестным кощунством тот факт, что ты не ходишь голым по улицам. И пусть кубиков пресса у Юнги больше, чем извилин в голове, он чутко улавливает встроенным гей-радаром флиртующие нотки в этих словах. — Все, — хлопает Чимин его по плечу, наконец удовлетворившись положением натурщика и филигранно выложенными складками на его хламиде, — Одно лишнее движение — ты труп. И как могут эти губы изгибаться в соблазнительной улыбке и в то же время выдавать подобные угрозы? Он вновь закуривает, не обращая внимания на неодобрительные взгляды посетителей, и отходит в сторону. Под оценивающим взглядом, которым Юнги окинули напоследок, хочется развернуть молитвенный коврик и биться головой в экстазе. Смотреть Чимин умеет проникновенно. Суть перфоманса ему уже поведали: сиди кукуй, пока любой желающий, оплатив звонкой монетой вход, может тебя хоть фоткать, хоть рисовать, хоть раком ставить. Последнее Юнги додумал сам для красного словца. На самом деле у него уже через полчаса затекли руки и жопа — полулежать оказалось задачей не из легких. Вскоре вокруг столпились люди с альбомами, блокнотами, кажется, даже кусок туалетной бумаги мелькнул… все как на подбор одухотворенные, возможно, не без помощи препаратов. Деятели искусства, епта. Пару раз Юнги со скуки корчит рожи девчонкам-художницам, за что получает предупреждающий взгляд от Чимина, который неспешно прогуливается по залу, периодически прикладываясь к фляге, и общается с посетителями. Строит из себя галантного хозяина музея, держит ситуацию под контролем. Разочарованный своим беспомощным положением и глубоко очарованный товарищем, Юнги старательно игнорирует то, как тщательно его препарируют глазами посетители, как прохладный от кондиционера воздух заставляет ежиться, как паскудно покалывает затекшие конечности. Сволочизм какой-то. Если раньше ему казалось, что это даже своего рода честь — в музее у друга позировать! — вскоре он уверовал: такое говно еще вытерпеть надо. А ему ведь даже не платят. Чтобы отвлечься, он думает об обещанном рамене. Горячем, остром рамене с тонкой нарезкой из мяса и зеленым луком. Ну как же благостно было бы заточить сейчас лапши и запить священным хмельным напитком... Представив тарелку, Юнги чуть не стонет от разочарования и решает сменить ход мыслей, пока не дал по съебам до ближайшей лапшичной, поддавшись порыву. О чем думать-то еще? Приятных вещей в жизни не так уж и много. Рамен, пиво, ну и голый Чимин. Если бы не мастерство, отточенное годами, Юнги бы уже покраснел. Но подобные мысли о друге посещали его достаточно часто, чтобы научиться контролировать лицо, пока в голове разыгрывается оргия — в противном случае давно получил бы уже по ебалу. Наверное. А картинка-то уже нарисовалась. Нечего было щеголять по залу в этой паскудной шелковой рубашке — воображение у Юнги что надо, все, что под этой рубашкой скрывается, успешно дофантазировал. Страшно признать: он хочет Чимина отчаянно, вожделеет как холодное пиво наутро после жесткой попойки, как лояльность препода после семестра проебанных пар, как невероятное появление еды в холодильнике, когда открываешь его в третий раз, хотя в первые два там присутствовало только восхитительное нихуя. Юнги позволяет себе разочек представить, как Чимин, наплевав на все, стаскивает его с ебучего пьедестала, уволакивает за угол и наглядно демонстрирует, что нужно делать с обнаженным телом. Не позировать перед толпой зевак, блять. Правда, если в деталях этот эпизод визуализировать, встает не только вопрос «какого хуя?». Вскоре и кондиционер перестает отвлекать внимание — жаром-то окатывает мама не горюй. Юнги трясет головой, чтобы отогнать наваждение. Волосы закономерно закрывают обзор, и руки бы ему оторвать, но он машинально закапывается в них пальцами, так что все старания Сону над укладкой идут насмарку. Запоздало осознает, что вот-вот в приступе праведного гнева Чимин да пропишет ему жестокую анальную кару — но тот, пусть и замечает испорченную прическу, реагирует не как ожидалось. Юнги оглядывается с опаской в поисках друга, и когда замечает, взгляд у того — пиши пропало, испепеляющий, жгучий. Сначала кажется — пиздец котенку. Сейчас как организуют ему экзекуцию… а потом на этот взгляд откликается часть Юнги, ответственная