II
Антон не понимал, как его, взрослого и самостоятельного парня, могло так переклинить прямо с утра. Он не слушал, что ему лепетал с соседнего пассажирского места Попов, пока пристёгивался. Парень думал только о том, как бы успеть отправить несчастного мужика на обследование и вернуться в магазин до обеда. Работы было столько, что с учётом этих незапланированных поездок ему придётся задержаться почти до пяти вечера. Значит, времени на то, чтобы попасть на дополнительные по философии (видеоконференция, которую он так долго ждал из-за проблем с зачётом), практически не останется. Антон уже давно привык к такому сумасшедшему ритму. Ему помногу раз в день приходилось принимать решения о том, как несколько дел объединить в одно. Он слушал аудиокниги, работая в магазине в воскресенье, и два раза по будням, читал конспекты в метро по пути на учёбу, заполнял документы на рассрочку платежа за коммуналку родителей, пока сидел на скучной паре, писал в обеденный перерыв шутки, с которыми мечтал когда-нибудь выступить в стендап-клубе. Свободные минуты уходили на то, чтобы отметить оставшиеся планы в заметках и построить маршрут. Если честно, неплохо было бы найти вторую подработку. Тогда он мог бы не экономить на ужинах и ходить по вечерам в кафе вместо того, чтобы доедать остатки, или, наконец, сменил общагу на съемное жильё, как остальные студенты магистратуры. Нет, Шастун не был нищим, брошенным или обездоленным мальчишкой, не рос в системе, и жаловаться, в общем-то, ему было не на что. Разве что на амбиции. Амбиции и непоколебимую веру в собственное «Я». Эти две половинки целого день за днём напоминали ему, что ничего на блюдечке так просто не преподносится. Когда Антону исполнилось шестнадцать, его мама, женщина мягкая и сердечная, встретила обстоятельного и солидного мужчину. Он стал парню отцом, интересовался его жизнью, давал дельные и обдуманные советы, и юноша внимательно их слушал. Отчим рассказал, что в жизни можно многого добиться, только если действительно этого захотеть. «Когда делаешь тысячи провальных попыток, — говорил он, — обязательно думай, насколько приятной станет одна тысяча первая, победная. Никто не отвечает за твоё будущее, кроме тебя, сын. Старайся, и станешь человеком». Тогда, в свои шестнадцать, Шастун воспринял эти слова настолько близко к сердцу, что они калькой отпечатались где-то глубоко внутри. Обстоятельства со временем исказили их чистоту, и, достигнув первого успешного рубежа, красного аттестата и высоких баллов экзаменов, Антон понял — он может больше, если будет прикладывать все свои усилия. «Я могу больше», — звучало набатом, и он верил. Старания перерастали в одержимость, лёгкие и непринуждённые дела превращались в обязанности, и спустя два года, готовясь к поступлению в вуз, Антон уже не знал, чего действительно хотел. Обязанности заменили желания, отдых сменился беспокойством от безделья, но труды не были напрасны — его приняли на бюджет. В ту пору отчим не замечал тревоги приёмного сына, он видел лишь его достижения — прилежный ученик, перспективный абитуриент, который всё свободное время проводил за дополнительными по английскому и что-то печатал. Тогда, в один из августовских вечеров, состоялся второй на их счету серьёзный разговор. Отчим сообщил, что гордится, ведь парень будет учиться бесплатно, но престижный московский вуз для обычной воронежской семьи — огромная финансовая нагрузка. И тогда Антон самостоятельно подал заявление на проживание в общежитии, самостоятельно перевёз в новое жильё свои вещи, самостоятельно обустроился, хоть мама и настаивала на помощи. Новый отец научил его справляться своими силами, и он пытался. Переезд в Москву сопровождался эйфорией, восторженными возгласами и остервенелыми, чуть ли не сталкерскими, ночными вылазками. В первые месяцы учёбы в универе родители подкидывали на карту какие-никакие деньги, но даже вкупе со стипендией этого было недостаточно. Мозг работал на полной мощности, потому Шастун неделями шерстил сайты с подработкой. Его несколько раз разводили и кидали после суток на ногах с листовками, увольняли из ларька с шаурмой, но парень, что есть сил, боролся и ждал одна тысяча первую попытку. После сессии, которая унесла с собой половину его нервных клеток, он продолжил поиски дополнительных заработков. Тогда он впервые в жизни подал заявку на частную стипендию, заранее зная, что на практике первокурсников к ней никогда не подпустят. Каково же было