Весна уже на пороге

Ему так спокойно и пусто всю эту зиму, и пульс с девятнадцати словно впервые ровен, и всё, что он делает, — правильно. Выносимо. Один в самом деле в поле не воин — Ронин. Клинт в целом привык работать уже без пары, над целями — раз не целится — думать меньше. Точнее замах меча и сильней удары; а после и сил не хватит на всяких женщин. Лежит себе — даже реже, чем раньше, в гипсе, — в свободное время в Бруклине. Смотрит фильмы, как дед, на кассетах и на пиратских дисках. И курит — как в девятнадцать — всю эту зиму. *** Она приезжает вместе с весенним ветром в продрогший Нью-Йорк, ещё ледяной и серый; и шлейфом кровавым тянутся километры — вернувшись из самого ада, пропахла серой, и самую малость — порохом, кофе, йодом. Никто не учует, если не ткнётся в щёку. Отвыкла — и от Нью-Йорка, и от погоды; привыкла — благоразумно быть одинокой. И вдруг, за каким-то чёртом несётся в Бруклин, без пауз и остановок, упрямо прямо. Опять без гостинцев в гости — пустые руки; из нового — сто историй и пара шрамов. *** Опять без звонка — лишь только с условным стуком, сбивающим напрочь с такта тупое сердце. Ну что, говорит оно, доигрался, сука? Куда от Наташи ты собирался деться? Женись, разводись, костюмчики не по моде меняй в череде команд, городов, подружек — но хрен убедишь себя, что давно свободен, когда почему-то всё-таки очень нужен. Она его позовёт — значит, будет рядом: героем, убийцей, другом, да хоть баристой... Вот только опять любовником — очень вряд ли. Для Клинта Господь такие не пишет твисты. *** Но он сигарету гасит, встаёт с дивана, на паузу ставит фильм и уже не снимет, не чувствует ран, упрятанных под бинтами, и тех, что саднят под рёбрами — чёрт бы с ними; и знать недосуг, с чего бы им в целом мире вовек не найти друг другу иной константы. Весна уже на пороге его квартиры — пропахшая порохом, йодом и сладким латте.