за тягу к блуду, растлению и непотребствам. Стоп. Что? Он может поклясться, что на щеках Чимина проступает светло-розовый румянец, когда тот сканирует его глазами от окончательно испорченной прически и до злосчастной тряпки, призванной удержать перфоманс в рамках приличий. А возможно, рельефный пресс Юнги даже имеет непосредственное отношение к тому, как Чимин на мгновение прикусывает губу. И это, блять, катастрофа. Ему не кажется — Чимин пялится так жадно, как будто ему алмазно поебать на посетителей музея, железобетонно похуй на испорченную укладку и цельнометаллически до пизды, что он жрет глазами лучшего друга. Коньяка, что ли, перебрал? Вполне вероятно. Зрачки вон расширяются, как будто это у него докторская степень по алкоголизму, хотя очевидно, кто из этих двоих бухает как черт, а кто посасывает исподтишка. Когда их взгляды пересекаются, Чимин вдруг спохватывается и, судя по всему, ловит приступ тошноты — так резко у него меняется выражение лица. Походу, штормит товарища знатно — это видно по тому, как он вздрагивает и, развернувшись, бросается прочь из зала. Неужели реально хряпнул лишнего? Юнги и сам дергается, сначала думает — вдруг случилось что? Потом думает — да вряд ли, видать, дела неотложные возникли. А через секунду все равно подскакивает с места, наплевав на возмущение посетителей и, подобрав в руки простыню, мчится за другом. Ну точно же что-то не так! Чтоб Чимин — его сдержанный, хитровыебанный кореш и по совместительству мастер сохранять невозмутимость — вот так ни с того ни с сего умчался с собственного перфоманса… ну пахнет дело жареным. Из-за собственной заминки он не успевает уловить, куда именно тот навострил лыжи, но это не останавливает. Юнги вообще предприимчивый, он найдет выход из любой ситуации. Если доставщик забудет положить палочки к роллам — управится палочками для удаления кутикулы, и пройдет ведь операция успешно. Какое счастье, что он не стал хирургом: после умельца с подобными идеями пациенты отъезжали бы не в палату, а сразу на тот свет. Проебали скальпель? Не ссы, щас откусим. Зато он на раздумья лишний раз времени не теряет — вон как сейчас, когда несется проверить гримерку (пусто), случайно пугает до усрачки гардеробщицу в холле (тоже пусто), решает вломиться в туалет перед тем, как взять курс на второй этаж. А туалет, оказывается, не пустует: влетев на скорости света в помещение, Юнги беспокойным взглядом окидывает ряд дверей и блестящие раковины, решает было двинуть дальше, но тут его внимание привлекает звук. Кто-то тяжело дышит в одной из кабинок. — Братан, ты тут? — голос разносится эхом по помещению, и самому даже становится неловко от того, как тупо получится, если Чимина здесь нет. Звук ненадолго прерывается, но человек без воздуха пока функционировать не способен — так что вскоре дыхание слышится снова. — Тут, — доносится сдавленный ответ, от которого Юнги чуть ли не на месте подскакивает от радости, — Только не говори, что ушел с рабочего места. — Так за тебя ж испугался! — оправдывается Юнги и, путаясь в хламиде, ковыляет к дверце, из-за которой доносится голос, — Брат, ты как? Я видел как тебя в зале скосоебило, это от коньяка, что ли? — Д-да, — отзывается Чимин поспешно, — Возвращайся на место, я скоро вернусь. — Какой возвращайся, когда тебе там плохо? Давай в гримерку отведу, воды надыбаем, таблеточку… ты там не блюешь случайно? — Юнги, просто выйди, — это Чимин почти шипит, продолжая дышать так шумно, как будто бежал марафон. О, эту черту товарища Юнги давно просек. Не умеет тот нормально помощь принимать, хоть тресни. Ему если ноги оторвет, на предложение донести до больнички только зыркнет презрительно и сам поползет. Вот и сейчас походу бесится, что его застали в полуобморочном состоянии. — Еще чего! — упирается Юнги, справедливо рассудив, что оставлять друга помирать в кабинке туалета совсем не по-товарищески, — Открой дверь. — Я сказал, выйди. — А я сказал открой дверь. Чимин, ну япона мать, если ты там коньки отбросишь, кто мне пизды вставит за то, что сорвал акцию? Открывай. Или ты ссыкуешь, что макияж потек? Ответа больше не следует, только приглушенный полувздох, который Юнги интерпретирует как признак откровенных мучений. А ведь каждая секунда на