его удивление, когда спустя два месяца, уже в марте первого курса, его кандидатуру одобрили, назначив внушительную стипендию в двадцать тысяч. Одно пугало — ни в коем случае нельзя было слететь с высоких оценок, иначе только-только начавшееся затишье сменится бродяжничеством. Конечно, он утрировал, думая об этом. Родители бы ни в коем случае не кинули его одного, но вот гордость… Гордость больно бы ударила его с размаху по щеке. Положение в вузе, над которым он бился добрые два года, старательно посещая лекции и семинары, стало работать на него уже с третьего курса. Парень впервые позволил себе немного расслабиться, полагаясь на репутацию. В жизни Шастуна появились тусовки, друзья и компании. Он впервые, в шутку, конечно, выступил в комедийном клубе, впервые попробовал запрещёнку и напился до состояния дивана без ножек. К концу бакалавриата он, имея доход почти в тридцать тысяч, был уважаемым среди преподавателей студентом и точно знал, что его специальность наверняка востребована, так что с дальнейшим трудоустройством и доходом после выпуска проблем быть не должно. Условий, чтобы стать полноправным москвичом со съёмной квартирой или хотя бы комнатой, всё ещё не намечалось. Отдых, поездки и какие-никакие увлечения съедали его карманные расходы, но Антона это больше не заботило. Он знал, что живет на голову выше многих своих ровесников, и ему хватало. Правда, только до конца бакалавриата. Когда Шастуну предложили продолжить обучение на этой же кафедре в магистратуре, он был счастлив. Еще два года можно было не выползать из студенческого худи, лишь придерживаться баланса — хорошо учиться, чтобы потом закрывать сессии по щелчку. В духе этой лёгкости он сдал вступительные и через месяц, первого сентября прошлого года, вновь вернулся в свою крошечную общажную комнату. Он наконец почувствовал себя самостоятельной личностью, человеком, который справлялся со всеми своими проблемами и решал одну задачу за другой. Когда в мае он готовился к закрытию очередной сессии, которая бы ознаменовала успешное прохождение раунда под названием «половина магистратуры», звонок матери изменил его положение. — Антош, папа заболел, — сказала тогда притихшая женщина. — Что с ним? — Ничего страшного, спина, он после операции, но восстановление будет долгим. — Мам, я сейчас же прилечу, — крикнул Антон, соображая в голове, хватит ли у него денег на билеты. — Нет, этого не нужно, он уже в палате, всё хорошо. Только работать он уже не сможет. Сидячий образ жизни ему запретил врач, да и возраст, сам понимаешь. — А как же вы будете? У тебя зарплата — копейки, мам. — Выкрутимся, сынок. Пенсию будут начислять, может, ещё выплату какую получится выбить. Предположения мамы были напрасны: пенсию отчиму так и не назначили, оснований для выхода на неё раньше срока не было, а значит еще два с половиной года родители будут жить на зарплату простой учительницы на двоих. «Нужна подработка», — решил Шастун, и вот, спустя две недели, к началу лета и до второго курса магистратуры, устроился работником склада в салон к Ангелине. Он ровным счётом ничего не понимал в комнатных растениях, но девушка платила ему аж тридцать пять тысяч, и эти деньги могли бы непомерно улучшить семейное положение. Потому учёба отодвигалась в его расписании на дальнюю полку аж три раза в неделю. Он, как прилежный работник, подсчитывал инвентарь и товар, вёл записи остатков, писал хозяйке, чего в магазинчике не хватало, а что лучше в ближайшее время не закупать. С клиентами он не работал, потому что даже сотни прочтённых в Интернете статей не заменили ему практику опытного садовода. Его это устраивало — тишина колючкового закулисья позволяла сосредоточиться на своём деле, и вскоре девушка начала его хвалить за чрезмерные старания (особенно когда он на автомате пытался пересаживать один особенно крупный фикус в горшок побольше). За три месяца работы здесь он впервые, именно сегодня, столкнулся с клиентом, и это было роковой ошибкой. «Я должен успеть почистить стеллаж. Если переставлю орхидеи за полчаса, успею пересчитать грунт. На крайний случай включу конференцию без камеры, совру, что экран разбил», — всё это Антон прокручивал в голове, пока вёз Попова в ближайшую клинику. — Фу, у них в Яндексе четыре звезды, я не пойду сюда. Они меня ещё раз уколют чем-нибудь едким, — не унимался Арсений, когда машина остановилась на парковке подозрительно помпезного здания с вывеской «Клиника Солнечная». — У тебя