***
Шприц легко входит в крепкие мышцы, и Тигнари одним нажатием вводит всю дозу антибиотика: он обкалывал последнюю рану. За окном деревня в лучах солнца, все такая же тихая, не проснувшаяся. А на кровати так и лежал Сайно. Уже обтертый полностью, в тугих повязках и на свежих простынях. В углу комнаты ком из грязных вещей и перепачканных полотенец и тряпок, а Тигнари перетирает в ступке очередную порцию трав. Аромат лекарств уже пропитал стены этого дома, как, к сожалению, и запах крови. Он успел поймать прогуливающуюся Коллеи неподалеку: та оповестит, что сейчас ученого не стоит тревожить. Дел было еще много, вроде тех, чтобы застирать перепачканные простыни и обработать заново свежие швы. Он опускается на мягкий матрац, укладывая хвост вдоль чужого обнаженного бока, щекоча неповреждённую кожу. Перетертые в пыль травы оказываются в его ладони, и он наклоняется совсем низко, нависая над генералом, чтобы в следующую секунду сдунуть лекарство на его лицо. Если Сайно вдохнет хоть часть, будет уже хорошо. — Сайно? — Ученый обеспокоенно наблюдает, как просыпается его неожиданный пациент. — Слава Архонтам. Если я еще раз увижу тебя в таком состоянии, то поверь, добью, а не буду выхаживать. Это же надо, допустить та… — Тигнари говорит. Много и быстро. Он буквально тараторит на эмоциях, и пускай, совсем по-лисьи и недовольно фырчал местами, в глазах явно читалось облегчение, что Генерал вообще пришел в себя. А Сайно может только смотреть и слабо улыбаться: это почти родное бурчание и вечное недовольство сейчас было самым сладким звуком, и он готов был слушать чужие нравоучения бесконечно. Внутри благодарность разливалась теплом. Он чувствовал, насколько быстро помогают лекарства его друга. Тот, имевший особую страсть к медицине, кажется, мог бы и с того света его вытащить. — Мне бы что-то от боли, — Произносит генерал и сам не узнает этот голос: хриплый и низкий, а во рту настолько мерзкое чувство, что хочется замолкнуть и никогда больше его не открывать, — тебе самому надо отдохнуть, — выдыхает тихо, и заставляет себя поднять взгляд на Тигнари. Свет за его спиной резал глаза, заставляя их слезиться. И все равно он рассмотрел и резко осунувшееся чужое лицо, и мешки под глазами учёного: эта ночь вытянула с того все силы, — я пододвинусь, — произносит и не дает Тигнари ничего сделать, приподнимается на локтях, сдвигаясь к холодной стене. Хоть и через боль, но силы найти мог. — Я еще сомневаюсь, можно ли тебе пить, — неуверенно отвечает ученый, спеша отойти к бочке, и наполняет стакан прохладной водой, сразу добавляя в нее пару капель лекарства, — но на вид повреждений органов нет, так что… Осторожно. Маленькими глотками, — тянется за второй подушкой у стены, чтобы и ее подложить под голову Сайно. Стакан держит, не дает взять самому, лишь рычит, что ему и перо нельзя держать сейчас, — даже в таком состоянии думаешь обо мне, а не о собственном здоровье. Почему же ты такой? Я возьму второе одеяло и вернусь, ладно? К вечеру обработаем твои раны еще раз, — качает головой. Одеяло находится в старом, ветхом шкафу, а потом парень с сомнением смотрел на свою перепачканную одежду. Бежать до летнего душа ему точно не хотелось, но как минимум накинуть чистую рубаху и штаны он смог, скинув остальное в кучу. Которую обязательно застирает. Или сожжет. Тут надо еще поразмышлять. Он подтыкает Сайно часть покрывала со стены, чтобы тот не мерз и, кажется, раз двадцать спрашивает, точно ли тому удобно и свободно, чтобы не давить лишний раз на больные места. Самому хочется привычно свернуться клубочком, обняв теплый хвост, но для этого уж точно нет места. Так что он лишь сползает пониже, где под боком генерала больше пространства, и вытягивается там, лбом почти упираясь в чужую руку. — Буди меня, если что. Я обычно плохо