счету, чем дольше они тут препираются, тем больше вероятность, что Чимин сейчас прямо в туалете протянет ноги. Чего он уперся вообще? Сколько раз напивались вместе, Юнги вон лучше всех на свете знает, как держать его волосы, пока блюет над унитазом. Критическая ситуация и подскочивший градус тревоги вынуждают его не церемониться: он подскакивает и, уцепившись за дверь, подтягивается так, чтобы заглянуть в кабинку. Вот и пригодились навыки с баскетбола. — Братан, я ж беспоко… братан? — лицо Юнги мгновенно становится белым как мел, а уже через секунду алеет похлеще любого помидора. У него натурально глаза на лоб лезут, когда он понимает, насколько фатальную ошибку только что совершил. Это действительно катастрофа. Чимину вовсе не плохо. Чимину, судя по всему, было очень даже хорошо, пока его не прервали. Нелепо открыв рот, Юнги молча пялится сверху вниз на друга, который вскидывается с бесконечно растерянным выражением лица… и рукой на члене. Чимин обреченно откидывается на стену и закрывает глаза, в которых так и читается красноречивое «блять». — Я же говорил тебе выйти, — вздыхает он. У Юнги происходит экстренная перезагрузка мыслительных центров, и он чувствует, как стремительно краска заливает ебало и шею. Он изумленно таращится на покрытое испариной лицо и грудь Чимина в вырезе той самой блядской рубашки, беспорядок на голове, приоткрытые розовые губы и сжатый в кулаке член. Что ж… это хотя бы соотносится с тем-самым-взглядом, которым одарил его друг, прежде чем скоропостижно съебаться в укрытие. Он быстро соскакивает с двери и для верности делает пару шагов назад. А то мало ли… руки-то чешутся прийти на подмогу товарищу. Мельком глянув вниз, Юнги понимает, что не только мозг остро воспринял ситуацию. Теперь ему и самому не помешало бы запереться в кабинке. Прямо сейчас за хлипкой дверцей стоит его возбужденный друг, по которому Юнги течет как старшеклассницы по кей-поп айдолам — и он не имеет ни малейшего понятия, как поступить в этой, казалось бы, патовой ситуации. Ворвался к человеку в приступе паники дебилистической, не дал подрочить нормально… а у самого уже внизу живота морским узлом все стянуло. Он беспомощно зыркает в сторону дверцы, за которой шуршит одеждой Чимин, и приказывает мысленно как можно скорее взять себя в руки, пока не натворил делов. Но в тот момент, когда дверца распахивается, а Чимин вываливается наружу, самообладание Юнги уматывает от греха подальше. Он медленно и беспардонно осматривает того с ног до головы, думая исключительно о том, что райские наслаждения стопудово стоят последующего сожжения в геенне огненной. Хочется простого человеческого… отсосать лучшему другу. Как говорится, сгорел сарай — гори и хата. — Братан, — выпаливает он, шагнув навстречу, — Ты в норме? Чимин награждает его взглядом, в котором смешивается досада и, мама дорогая, такая отчаянная жадность, что становятся ватными коленки. Выпрямив спину, он картинным жестом откидывает волосы со лба и вздергивает подбородок. — Ты мне кончить не дал, — произносит недовольно, обежав глазами тело Юнги и остановившись на оформившемся под хламидой стояке, — И еще что-то спрашиваешь? — Так может помочь? Повисает короткая пауза. — Не понял? Тут вообще надо что-то объяснять? Юнги, вообще-то, не мастак изъясняться словами, он больше по языку жестов — отсосать, например. Он нервно сглатывает, прежде чем привнести некоторой ясности. Как-никак, а они со школьного выпускного зареклись в трусы друг другу лезть — чревато последствиями. Но вот Чимин стоит перед ним распаленный, взвинченный, сам с трудом взгляд отрывает от обнаженного торса — когда еще такая возможность представится? Так или иначе, Юнги — человек предприимчивый. И живет, что немаловажно, по понятиям. Если товарищ, по которому он сохнет хуеву тучу лет, по вине Юнги не смог кончить, помочь ему — дело чести. — Бля, ну а что? Ты по членам, я по членам. Может, все-таки… — Юнги, мы друзья, — недоверчиво хмурится Чимин, но тон у него неуверенный, больше вопросительный. Очевидно сомневается в успехе этого предприятия, но от идеи сразу не отказывается. — А мы немножко, — сделав шаг вперед, Юнги подходит к нему вплотную и обращает взгляд на губы, — По-дружески. Остановиться у него причин