Liebe. Familie. Kinder. Трагедия благополучных семей.

- Мерзкий ублюдок. - Полоумная сука. - Ебаный убийца. - Как я понимаю, мы разрываем помолвку? Глубокая осенняя ночь, старый мыловаренный завод. Я обнаружила своего жениха рядом с открытой доменной печью, дрочащим на труп сгораемого в печи ребенка. Завязалась драка, мы сплелись в объятиях как самые страстные в мире любовники, его пистолет выстрелил и в ушах моих зазвенели колокола, а на глаза наплыл красный туман с яркими вспышками ломающихся костей. Терпко пахло порохом, гнилью и чугуном свалившегося на нас котла. 4 - Нас расчленило, моя дорогая Когда утром рабочие поднимут трехтонный котел, что накрыл колпаком нижние части наших тел - мы умрем. Он, насколько я вижу, от потери крови, обе его ноги оказались внутри и, судя по тому, как прилегает металл к розовеющему бетону, единственное, что соединяет их с телом - его штанины. И я не чувствую ног. И бедер тоже. - Одним монстром будет меньше, - моя ненависть к этому человеку перманентно выжигала мне душу на протяжении последнего полугода. Мой нежный жених, мой страшный кошмар. - И одной прекрасной фрау тоже. - Это того стоило, мразь. - Приятно слышать столько лестных речей. Семья и нация тобой бы гордились, либен. - Я тебя ненавижу. - Ну-ну, я не настолько плох, как ты думаешь, любовь моя. - Ты еще хуже. - Я - герой войны, дорогая. - Ты хотел сказать "безжалостный убийца, оккупант, ебаный шовинистический агрессор". - Возможно, но не говори о том, чего не знаешь. - Я все знаю, сраный ты ублюдок. Он глубоко вздохнул, в грудной клетке послышались влажные всхлипы. Возможно, смерть придет к нам намного раньше утра, что ж, это будет не так забавно для очевидцев, как если бы под наши задорные комментарии они поднимали бы эту железяку, а после у спасенных вывалились бы кишки. - Джозеф Иоган Штольц, унтерштурмфюрер, в одиночку победивший 86 противников, полностью уничтожив вражеское поселение. Награжден рыцарским орденом Железного креста... - Что ты несешь? - мне хотелось бы умереть прямо сейчас, чтобы не слушать это снова. Пестреющая заголовками во всех газетах статья, оперативно снятый документальный фильм для воодушевления новобранцев. История, послужившая поводом для отца объявить нашу помолвку. История о том, как один солдат, единственный выживший из всего взвода, сумел истребить небольшую деревеньку врага. Восемьдесят шесть погибших, среди них женщины и дети, но это не имеет значения, низшие расы не имели права на жалость, они подлежат истреблению на корню, как паразиты, как моль, поселившаяся у вас в шкафу. - ...На самом деле все было не так. Мы были оттеснены в глубь леса, на не отмеченные на полевой карте территории. Нас осталось трое, мы были измождены, у нас были раненые и мы искали укрытия в чаще, где и наткнулись на то злосчастное поселение. Они все уже были мертвы. Стояла невыносимая сладко-приторная вонь разлагающегося мяса. Партизаны, как мы поняли, укрывающиеся у мирного населения. Скотина тоже была мертва, мы подумали, что скорее всего это был яд. В воде, хлебе, не понятно, но они все до одного усыпали собой землю за несколько дней до нашего появления. Мы очистили одну из лачуг, где и расположились. Ночью было жутко, у нас не было провизии, а брать что-то из местных запасов чревато еще более быстрой смертью. Ночью наш командир умер, не вынес осколка в животе. На смертном одре он улыбался, а кровь на его зубах начинала потихоньку запекаться: "А было бы здорово, если бы это мы их, да, ребят? Сразу бы героями стали". Эти слова звенели в моем мозгу назойливым эхом. Слава, почести, прочь из вонючих окопов и подальше от свистящих над головой пуль. Тишина и покой, такую картину я представлял в ту ночь, когда настала моя очередь стоять на стреме. Я мечтал о тихой гавани, когда вынимал