сплю, так что, услышу, если позовешь, — говорит, а сам уже широко зевает, понимая, что вот-вот уснет. Оказывается, перегруженный мозг держался на последних силах, и только после того, как он лег, пришло осознание этого. Все подождет пару часов и сам генерал не в смертельной опасности, значит, Тигнари может позволить себе хоть немного отдохнуть, верно? И все равно последние секунды в сознании были проведены с чувством вины и прижатыми ушами из-за этого, словно он должен сторожить у постели до самой ночи, а не позволять себе так безответственно расслабляться.***
Тишина. Сердце бьется так размерено. Тигнари редко позволял себе крепкий сон, сама профессия заставляла быть настороже, и каждую ночь он прислушивался к происходящему сквозь сон, дергал ушами, готовый вскочить, если что-то случится. Теперь же ему не мешал и дневной свет, он утыкался носом в чужую грудь, отдавая свое тепло и обвивая хвостом талию парня под собой. Ученый действительно проснулся лишь под вечер, ощущая, как затекли в одном положении мышцы. Он еле открывает глаза, пытаясь рассмотреть хоть что-то в вечернем сумраке: зажжённая свеча давно погасла, но ее запах расплавленного воска и трав все еще витал в доме, хоть немного перебивая ту смесь, что исходила от скинутой одежды и тел. Он морщится растерянно, моргает быстро, пытаясь понять, что и где, пока не натыкается взглядом на торчащие из-под покрывала бинты и тяжело вздыхает. — Я отдавил тебе все, да? Отвратительная идея лечь вместе, — парень поднимается на локтях, нависая над чужой грудью, и сразу приспускает плед, — чтоб я тебя еще раз послушал... — бормочет, недовольно смотря в рыжие глаза, — крови стало больше только. Я знал ведь, что не стоило так делать. Пальцами он пробегается вдоль края повязки, цепляя заправленный кончик. Отодвигает лишь немного, открывая вид на запекшуюся кровь и покрасневшие края швов. Надо обработать и наложить чистые. А еще что-то сделать с вещами и вообще в целом с бардаком. — Ты сможешь сидеть? Я нагрею, — Тигнари закрывает рот ладонью, широко зевая: так всегда, не успев до конца проснуться, он спешит сделать все нагруженные дела, — воды. Купаться нельзя, но я помогу обмыться хоть как-то, гигиена тоже помогает выздоровлению. — Почему же ты вечно куда-то спешишь. В таком состоянии я точно не убегу, успокойся, — хмыкает Сайно, перехватывая чужую руку и заставляя завалиться обратно на свою грудь. Та моментально отдалась резкой болью, но он лишь сжал крепче челюсти, не показывая того, насколько плохим было его собственное решение. Тигнари покачал головой, но остался на месте, предпочитая закрыть глаза и позволить себе немного расслабиться. Он скучал. Пусть это не лучшая ситуация, в которой они могли встретиться, но виляющий хвост выдавал его радость от близости с другом, которого, если повезет, он видел пару раз в год.***
Хоть и в первые дни Сайно был уверен, что Тигнари обладает особой магией, раз настолько быстро ему становилось легче, сейчас все стало на свои места. Двигаться было тяжело, и помощь была нужна даже банально дойти до летнего душа на улице. Каждый вечер он выпивал обезболивающее, без которого невозможно уснуть. И все-таки это куда лучше, чем лежать холодным телом в лесу, пока кто-то на него не наткнется. А еще Сайно был благодарен. И понятия не имел, как это выразить: в любых делах он, кажется, лишь мешал ученому. Генерал заглядывал через плечо, вчитываясь в долгие описания очередных растений, пытался что-то говорить и спрашивать, но получал чаще всего строгий взгляд и слова о том, что ему следовало быть в постели. Только вечерами Тигнари вел себя свободнее. Таскал варенье ему, по несколько раз заваривал чай и даже смеялся над шутками. Сайно верил, что ему было именно смешно, но мысли о том, что это лишь вежливые улыбки, закрадывались