немерено. Но Чимин сдается, прикрывая глаза, и подается вперед — и Юнги его наконец целует. Потому что причин не останавливаться примерно на миллион больше. И если сначала кажется, что сомневающегося Чимина придется если не уговаривать, то направлять, то полной неожиданностью становится, когда тот внезапно толкает в грудь — приходится машинально шагнуть назад, врезаться задом в мраморную раковину. Холодит сквозь простыню нещадно, но от ахуя Юнги не спешит сменить положение — его зажимают так напористо и элегантно, что хочется почтительно снять шляпу. Или одежду с Чимина. А тот так активно облапывает его за все, до чего может дотянуться, что Юнги млеет и плавится. Никакое пиво не идет в сравнение с тем удовольствием, которое он испытывает, когда Чимин целует его в шею. — Брата-а-ан, — тянет, забывшись, и зарывается пальцами в мягкие волосы друга, а сам откидывает голову, открывая пространство для маневров. — Какой я тебе братан после этого, — понизив голос, произносит Чимин, пока его ладонь с нажимом проходится по животу и опускается на член — сжимает сквозь вконец заебавшую белую тряпку, на которой успевает образоваться влажное пятно. Пока они яростно целуются, кусаются и распускают руки, Юнги на задворках сознания визуализирует: вот щас как откроется дверь, как вломится случайный посетитель — и вылетит обратно к чертям собачьим, и больше ни шагу не ступит на порог музея. От этих мыслей даже немного смешно — помимо того, что очень, очень жарко. Несмотря на абсурдность ситуации, еще немного — и он паскудно разрыдается от счастья. Собственные руки блуждают по телу Чимина неряшливо и раскованно, пока от нахлынувших эмоций Юнги только и думает, как поставить этот момент на вечную паузу без регистрации и смс. Чимин не торопится, как будто это не у них происходит быстрый неловкий перепихон в туалете музея — он умудряется налегать на Юнги так, словно не в нем полтора метра роста, и медленно, со вкусом дрочит ему сквозь простыню, а целует с таким знанием дела, что становится любопытно, а чем именно они обычно с натурщиками занимаются? Каждый нажим его пальцев заставляет чуть ли не скулить. Но реальные пацаны как в порно не стонут. Они издают звуки задушенные, искренние и почти невменяемые — когда обращаются с ними властно, умело и на грани фола. Неминуемо Юнги вспышками флешбэкает в старшие классы, в тот самый паскудный и единственный раз, когда их дружба слегка надломилась под гнетом взаимного возбуждения и алкогольным допингом. В тот раз Чимин ровно также взял над ним верх, взял у него в рот и взял его сердце (о чем впоследствии пришлось умолчать). Но сегодня, подписавшись на эту вакханалию, Юнги намерен по-пацански долг вернуть. И пусть его тело успело войти в режим рухляди если не мягкой, то изнеженной, он сжимает оставшуюся волю в кулак, чтобы немного позже сжать в нем нечто иное. Натурально в дрожь бросает от смеси удивления и одобрения в глазах Чимина, когда Юнги, встрепенувшись, резко меняет их местами и валится на колени, не преминув попутно выдрать края давно расстегнутой рубашки Чимина из-под ремня. Тот слегка недоумевает, наблюдая, как Юнги освобождает его член от брюк и белья, но вскоре взгляд прячется за веками — как раз, когда его на пробу касаются языком. Насаживаясь ртом, Юнги испытывает восторг настолько всеобъемлющий, как будто не за член друга держится, а жмет руку президенту. Реакция на его старания следует незамедлительная — совсем скоро взмокший, раскрасневшийся Чимин зарывается пальцами в его волосы и признательно массирует затылок, а с губ его срываются смешанные со вздохами тихие стоны. Чимину достаточно открыть рот, чтобы Юнги натурально услышал ангельский хор и отбросил коньки от мысли, что именно он является причиной этих звуков. Кто бы мог подумать, что от минета можно получать такое удовольствие, даже если делаешь его ты? Юнги поглядывает на Чимина из-под ресниц, и, когда тот с силой тянет его за волосы, приходится сжать собственный член сквозь простыню, чтобы не кончить просто от ощущения, что на него могут смотреть так. Под этим взглядом Юнги абсолютно перестает быть заправским пацаном с района, все, что он из себя представляет — готовое подвывать от восторга на одной ноте существо, у которого два