штык-нож у одного из партизан. Я представлял, как наблюдаю закат над Рейном, когда резал своих спящих товарищей. После, мне потребовалось немало времени, чтобы телами убитых воссоздать картину боевых действий. Я привязывал мертвых женщин к стенам их домов, в виде креста, вниз головой, надев на них терновые венки. Пришлось все поджечь, чтобы не осталось следа от ядовитой заразы. Я опасался, что это может быть вирус, но жажда вернуться за линию фронта притупляла всё. После я передал сигнал SOS по рации. Моя история всех убедила, фотографы, личное рукопожатие высокопоставленных чинов, орден, кинолента, толпы поклонниц и прекрасная невеста, дочь самого министра, мои мечты стали реальностью. - Ты еще более ничтожен, чем я о тебе думала. Ты не только убийца, а еще и предатель. - Не я один, любовь моя. Мы лежим здесь вдвоем. - Здесь... Здесь раньше производили душистое мыло для лучших салонов Парижа. А теперь местные печи служили последним пристанищем неупокоенных душ тысяч детей. Сюда свозили молодняк со всех концлагерей прилегающих территорий. Еще на месте их отсортировывали, самых сильных и здоровых отправляли в рабство, доктора лично отбирали подходящие образцы для опытов, а всем остальным, отбракованным, зашивали рты чтобы не плакали и не кричали, и отправляли греться в гостеприимных пламенных печах. А я не могу иметь детей... я бы отдала все на свете за возможность зарождения в моем чреве новой жизни, ведь это так прекрасно, это - высшее счастье. И мое сердце обливается кровью, когда я вижу это безнаказанное насилие, когда невинные души умирают из-за идеологических игр взрослых, становясь массовыми жертвами их ебаных комплексов. И я приходила сюда, зная, что охраны нет, ведь зачем охранять, загнанных как стадо на убой, истощенных младенцев? Они же ни на что не способны. Я прижимала грудничков к сердцу, я сжимала в руках крохотные ладони и уводила их в безопасное место. Моя подруга держит подпольный приют, где мы маникюрными ножничками срезали нитки с обескровленных губ, грели, кормили, выхаживали как брошенных в реку котят. Мы хотели переправить их домой... - А я пришел подрочить на их маленькие обугленные тела. Ненавижу младенцев. Даже этих рожденных в лагерях ублюдков, матери любят больше. Мне тошно смотреть, как приходится ломать руки очередной мамаше, не желающей отдавать своего выродка. Как приходится бить электрошоком отцов, приходящих в безумие, когда его отпрыск оказывается в руках солдата. Даже этих маленьких ублюдков... Я всегда старался быть самым лучшим. Я никогда не хулиганил на улице, не сбегал с мальчишками покидать камешки в реку. Я точно знал, что когда я буду самым примерным, самым хорошим в мире мальчиком, мама меня обязательно полюбит. Она растила меня одна, отец ушел из семьи еще до моего рождения, испугавшись ответственности, слабовольный козел. Мать работала не покладая рук, чтобы обеспечить нам достойное существование. Уходила пока я еще спал и возвращалась поздно вечером, гордо держа голову, статно вышагивая по улице, она всегда создавала ореол железной леди, сильной, независимой, всем своим существом показывая знакомым, что ее так просто не сломить. А я занимался домом, был отличником в школе, но вынужден был уйти когда мне исполнилось десять. Чтобы хоть как-то помочь выбивающейся из сил маме, я продавал газеты. Однажды я продал всю стопку, кроме одной, решив, что уже поздно, я пришел домой. Как только мать увидела, что одна газета осталась, я был выгнан из дома. "Не возвращайся, пока не продашь все" - сказала она, "не будь размазней, как твой папаша". Она частенько на меня кричала, срывалась, но я ее безоглядно любил, я понимал, что все нервные срывы вызваны переутомлением. Она старалась ради меня, и я не требовал ничего больше. Я знал, что я вырасту и сам