все чаще: ученый почему-то смеялся в моменты, когда шутка еще не была рассказана. Вечера приносили в сердца обоих тепло, и каждый из них думал об одном и том же. Что Тигнари, что Сайно, редко сидели с кем-то. Разве что учёный с Коллеи иногда пил чай, когда у них была свободная минута, но чаще дни тянулись один за другим в одиночестве. И вечером с ним была свеча, очередной переполненный журнал и тишина. Он не думал, что с кем-то может быть настолько спокойно и уютно. А Сайно, привыкший к песням ветра в песках и к тому, что вокруг на несколько километров обычно не было никого, кроме развалов когда-то великой культуры, и вовсе был растерян такими моментами. И не только вечерами. Было так странно по утрам наблюдать за фенеком, который, свернувшись насколько позволяло пространство, спал у него под боком. Генерал уже запомнил все: и как дышит во сне его друг, как часто дергаются уши и сколько раз за час он может поменять положение в постели. Тигнари был удивительно нежным и мягким, когда только отходил от ночи. Сонный взгляд говорил о том, что тот ничего не понимает, а все жесты ленивые. Тот часто тянулся и фырчал совсем по-животному, морщился, утыкаясь обратно носом в подушку, пока не появятся силы встать. И всегда хвостом оплетал его талию: уже позже Сайно узнал, что страж просто беспокоился, чтобы случайно не лечь на его раны, и так отграничивал сам себя. Вот и сейчас Сайно зарылся пальцами в мягкую шерсть, ощущая на ее кончиках легкую маслянистость: он уже несколько раз видел, как парень наносит то ли воск, то ли и впрямь масло на хвост и уши перед очередным патрулем. Фенек лежит у самого плеча, тычась острыми кончиками ушей в лицо генерала и заставляя того то и дело отплёвываться от лезущей и щекочущей шерсти, сгонять Тигнари на пол в его собственном доме не мог. Так что пальцами сжимает уши и старается двинуть чужую голову, чтобы не разбудить парня. Получается плохо, и в итоге он лишь выворачивает уши, что теперь те стоят торчком и на вид это явно некомфортно. Сдержать смех довольно трудно от такого вида, но Сайно кусает щеки изнутри, выворачивая все обратно, и даже приглаживает примявшуюся шерстку, сразу получая на это чужое мычание. Тигнари во сне толкается навстречу руке, подставляя макушку, и жмется ближе, упираясь носом в изгиб шеи генерала. Сайно замирает. Он никогда не позволял себе переходить границы с другом, это было банальным уважением к ученому и их многолетней дружбе. Но самому себе он не мог не признаться в том, насколько сильно ему нравилась близость с Тигнари. Тот всегда казался недоступным, настолько, что даже говорить с ним так свободно — уже чудо. Вечно сдержанный, со всеми вежливый. Говорил много, но о нем почти никто ничего не знает. Подпускал только близких и то далеко не всех: Сайно никогда не видел его в отношениях. Не то чтобы в целом они виделись часто с работой генерала, но в письмах, которые он читал на привалах средь пустыни, всегда были слова об одиночестве и молчаливых ночах. А сейчас он рядом. Ластится, словно и правда какой-то зверек, и почти урчит от того, как Сайно уже перебирает пряди отросших волос. Он чешет загривок, треплет мягко по макушке и не сдерживает улыбки, когда Тигнари, наконец, открывает глаза. Сонный и потерянный, как и всегда первые минуты. Но сегодня приходит в себя куда быстрее и сразу отстраняется. А генералу остается наблюдать за тем, как неровные пятна смущения покрывают чужую шею и щеки. — Извини, — на удивление эти слова звучат вовсе не от Сайно. За что вообще извинялся парень, почему такой виноватый взгляд? — Я не могу контролировать себя во сне, так что это тебя никак не касается, но правда извини за подобное. Лучше не трогай их больше, ладно? Парень тараторит, так быстро, что Сайно еле успевает уловить то, что он говорит. Проблемы