нет выбора, выходи, пока не словил второй приход. — Почему ты такой грубый? Ты же ангел! Ангелы должны холить и лелеять, когда спасают. — Лучше бы ангелы на хуй посылали, — беззлобно и устало проговорил Шастун, поворачивая ключ зажигания, — тогда бы им не пришлось во всё это вникать. Попов на секунду скорчил грустное лицо, но, очевидно, синтетическая радость не дала пасть духом, потому он поплёлся из машины к ступенькам вслед за Антоном. — Если хочешь знать, мой зад горит уже не так сильно! Шастун не остановился, а лишь приоткрыл двери, пропустив Попова вперёд. — Не забудь сообщить об этом врачу. Доктор подробно выслушал рассказ Шастуна о том, что игла именно этого кактуса токсична, и позвал медсестру. — Сейчас мы возьмём анализ крови, результат будет через час, у нас своя лаборатория, а вы никуда не уходите, — обратился он к Антону, — мы ещё раз всё перепроверим. Антон паниковал и пассивно злился. Уже десять утра, работа простаивала, Арсений продолжал нести чушь, то и дело флиртуя. Чёртов латентный наркоман, это он во всем виноват! — Антон. Антооон! — орал Попов, раскинувшись на кушетке и опираясь спиной о стену. — Что? — уже с раздражением ответил Шастун. — Я зову тебя на свидание! — Это не ты зовёшь, а наркота из кактуса. — Нет, я! — оскорблённо ответил Арсений. — Когда моя задница излечится, я тебе ещё раз её покажу. — Господи, избавь меня от этого психа, — вымученно застонал Шастун. — Не вой, а лучше давай придумаем, куда пойдем? К тебе? Ко мне? — Что-то не особенно это смахивает на свидание, Арсений. Попов выпрямился, видимо, пытался выглядеть серьёзным, либо за затуманенным сознанием рождалась здравая мысль, что стоило держать язык за зубами и не звать на гостевой разовый секс первого попавшегося парня, увидевшего его голым, пусть даже наполовину. — У всех свои понятия свиданий, — пробормотал он наконец и стушевался. Антон приблизительно по времени уже понял, что пришла очередь накатить второй волне, сменявшей радость на злобу.***
Арсений внутри одновременно был счастлив и бесился. — Ты меня раздражаешь. Какого чёрта у тебя такой яркий свет, Антон? Скройся на хуй с глаз, — он замученно тёр веки, но голубое свечение продолжало заполнять пространство. Комната поплыла, предметы ожили, а ноги постепенно утяжелились. Антон подскочил как-то слишком быстро для кружившейся вокруг обстановки. — Арсений, не улетай, — он заботливо сел рядом, положив руку на колено. — Сейчас придёт врач и вколет тебе лекарство. Арсэн, смотри на меня. — Не Арсэн, а Арс. И не буду я на тебя смотреть, придурок голубой. Ты меня ослепляешь, — дёрнулся Попов. Он попытался скинуть руку Антона, но казалось, что всё тело двигалось со скоростью улитки. Как в этих жутких снах, когда нужно быстро бежать, а ты не мог пошевелиться, или хотел кого-то позвать, но не мог произнести ни звука. Антон смеялся над ним. — Два из двух, Арсений: и голубой, и ослепительный. Попадание. Мы что, до сих пор продолжаем тему свидания, и так ты пытаешься подкатить ко мне? Можешь не стараться. Я и так уже видел твою задницу. Больше ты меня не удивишь. — Пошел на хер отсюда, придурок! — заорал Арсений. В эту минуту вошёл доктор и обратился к Шастуну. — Яд, который попал вашему другу в организм, — небольшая доза мескалина. Он содержится в молодых растениях этого вида, но его доза не критична, и, если он ведёт нормальный образ жизни, и в окружении прецедентов употребления наркотических веществ нет, серьезных последствий быть не должно. Если, как вы говорите, укололся он в восемь утра, то сейчас, первые пять часов, будет наблюдаться пиковая точка. Через пять — шесть часов он будет в адеквате, но ему нужна капельница с витаминами и немного успокоительного. Это вещество опасно, оно вызывает целый спектр психологических симптомов — приступы счастья сменяются гневом, галлюцинации, бред, тремор, озноб, заторможенность и другие. Рекомендую оставить его до утра. — Не уверен, что могу решать за него, — осторожно произнёс Шастун, — боюсь, у него нет другого выбора? — Он способен в таком состоянии навредить себе и окружающим, потому я бы настоял.***