желания: чтобы его трахнули и пристрелили. Чимин аж немеет от удовольствия, когда его член заглатывают особенно глубоко — вновь запрокидывает голову, открывая изящную влажную шею. Он в очередной раз толкается бедрами, прежде чем в последний раз дернуться и надолго замереть. Под оглушающие звуки сбившегося дыхания Юнги отстраняется и помогает себе кончить рукой, второй вцепившись Чимину в бедро. У него перед глазами не то что круги — там буквально пляшет неоновый калейдоскоп, а в ушах стучит кровь. Медленно приходя в себя и сетуя на изгаженную хламиду, он отваливается в сторону и садится прямо на пол, привалившись спиной к стене. Через секунду Чимин скатывается рядом, все еще восстанавливая дыхание, пока его ладонь машинально ложится на согнутую коленку Юнги. Молчат они недолго, хотя в голове ослепительно пусто. Сперва не совсем понятно, как произошедшее комментировать, но Чимин вдруг деловито интересуется: — Давай сразу проясним, драться не будешь? Со сложным ебалом Юнги таращится на него несколько секунд, пытаясь выстроить в голове логическую цепочку. — А чего бы я с тобой сейчас дрался? — недоверчиво уточняет он. На самом деле, ему бы впору бояться, что Чимин с кулаками кинется. Что вообще им теперь делать? С дружбой этой, будь она неладна. Тут уже «кринжанули и забыли» не получится — слишком много дополнительных факторов. — Ну, ситуация-то неоднозначная. Сам всегда говоришь — «пидорство», а тут… Чимин смотрит устало и даже бархатно. Такой у него взгляд… обволакивающий. И ладонь все еще лежит на коленке, греет сквозь ткань. Не хочется ее убирать. — Братан, да какое пидорство? — вскидывается Юнги, возмущаясь вполне искренне, — С тобой — исключительно гейство. Он сам немного тушуется, сказав это, и смущенно шмыгает носом. Юнги, вообще-то, человек серьезный и живет, что немаловажно, по понятиям. Обесчестил? Женись. — Я ваще спросить хотел… в морду не дашь? — Во-первых, не знаю — ты же еще ничего не спросил, — усмехается Чимин, лукаво выгнув бровь. Очень много внимания привлекают его покрасневшие и припухшие губы — слишком много внимания, — Во-вторых, не дам — у меня маникюр. Юнги усмехается и отводит взгляд, а на щеках предательски расцветает румянец. Одно дело — отсосать в туалете, это любой дурак может, а вот выяснять отношения… ссыково же, емае. Это еще слова подобрать надо правильные — не спугнуть, не сболтнуть лишнего, а то он умеет. Вновь шмыгнув носом, он комкает в пальцах простыню. — Ну так что? — торопит Чимин, удивляясь поведению обычно решительного друга. — Что-что? Пристал, блин, — косится на него Юнги с лицом красным как помидор, — Хотел предложить, типа, дружбу с гействами. Пару раз молча хлопнув ресницами, Чимин осторожно переспрашивает: — Друзей с привилегиями имеешь в виду? Извини, но этот формат не для меня, — и в этот момент и без того покоцанное сердце Юнги начинает крошиться, — Я за чувства, отношения и все такое. И в этот момент и без того покоцанное сердце Юнги собирается воедино. — Да я о том же, ты че! — сияет он, — У меня к тебе гейства с выпускного еще. После короткой недоуменной паузы Чимин уточняет: — Я тебе отсосал по пьяни, а ты влюбился? — Влюбился раньше, — сдавленно бормочет Юнги, — А осознал, когда ты мне отсосал по пьяни. А ты вообще как, чувства может какие, хуе-мое? Пальцы на его коленке сжимаются, а после ладонь приходит в движение, ласково поглаживая. От этого ощущения заменившие внутренние органы бабочки активизируются и трепещут, грозясь вспороть крыльями брюхо. — Не думал же ты, что я тебе просто так отсосал? — Закрадывались сомнения, но тебя же хуй проссышь. Чимин смеется в натуре ангельски и мягко клюет его в волосы, отчего Юнги снова идет багровыми пятнами — теперь уже от удовольствия. Жопу натурально морозит плитками пола, пора бы уже вставать и валить — не ровен час да заглянет внутрь случайный посетитель, а тут — хозяин музея с расстегнутой ширинкой и его гоповатый натурщик с мокрым пятном на простыне. А двигаться решительно нет желания. Бесцеремонно запустив руку в чужой карман, Юнги достает тяжеленький портсигар и зажигалку, вытаскивает сигарету и деловито сует в рот. — В музее же не курят, — усмехается наблюдавший за его действиями Чимин. — Тут как бы и не трахаются. — Туше.