не видит совершенно, ничего ведь не произошло. И уж тем более сам генерал не ощущал ничего из того, за что все еще пытался извиниться парень. Или не видел. Пожалуй, последнее. Взгляд случайно падает ниже, где Тигнари уже сидел, поджав колени к груди и уложив на них подбородок. Уши прижаты виновато к голове, и сам ученый не спешил вставать с кровати, явно пытаясь прийти сначала в себя и успокоиться. Оу. — Нари? — Сайно приподнимается на локтях и спешит схватить чужое запястье прежде, чем от него сбегут. В голове бьется мысль о том, что нельзя сейчас все оставлять так. И страх о том, что он может испортить совершенно все, отступает куда-то. Его место занимает другой: о парне рядом, о запахе трав, неровном почерке и мягких губах. Он держит крепко, что ученый в какой-то момент морщится и пытается выдернуть руку. Сдаются оба. Сайно разжимает ладонь, и в этот же момент страж больше не пытается отстраниться. Оба смотрят друг на друга, замерев в ожидании и надежде, что следующий шаг сделает кто-то другой. Легкий страх разливался по груди, стягивал странной болью в животе, и казалось, что его не прогнать, и момент этот неловкий будет длиться вечно. Как оба сдались изначально, так оба и решились продолжить сейчас. Нари касается смуглой кожи, гладит длинные пальцы генерала, а тот уже, обхватив ладонями его лицо, тянет на себя. И уже не так важно, что фенек почти всем весом заваливается на его грудь, давя на раны, и не важно, что самому Тигнари больно от того, как он придавил собственный хвост. Мало чего беспокоит, когда к губам прижимаются чужие. Сайно часто представлял их поцелуй. Думал, он будет ощущать отголоски любимых персиков Нари, или все будет окружено запахом трав и цветов, потому что он бы поймал его где-то на солнечной поляне. А в итоге все так. В бинтах, на измятой постели, а во рту лишь привкус лекарств, которые его заставляли пить каждый день. Волнение никуда не пропало, оно лишь сильнее разгоралось в груди, превращаясь в страсть. Тигнари жмется ближе, пока ладонями шарит по чужой груди: пальцами цепляет края повязок, скользит мягко по ранам. Он старается не давить, и все равно пугается первого стона со стороны Сайно. Тот выдыхает хрипло в его шею, прикусывая сразу ту. Тигнари перекидывает ногу через чужие бедра, усаживаясь аккуратно: так ему спокойнее, здесь точно не было ран, и он не давит на живот генерала. Зато давит тот, сжимая талию ученого в ладонях и легко проникая под тонкую ночную рубаху, — неужели ты стеснялся этого? — произносит совсем тихо, что парню приходится наклониться, дабы услышать. И его губы ловят сразу, втягивая в очередной поцелуй. А Сайно уже куда наглее проводит по полоскам живота и ниже, к тазовым косточкам. Он точно помнил, что раньше те выпирали, но сейчас он мягко оглаживает их пальцами, радуясь, что Нари избавился от излишней худобы. Ниже, куда ниже, чтобы коснуться, наконец, чужого возбуждения, которого страж так стеснялся, за которое и извинялся долго. Оно не стоило извинений. Сайно проводит по члену через одежду, сжимая сразу крепко в ладони, что фенек на его бедрах вздрагивает, выгибаясь. Тот качает бедрами, подаваясь навстречу ласкающей руке, и не сдерживает стона, когда его сжимают снова. — Так нельзя, — говорит тихо, но ему не позволяют продолжить, перебивают. Сайно не хотел слушать его нравоучений сейчас. Не в этот момент. — Помолчи уже, я выслушаю лекцию после всего, хорошо? — Сайно! Я не про это. Нельзя в таком положении, я могу на раны случайно надави-и-и… — ноги подкашиваются резко, и он полностью садится на бедра, когда собственные колени разъезжаются шире. Стон долгий и громкий, а Сайно пальцами простукивает по всей длине члена, уже оттянув резинку пижамных штанов. Он не вытаскивает чужой член полностью, так и оставляет резинку у самого