Сомнений во врачебном мнении у Антона не возникало. Он воочию убедился, что Арсений не в себе, и вряд ли справится в одиночку, но клиника платная, и отстегивать за огромные счета после такого трипа — то ещё удовольствие. А вдруг у Арсения попросту не было на это денег? Антон не знал другого выхода, кроме как согласиться, и поплёлся к регистратуре. Пришлось выкатить двенадцать тысяч за суточное содержание Попова в палате, витамины и другие препараты, за приём и бог знает за что ещё. Это были почти все сбережения, накопленные, чтобы отправить родителям в следующем месяце. Придётся занимать у Эда до получки, иначе никак. Он выдохнул и вернулся к Попову, который безуспешно пытался снять с себя брюки. Похоже, настроение снова было радостным. — Тебе нужно лечь на живот, медсестра должна обработать рану до капельницы, — встав в проёме, сказал Антон. — Я вижу чудеса наяву. И у тебя самые красивые уши, эльфийские. Всегда такие хотел, — улыбнулся Арсений, даже не пытаясь послушаться. — Где ты их взял? — Сделка с колдунами, Арсений. Давай, снимай футболку и штаны. Тебе принесли рубашку. Попов, как заворожённый, замер, стоя посреди палаты, и уставился на что-то, что видел в нескольких сантиметрах над ушами Шастуна. — Какие же красивые! — мягкими и замедленными, словно крадущимися, шагами, с по-прежнему расширенными зрачками, он начал приближаться к Антону и уже на минимальном расстоянии от его лица остановился, пытаясь схватиться за что-то невидимое. — Отведи меня к колдунам, Антон, попроси их за меня. Шастун хотел рассмеяться — восхищённое лицо Арсения стало спусковым крючком для сотни шуток, но непозволительная близость не дала даже шелохнуться. Когда пальцы Попова случайно коснулись его реального уха, Антон от неожиданности дёрнулся, но не отпрянул. Зато взгляд Арсения тут же уткнулся ему в глаза. — Ты отвёл меня в лес, где живут эльфы. Такой зелёный-презелёный. В нём кто только не обитает! Крепкие и тренированные нервы Шастуна начинали сдавать от смеси беспокойства, неловкости, нерациональной заботы о чужом человеке и, чёрт побери, опять этого неуместного возбуждения. Он не сразу понял, какая сила потянула его навстречу лицу Арсения, но прекрасно заметил, как летавший где-то очень далеко мужчина уже прикрыл глаза, словно готовясь к поцелую. В ничтожно малом расстоянии от его губ он замер, пришёл в себя, взял Попова за плечи и отодвинул на безопасную дистанцию. «Неужели эта дрянь передаётся по воздуху? Иначе какого хера я творю?», — подумал Шастун. — Так, успокой меня, пожалуйста, и покажи, что ты способен хотя бы раздеться сам. Попов, неожиданно послушный, развернулся и неровным шагом двинулся к койке. С шармом алкоголика он стянул с себя одежду, оголившись до трусов, но, как ни старался, с больничной рубашкой справиться не смог. — Дай помогу. Антон поставил Попова на ноги, чтобы расправить на нём накидку, а тот пошатнулся и ненароком коснулся пахом бедра Шастуна. Шаст подскочил, как ужаленный, и чуть было не уронил несчастного на пол. — Блядь, Арсений! Быстро продевай руки! Спустя несколько минут Попов лежал на животе, что-то мыча под нос. Медсестра обработала и заклеила пластырем его ягодицу под чутким наблюдением. — Антооооон! — вдруг заорал Попов в подушку. — Я всё ещё здесь. К моему разочарованию. — Ты пообещал, что колдун даст мне уши. Когда? Антон засмеялся. — Я запишу тебе его номер, и, когда тебя выпишут, ты ему позвонишь, договорились? Арсений просиял. Его голубые глаза с огромными зрачками были самым красивым и самым страшным последствием этого утра. Шастун наплевал на светские приличия, пошарил в карманах брюк мужчины и достал новенький дорогущий мобильник. «Если не в кредит, то, может, и счёт сам бы оплатил?». Шастун поднёс телефон к лицу Попова, чтобы разблокировать, и, не задумываясь, вбил свой номер в его телефонную книжку. Выбежал из клиники, щёлкая зажигалкой, и, глянув на время, понял, что ему пизда. Ближе к восьми вечера, когда Антон вернулся в комнату общежития после каторжного рабочего дня, двух часов дополнительных по зуму и отвратительного перекуса старым пирожком, он вдруг забеспокоился о новом знакомом. Звонить или писать было бессмысленно: целей дальнейшего общения Антон не видел, это было случайностью. Строчить в сообщении что-то вроде: «Как оклемаешься, переведи мне деньги», было унизительно, хоть и практично. В любом случае, никто его не заставлял брать на себя ответственность за левого мужика, и жить ему теперь с этим выбором и неблагополучными финансовыми последствиями. Невольно он потрогал свои уши. «Эльфийские». Интересно, что бы о его нелепых ушах сказал Арсений, если бы был в себе? Скорее всего, даже не заговорил. Решив, что на сегодня мыслей о самой странной ситуации в жизни достаточно, Антон открыл крышку ноутбука и погрузился в новый сериал.