смогу нас содержать, и тогда у нее будет наконец время меня любить, а пока ободряющее тепло я получал от единственного моего друга - старого пса Дилли, прибившегося к нашему порогу много лет назад. По наступлению совершеннолетия я пошел в армию. Я очень не хотел туда, я всегда мечтал заниматься с животными, быть ветеринаром, но наш бюджет не мог обеспечить мне обучение, а карьера в армии предоставляла большие просторы для заработка. Я хотел идти работать, чтобы оплатить гимназию, я спорил с матерью до хрипоты, но она настояла на своем. Наверное, впервые надев форму я осознал, что ненавижу свою мать. Она умерла во время бомбежки, наш городок пал в самом начале войны. Одна из сброшенных бомб угодила прямо в конуру старины Дилли, надеюсь его смерть была быстра и безболезнена, и он получает свои кости в небесной деревне. А мать сгорела заживо в нашем ветхом домике. Вот почему я так хотел славы. Внимание, деньги, любовь, спокойствие, восполнение всего, чего мне так не хватало. - Это... печально, но никак не умаляет всех тех мерзостей, что ты совершил. - А я и не хочу оправдываться, майн либен. Этой ночью мы истечем кровью и я хочу, чтобы кто-то знал, как все было. Чтобы хоть одна душа увидела настоящего Иогана Штольца. В последние часы нам всем нужна исповедь. И он притих. Я слышала только свое неровное дыхание, и тяжкий набат работающего на убой сердца. - Я тоже ненавижу своих родителей. Но только поняла это намного раньше... Высшее руководство Великой Империи должно олицетворять собой их идеалы. Это должны быть люди высшего сорта, самого лучшего качества, сверхлюди. Если твой род занимает высокий пост, то ты не можешь жениться на ком захочешь, ты не можешь даже трахать кого захочешь, ты даже глазки строить можешь только тому, кто тщательно для тебя отобран, чьи гены просчитаны досконально, на идеальную совместимость, что обеспечит процветание твоего рода. Ваш выводок будет атлетичен, интеллектуален, белокур. Мои родители - близнецы. Ученые до сих пор пытаются разгадать этот феномен природы, найти то самое экстрасенсорное начало, связывающее двух людей, деливших когда-то утробу. Это был эксперимент, чудовищная попытка создать сверхчеловека. И я - дитя инцеста, бесплодное творение науки и ущемленной морали. Единственный ребенок, гордость и величайший позор. Родители никак не могли допустить, чтобы эта информация просочилась в массы, это слишком плохо для семейного авторитета. Я была замкнута в золотой клетке. Принцесса и рабыня. Дорогой аксессуар. Я всегда была для своих родителей предметом переживаний, вызванных одним лишь моим существованием. Отец был холоден, ведь я не смогу продолжить его род, хотя на людях я всегда его любимая самая дорогая доченька. Мать каждый вечер заливает себя бурбоном. Чтобы избежать в будущем скандала меня и сосватали тебе. Красавицу, умницу-разумницу, дочку большого политика. А все чтобы забросить очки в общую копилку, чтобы можно было чуть что списать все на твою "полученную во время боев травму". Чтобы меня можно было сослать куда подальше от столицы, ведь "моего мужа перевели обучать солдат на востоке", туда, где моя жизнь не будет пятном на чьем-то блеске. Это не я своим присутствием здесь предала семью, идеологию, страну, это они предали меня. Еще задолго до моего рождения... Я тяжело вздохнула. Легкие просто разрывало, губы шевелились с трудом. Сейчас бы по щекам текли слезы, если бы умирающее тело подсобрало на это сил. На большое окно, сквозь которое слабо пробивался лунный свет, села большая сова. На огонь печи стаями слетались тонкокрылые мотыльки. А я почувствовала, как мою руку заботливо сжимает немеющими пальцами холодная мужская ладонь. Тело все-таки нашло силы для слез, а два сердца, медленно затухая в ночной тишине, перестали биться в унисон.