основания, чтобы давила и заставляла сильнее наливаться плоть кровью. — Мои раны в любом случае подождут, обработаешь позже. Или ты хочешь использовать член как подставку под лоток с инструментами? — хмыкает глупо генерал, не сдерживая очередной шутки. Он получает на это только недовольный взгляд, зато Тигнари явно соглашается и посылает все к черту: парень мягко качается, проезжаясь по его паху бедрами. Сайно приходится отвлечься от просящегося в руку члена, чтобы сжать их, погладить ягодицы сквозь одежду и надавить, дабы вжались сильнее, почувствовали, что не делают плохо. Как минимум генерал не мазохист, чтобы у него так стояло на боль. Это, кажется, и правда успокаивает фенека. Он бьет хвостом по коленям парня, и это выдает все его удовольствие куда сильнее, чем сдержанные стоны. А тот и правда их сдерживает, зажимает рот ладонью, и лицо его уже покраснело от напряжения и возбуждения. Ушки дергаются, то прижимаясь к голове, то снова торчком встают, когда Генерал переключает внимание обратно на член. Затягивать совершенно не хочется. Это куда позже он будет долго гладить Тигнари, вылизывать и кусать, оставляя следы. Потом. Когда будут силы и иная ситуация, а сейчас же хотелось только быстрее увидеть, как ученый будет изливаться на его грудь, а после виновато менять перепачканные бинты. Он двигает рукой быстро, пока не замечает, как начинает морщиться парень на нем. Точно. Лучше бы найти масло, но Сайно явно не до этого: он сплевывает на ладонь, сразу сжимая в ней член. Пару капель все равно попали на штаны, пачкая их. Но на тех и так давно уже виднелось несколько капель от стекающей с члена Тигнари смазки. Так намного лучше, и ладонь скользит легче. Он останавливается иногда ненадолго, чтобы сжать красную головку в кулаке, помассировать большим пальцем. Член парня уже тяжелый от долгого возбуждения, и Нари сам намекает на то, что стоит заканчивать: он больше не пытается глотать стоны, он выгибается в спине, запрокидывая голову. Гладит собственную шею, неловко пытается задрать рубаху, чтобы пальцами сжать острые соски. Только сбивается все время, прерывается на то, чтобы опустить руки и сжать крепко скомканное у коленей одеяло. Сайно помогает. Сам свободной рукой снова лезет под рубашку, быстро находя сосок и давит, массируя. Тигнари шипит и стонет благодарно, сильнее вытягиваясь и подставляясь под руки. Он облизывает губы нервно, кусает щеки изнутри. А бедрами сбито толкается, потому что вот-вот, осталось совсем немного, буквально пару движений. И он готов просить, чтобы их сделали, но это не требуется. Генерал царапает ногтями линии венок и медленно ведет от основания к самому верху. Совсем нежно и ласково, на контрасте с тем, как грубо оттягивал и скручивал соски Тигнари. Это и бросает последнего за край, тот дрожит мелко, сжимая коленями чужие бедра. Он кончает в чужую ладонь, и Сайно сам взвыть готов от того, как выглядит сейчас фенек: ресницы трогательно трепещут, губы раскрыты в стоне. Ушки прижатые к голове и красные щеки, и в этом румянце удовольствие смешано со странным стыдом, который, по мнению генерала, явно не уместен. Тигнари, даже не успевший до конца прийти в себя, спешит слезть с чужих бедер. Он лицо закрывает ладонями, дышит тяжело. А генерал улыбки сдержать не может от этого вида. Он вытирает руки о бинты, которые сам развязывает: все равно их менять. Скидывает на пол, чтобы не испачкали постель. Тянется к парню, касаясь выпирающих лопаток, гладит нежно вдоль позвоночника, — Нари? — он хочет сказать, что не стоит так стесняться, что уже все случилось, или хотя бы высказать то, каким красивым его сейчас видит. Но это все не нужно сейчас ученому, так что генерал заставляет сам себя замолчать, и только через несколько секунд перевести тему. — Ты обещал обработать мне раны.